А бесславное сидение Наполеона в Москве, пожар в столице, поспешное бегство неприятельских войск... Страшная дорога — жестокое возмездие за поругание земли русской. Из более чем 600 тысяч французских солдат осталось в живых только около 80 тысяч человек.
Все, что прочитал Ванюша об Отечественной войне 1812 года, он невольно связывал с событиями, которые потрясали мир сто лет спустя. Особенно волновали Ванюшу Балканы. Как же это болгары и сербы не сумели победить турок! Война славян против Турции окончилась впустую. Что это такое, на самом деле! Японцы надавали по шее нашим в 1905 году, а турки поколотили наших братушек болгар и сербов. Надо же доказать неприятелям России, что русские люди умеют постоять за себя и умеют воевать!
С такими мыслями Ванюша появился как-то у тети Елены, Разумеется, он заразил этими мыслями малышей — Вадима и Шурика, и они тайно решили, что пойдут воевать, если будет война. Дядя Миша хохотал, когда Шурик проговорился о принятом решении.
— Это от безделья у тебя, Ванька! Приходи-ка ко мне в пролет, ящики потаскаешь — вся дурь у тебя из головы вылетит.
«Дурь-то дурь, — думал Ванюша, — а все-таки нехорошо, что Россия проиграла войну Японии, да и на Балканах не повезло».
Позже, вспоминая те дни, Ванюша во многом разобрался и на многие вещи взглянул по-иному. Но юношеский патриотизм был прямым и, непосредственным, продиктованным не шовинизмом, не высокой политикой, а чисто ребяческим желанием того, чтобы «свои» были сильнее всех и всегда побеждали. Вряд ли Ванюша понимал, что означает слово «политика». Он просто любил Родину и, конечно же, верил всему, что напечатано в книгах, журналах и газетах. Раз напечатано, значит, правда, это не то, что от руки написано, мало ли что можно написать. Еще раньше он много читал про Степана Разина в копеечных выпусках, про Ермака — завоевателя Сибири, знал песню о нем, выучил наизусть «Полтаву» Пушкина и «Бородино» Лермонтова... Теперь перед его глазами предстала великая война с Наполеоном...
Все это складывалось в определенную систему, западало в чистую, неиспорченную детскую душу. И рождалась любовь, страстная, всепоглощающая любовь к России, к ее широким просторам, к ез чудесным дремучим лесам, к многоводным рекам и морям. Жизнь научила его любить людей, среди которых он родился и рос. Он был привязан к близким — к маме, к тете Наташе, к тете Елене, даже к дяде Мише, несмотря на его пьяные скандалы.
Своим детским сердцем он чувствовал, что люди в основе своей хорошие, добрые, мужественные, и если живется им часто не так, как нужно, то не они в том повинны.
Подсознательно росло в Ванюше тяготение к военной службе. Воспоминание о графском сынке-кадете не давало ему покоя. Высокомерие Дорика, его пренебрежительное отношение к нему, Ванюше, больно задело самолюбие. Думалось, что он ничуть не хуже графского сынка и мог бы потягаться с ним на военном поприще. А тут военные события подогревали фантазию Ванюши. Они настроили его, как музыкальный инструмент, на определенное звучание...
Как-то утром Ванюша увидел приклеенный к фонарному столбу высочайший манифест. Ванюша впился в него глазами: «Божию милостью мы, Николай вторый, Император и Самодержец Всероссийский, Царь Польский, Великий Князь Финляндский и прочая, и прочая, и прочая: объявляем всем верным Нашим подданным... мы повелели привести армию и флот на военное положение...»
Ниже царского манифеста Ванюша прочитал именной высочайший указ Правительствующему Сенату, в котором говорилось о призвании под ружье верноподданных.
Внизу стояло: 20 июля 1914 года. С.-Петербург.
Так, собственно, и отложилось в памяти Ванюши начало первой мировой войны. Как растревоженный улей, загудела Россия. По стране прокатилась волна шовинизма, выступления рабочих против войны были жестоко подавлены...
Немцы начали свое наступление на Францию по плану Шлиффена, разработанному еще Мольтке-старшим. Главный удар они наносили правым крылом своих армий через Бельгию на Париж. Французы терпели неудачу за неудачей и отступали. Франция обратилась к России за помощью. Россия начала спешное и неподготовленное наступление 2-й армии под командованием Самсонова в Восточной Пруссии. Немцы отступили, русские их преследовали...
