Когда они вошли в дом, было уже темно.
Русудан ходила по комнатам и внимательно рассматривала все, что в них было.
Обстановка была скудная, но в доме царила чистота.
Всюду чувствовалась заботливая женская рука.
Русудан остановилась перед книжным шкафом, открыла его. Беспорядочно наваленные книги, к которым давно никто не прикасался, терпеливо дремали в тишине, покрытые пылью…
— Твоя названая сестра забыла про книги. Давай сюда тряпку.
Русудан приводила в порядок книжный шкаф чуть не до полуночи.
— Ты ложись спать, Закро.
— Ничего, я подожду.
— Ложись, ложись. Я сначала все тут приведу в порядок.
Кровать была широкая, старинная. Белье новое, свежее. Кето только сегодня постелила его. Закро был сейчас доволен тем, что все произошло тихо, без шума и огласки. Так, во всяком случае, хотела Русудан. А любое желание Русудан…
Молодая женщина выносила книгу за книгой на балкон, там тщательно очищала их от пыли, потом возвращалась с ними в комнату и долго — Закро казалось, по целому часу, — рассматривала каждую в отдельности. Книги были по большей части политического содержания, совсем немного художественных и целая кипа старых учебников Закро, залитых чернилами с исчерканными и исписанными заглавными листами, с рисунками на полях — тут солдаты с ружьями или шашками, там воины с луками, а кое-где и схватка чемпионов-борцов, Вот один перекидывает противника через плечо — у побежденного ноги пририсованы задом наперед.
Русудан перебирала книги, вновь брала уже просмотренные, вновь перелистывала, читала строчку здесь, другую там, ставила их обратно в шкаф… Она не хотела признаться себе, что попросту оттягивает минуты, когда должна будет стать женщиной. Сегодня ей предстояло утратить нечто невозвратимое, невозместимое. Как непохожа была эта постель и все здесь на то, что она рисовала себе в мечтах прежде, когда думала об этой ждущей ее где-то впереди ночи! И как эта ночь непохожа была на ту, что она… на ту ночь… И вновь вспомнилась ей ночь, утро после которой стало вечной могилой ее любви, надгробным камнем над всей ее жизнью. Многое она способна была вообразить, но чтобы Шавлего… Ох! Как она ненавидит этого человека! Всем существом своим ненавидит, и сегодняшний ее шаг был совершен в порыве ненависти. Пусть и он вкусит горечь, пусть и он узнает, каково это, когда рушится, распадается долгожданное, наконец пришедшее и столь лелеянное счастье! Почему она одна должна нести непомерный груз этой утраты? Пусть, пусть и он отведает этого яда! Он, так грубо, так равнодушно отравивший ее непорочную душу. Он, решившийся так бесцеремонно растоптать ее девственные мечты заляпанными грязью блудного ложа ногами! Он, лишивший ее на всей земле пристанища, куда она могла прийти, чтобы хоть мгновение отдохнуть… Только этот, только Закро, едва осмеливающийся поднять на нее робкий взгляд, — достойный. Этот бедный, безнадежно влюбленный богатырь. Влюбленный, у которого хватает силы духа и мужества, чтобы стоять на страже не только своей, но и чужой чести и совести. Человек, способный на такую самоотверженность, достоин всего. Только такой человек достоин…
И, однако, она всячески старалась отсрочить неизбежное.
Наконец огромным усилием воли заставила себя отложить книги и закрыть дверцу книжного шкафа.
«Запряглась в ярмо, так вези!»
Она погасила свет, тихонько вздохнула и стала раздеваться.
Закро с трепетом прислушивался к тихим звукам, наполнившим темноту: прошелестело скидываемое платье, таинственно щелкнули подвязки, с чуть слышным шорохом поползли вниз по икрам тонкие чулки.
