«Вот это попали! — подумал Ванюша. — Вот почему все, у кого я спрашивал дорогу, хитро улыбались; хорошо еще, что я спрашивал у мужчин, а не у женщин».

Видя нерешительность посетителей, кокотки окружили их, и каждая старалась завлечь гостя к себе...

С трудом Ванюша с Сотниковым отбились от наседавших женщин, дали им по нескольку франков «откупного» и ушли. Лапшин остался на некоторое время.

Так и не удалось купить иголок и пуговиц. Когда вернулись к повозке, решили все четверо поужинать в ресторане, который находился тут же рядом. Официант спросил, будут ли камарады что-нибудь пить. Ему ответили, что будут пить ром. Он принес маленькие рюмочки величиной с наперсток, наполненные ромом. Солдаты недоуменно переглянулись и попросили официанта принести целую бутылку рому и затем стали наливать его в большие бокалы, аккуратно размерив бутылку — всем поровну. Все, кто был в ресторане, как по команде, повернули свои изумленные лица к русским солдатам, наблюдая за ними.

— Ну, ребята, не ронять чести, вишь уставились, как в цирке, — сказал Ванюша.

Все согласились, что национальную гордость посрамить никак невозможно. Выпив залпом свои бокалы, солдаты принялись за еду. Через некоторое время процедура была повторена, и, хорошо поужинав, пулеметчики ушли, щедро расплатившись: надо было показать, что русские солдаты за деньгами не стоят. Все, кто был в ресторане, разинув рты смотрели вслед русским.

Прибыли в пулеметную команду около одиннадцати часов вечера и сразу же раздали пулеметчикам покупки. В коровнике царило оживление. Жаль только, что не были куплены крючки, пуговицы и иголки с нитками, которые были так необходимы солдатам. Но что поделаешь! Впрочем, в эту ночь не многие о них вспомнили.

В ночь на 10 марта пулеметчиков, как и всю бригаду, подняли по тревоге и повели походным порядком по проселочным дорогам в сторону Реймса. В России такие дороги с полным основанием считали бы шоссейными, так как они были с твердым покрытием. Все их отличие от действительно прекрасных французских магистральных шоссейных дорог заключалось в том, что они были узкие — метра в три ширины, ну, может быть, немножко шире, и не такие прямые.

После одного перехода бригада сменила северо-западнее Реймса французские части, которые срочно выводились в тыл для оздоровления: среди французских солдат началось брожение.

Опять окопы... Они располагались на высоком косогоре перед каналом, соединяющим Марну с рекой Эн. Участок был беспокойным — он то и дело подвергался сильному артиллерийскому обстрелу почти без всякого на то повода. Ночи стояли темные, дождливые и холодные, а главное, тревожные: любой шум в проволочном заграждении перед окопами казался опасным и сразу же вызывал огонь.

Гринько не любил стоять на посту у пулемета в эти длинные и абсолютно темные ночи: таращишь глаза изо всех сил — и все равно ничего не видно. Приходилось подниматься почти по грудь над окопами, подмащивая под ноги ящики с ручными гранатами, но и это не помогало. Одна надежда была на слух — следовало внимательно прислушиваться и самому соблюдать полную тишину. Это было выгодно по двум соображениям: во-первых, тебя никто не заметит, если и пройдет мимо, а, во-вторых, на малейший шорох можно пустить одну за другой несколько гранат. Соседний наблюдатель подумает, что уже «началось», и тоже запустит перед собой несколько гранат, а там и сигнальная ракета взлетит и вызовет на этот сектор артиллерийский «тир де бараж» — и пошла писать губерния! Вот час-другой и будет бушевать огонь с обеих сторон — так оно веселей. Когда же все утихнет — пора и наблюдателям сменяться.

Обычно такой ночной шум большого вреда не приносил — весь огонь как одной, так и другой стороной велся перед окопами, для отражения противника. Отдыхающие смены солдат на это никакого внимания не обращали и продолжали крепко спать в своих глубоких убежищах. Такие «развлечения» обычно вспыхивали несколько раз за ночь. Зато день наступал спокойный: днем все-таки видно, и никто из дежурных наблюдателей не начнет случайной стрельбы. Жаль только, что дни были намного короче ночей.