Ванюша видел, как из Одессы войска отправлялись на фронт. Он слышал номера частей — 60-й пехотный полк, 15-я артиллерийская бригада, 14-я стрелковая бригада... Он был захвачен общим порывом и побежал записываться добровольцем. Ему ответили в воинском присутствии, что он еще сопляк и по возрасту не подходит: берут восемнадцатилетних, а ему только шестнадцатый год. «Ах, сопляк, — зло подумал Ванюша, — ну, погодите же!»
Все эти дни он помогал грузчикам в товарной конторе у дяди Миши. Но вот перестали подавать вагоны: все пути были заняты погрузкой войск. На фронт отправлялся 256-й пехотный Елисаветградский полк. Грузились повозки, лошади, фураж, кухни и люди, молодые и пожилые люди, оторванные от своих дел и семей; их дети и жены, матери и отцы плакали и причитали. «На кого ты нас покидаешь, наш родненький, наш кормилец!» — с этими словами женщины, среди которых было много молодиц, бросались на шею своим мужьям. Солдаты допивали последнюю бутылку водки, крепко целуясь, прощались и затягивали песню: «Последний нынешний денечек гуляю с вами я, друзья...»
Отовсюду слышались крики повозочных, подгонявших лошадей в вагоны. С возгласами: «Эй, взяли, разом взяли!» — солдаты вкатывали в вагоны тяжелые фуры. А рядом стояли плачущие бабы с детьми. Женщины рвали на себе волосы... Великая картина человеческого горя, прибой людских страстей, который то взвивался, доходя до клокотания, то стихал, обессиленный. В общем гаме с трудом можно было различить отдельные голоса: покрикивания начальников на своих подчиненных и солдатские утешения женам:
— Перестань, Катя, будет, не реви, не отягощай душу!
Но что эти увещевания! Женские всхлипывания неслись со всех сторон, ни на минуту не утихая.
И снова слышалось:
— Не реви, Катя! Погоди, разобьем немцев — и вернусь. Бог помилует, черт не возьмет.
Ванюша наблюдал не один день эти картины. Солдаты показались ему добрыми и мужественными. Даже в тяжелые минуты, подавляя в себе горькие чувства, они могли шутить, смеяться. А потом вновь мрачнели, наполненные тяжелыми думами, горем расставания и, чтобы вырваться из тисков этого томительного переживания, затягивали песни. Пели, разбившись на группы: молдаване запевали свои дойны, в которых грусть перемежалась с буйным весельем; украинцы, закрыв глаза, слаженно, сердечно выводили свое. Вдруг все обрывалось и гремела разухабистая русская песня: «Соловей, соловей-пташечка, канареечка жалобно поет...»
«Поеду, — решил Ванюша, — заберусь в пустой вагон и поеду».
Стандартные составы воинских поездов не всегда заполнялись до отказа, в каждом эшелоне оставалось по два-три пустых вагона. На них-то и нацелился Ванюша. «Столько народу едет, — размышлял он вспоминая о полученном в присутствии отказе, — что и я не пропаду! Важно только, чтобы при отправке не заметили и не высадили».
Правда, он еще попытался «честно» уехать на фронт, подходил, просил солдат:
— Дяденьки, заберите меня с собой.
Те только смеялись:
— Куда тебе, дурень, ехать с нами? Ну, мы люди подневольные — забирают и везут ерманцев бить, вот мы и едем, а нам-то он што — пусть бы себе жил.
Оставался один выход — незаметно влезть в пустой вагон. Ванюша так и сделал. Заранее приметив два незагруженных вагона, он уже на ходу вскочил в один из них. Быстро закрыл за собой дверь теплушки, залез на верхнюю полку для вещей, сколоченную из досок, и затаился там с замершим сердцем.
Поезд набирал скорость, минуя выходные стрелки. Стук колес все учащался. И Ванюша облегченно прошептал:
— Еду-у-у!
Глава пятая
Нельзя сказать, чтобы Ванюша испытывал удобства в товарном вагоне на полке из досок, положенных на косые упоры. Но не беда. «Главное, что еду на фронт», — думал он. Каждый поворот колес приближал его к осуществлению давней мечты. На фронте он опять будет среди солдат, в доброту и отеческую ласку которых уверовал всем существом.