Когда Русудан легла, Закро била лихорадка. Он лежал на спине, не шевелясь, стиснув зубы, и трясся всем телом. Он все никак не мог свыкнуться с нежданно нагрянувшим, невообразимым, неимоверным счастьем. Сердце у него колотилось, мысли путались, он был одурманен блаженством и скован страхом. С того времени, как Закро впервые увидел Русудан, он жаждал этого дня, думал об этой минуте. С тех пор как она вошла в его жизнь, Закро стремился стать обладателем этого неоценимого сокровища и ради этого не остановился бы ни перед чем на свете… А сейчас… Он не в силах даже пошевелиться, потому что боится, как бы свалившееся с неба счастье не оказалось сном, не рассеялось, не исчезло, поглощенное пустотой…
Неподвижная и заледенелая, лежала рядом с ним Русудан. Потом она почувствовала, как понемногу разгораются у нее щеки. Странный трепет прошел по всему ее телу. Во рту пересохло, уши наполнились звоном, на лбу выступили капельки холодного пота. Она несколько раз провела горячим языком по пересохшим губам, потом невольным движением, тихо скользнув рукой вдоль своего тела, натянула рубашку на круглые колени.
От Закро не укрылось это ее движение, и лихорадка подступила с удвоенной силой.
Лежала рядом с ним охваченная трепетом девушка и ждала… Ждала того, что должно было сразу отрезать все тропинки, ведущие назад, обозначить рубеж новой жизни, нового мира, в котором все земные ценности окажутся внезапно измененными.
А Закро медлил.
Борец, которого ни один противник не мог заставить коснуться ковра хотя бы плечом, лежал сейчас на мягкой, застеленной свежим крахмальным бельем перине, словно прикипев к ней обеими лопатками, и не осмеливался пошевелиться.
Постепенно Русудан успокоилась; дрожь унялась, щеки остыли, пот на лбу высох. Она замерла. Теперь она уже ждала хладнокровно, без волнения, примиренно.
«Запряглась в ярмо, так вези!»
Она откинула волосы на подушку, заложила руки под голову и опять застыла.
Закро зашевелился, повернулся на бок.
Русудан оставалась неподвижной. Она чувствовала дрожь охваченного жаром тела рядом с собой, ощущала на себе горячее дыхание, слышала стук колотящегося сердца.
Большая рука медленно поползла вперед, робко, осторожно скользнула к вырезу рубашки, потом, как бы испуганно, под нее и затряслась на упругой женской груди.
Русудан снова вся похолодела, покрылась гусиной кожей, все тело ее напряглось, наполнилось внутренней дрожью. Ей казалось, что она слышит, как протискивается через пересохшее мужское горло судорожно проглатываемая слюна; жаркое дыхание обожгло ей кожу на лице.
— Русудан!.. — прохрипел Закро еле слышно — голос отказал ему, он оборвал на полуслове и припал к ней пылающими губами.
Как ужаленная вскочила Русудан, оттолкнула его с силой к стене.
— Не могу! Не могу! О господи, не могу!
И как безумная выбежала в другую комнату.
У Закро на мгновение остановилось сердце. Долго, словно окаменев, оставался он в одном положении. Потом кровь вдруг прилила к вискам, глухой стон, похожий на вой раненого зверя, вырвался из его груди, он вцепился судорожно сжатой рукой в край одеяла, стиснул зубами угол подушки и беззвучно, по-мужски зарыдал.
Наутро Русудан показалась в дверях спальни.
Комната была полна табачного дыма.
Закро сидел у стола в одном белье; его едва можно было различить в густом тумане. Он смотрел неподвижным взглядом в одну точку и курил, изо всех сил затягиваясь папиросой.
Перед ним стояла тарелка, полная окурков, — последний, плохо погашенный, еще дымился. Рядом валялись две пустые коробки «Казбека». Третья, недавно начатая, была наполовину пуста.
Молодая женщина вдохнула с отвращением зловонный табачный перегар и закашлялась. Голова у нее закружилась, перед глазами заплясали разноцветные пятна. Ей показалось, что Закро сам висит в густом облаке, плавающем вокруг него.
Услышав кашель, борец посмотрел через плечо мутным взглядом на Русудан, стоявшую в дверях.
Русудан, не отвечая на его взгляд, с трудом подняла висевшую, как плеть, руку, провела ею по лбу, уронила голову на грудь, медленно, потерянно побрела к кровати и упала на нее, ища отдыха для измученного тела и исстрадавшейся души.
3
Новостей в Чалиспири в последнее время не оберешься — одна за другой!
Наскида внезапно ушел из сельсовета.