...Бегом по окопу несется прямо к пулеметчикам старый французский солдат, пуалю, торопливо сует в руки Ванюше французскую газету и кричит:

— Тсар абдике, тсар абдике!

Гринько перевел заголовок статьи:

— «Царь отрекся от престола!»

Солдаты растерянно смотрят друг на друга. Никто не может отдать себе ясного отчета в том, что произошло, но все понимают: случилось что-то значительное. Все, о чем доходили слухи из далекой России — голод, стачки, забастовки, — вылилось теперь в это потрясшее всех событие. Царь отрекся от престола. Радостные мысли роились в головах солдат, надежды одна светлее другой распирали сердца. А Ванюша взволнованно читал, пропуская непонятные слова, прыгал глазами главным образом по заголовкам. Власть перешла в руки Временного правительства. И перечислял состав этого правительства.

Фамилии новых министров пулеметчикам ничего не говорили: их никто не знал.

— Ну, теперь будет жить Россия без царя! — воскликнул Ванюша.

— Оно, может быть, и лучше будет, — рассудительно заметил Андрей Хольнов, — но, видимо, это не все. Солдаты на фронте еще подумают, а потом вмешаются в это дело.

— Землю, землю надо дать нашему брату крестьянину, — вставил Петька Фролов.

Прибежали свободные пулеметчики из расчета второго пулемета во главе с Ковалевым:

— Что тут у вас? Что пишут?

Ванюша быстро передал им смысл происшедших событий.

— Н-да, хрен редьки не слаще, — заметил Ковалев. — А пороть теперь будут нашего брата?

Он никак не мог забыть позорной экзекуции над собой.

— Будут, да еще покрепче, и свинцовыми розгами, — ответил Жорка Юрков, направляясь с Петькой Фроловым на дежурство.

Жорка ничего не мог понять и поэтому злился.

— Нам бы землицу, а розгами, шут с ними, пусть порют, — твердил свое Фролов, входя вслед за Жоркой в траншею.

Послышалось шипение, и около самого бруствера раздался резкий раскатистый взрыв. Вход в траншею обдало землей и дымом. Новое шипение — и второй взрыв. Корсакова отбросило в сторону, и он обеими руками схватился за грудь. К нему кинулись пулеметчики и втянули в убежище. Антон был сильно ранен в грудь. Фролов втащил за собой в траншею Жорку Юркова, также рухнувшего на землю и не подававшего признаков жизни.

— Воды, ребята, поскорей! — крикнул Петька.

Он облил лицо Юркову, и тот глубоко вздохнул, а затем открыл глаза. Голова и ноги его были залиты кровью.

Перевязали раненых, а в сумерки эвакуировали их на полковой пункт. Там сразу — в санитарную линейку и дальше — в госпиталь.

Острая обида жгла сердце солдат.

— Вот тебе и революция без крови! А нашего брата убивают как ни в чем не бывало. — высказался Женька Богдан.

— Что солдат! Солдат — скотина. — Кто-то с досадой выругался.

Второй батальон и приданную ему четвертую пулеметную команду после смены отвели в резерв, расположив в балке недалеко от деревни Тиль. Сюда заглядывало солнце, и можно было просушиться, немного отогреться.

А толки о революции в России не прекращались. Появилась солдатская газета «Русский солдат-гражданин во Франции». Она, захлебываясь, расхваливала Временное правительство и ратовала за продолжение войны до победного конца: теперь, мол, есть за что воевать свободному русскому народу — за свободную Русь!

Тут же новое событие: вышел приказ № 1. По этому приказу отменялись всякие «превосходительства» и «высокие благородия», при обращении и ответах командиров предлагалось называть «господин генерал», «господин полковник» и т. д.

— Во! — оживился Петька Фролов. — Иду это я, а навстречу подполковник Готуа. Ну, разумеется, я вытянулся, он со мной поздоровался: здравствуйте, говорит, господин солдат. Так и сказал — господии солдат. А я ему как полагается: «Здравия желаю, ваше высокородие!» А он мне в ответ: «Сутки ареста». Был, говорит, приказ называть «господин подполковник», а вы его нарушаете. Опять-таки на «вы» назвал, — заключил Фролов под общий смех пулеметчиков.