Феофилакт, умирая, не забыл того великого дела, которое начал, и его преемнику остался после него объёмистый манускрипт, в котором было указано, на что надеялся и что имел в виду умерший. Таким образом, Полиевкт сразу же оказался осведомленным о всём том, что было предпринято его предшественником, и стал продолжать начатое до него великое дело.

Умерла и кроткая Евдокия-Берта, умерла тихо, без жалоб, зная, кто займёт её место.

Красавица Анастасия стала открыто бывать в императорском дворце.

Роман, мало огорчённый смертью супруги, вёл прежнюю разгульную жизнь, пользуясь слабостью отца, углублённого в свои научные труды. Порфирогенет был всецело поглощён своим сочинением «Об управлении империей»...

Он не ошибался...

Потомство, даже отдалённое более чем тысячелетием, воздало должное его учёным трудам, и кропотливый исследователь-учёный действительно заставил забыть слабого, безвольного, не способного к делу управления государством императора...

Его супруга Елена занималась делами великой империи почти полновластно, спрашивая у Константина только утверждения своих решений.

Набеги варваров прекратились, и даже болгары не нападали на север Византии, о запонтийских варварах-славянах с их воинственным князем Святославом также ничего не было слышно, и уже шли разговоры, что пройдёт ещё немного времени и эти варвары благодаря мудрым действиям правительства станут верными слугами великой империи...

Но вдруг прошёл слух, чрезвычайно встревоживший всех тех, кто стоял во главе империи...

Купцы, пришедшие с Днепра, принесли весть, что в Киев идёт посольство короля Оттона.

Оттон недолюбливал римского первосвященника — папу Иоанна XII, но поддерживал с ним дружеские отношения и даже обещал ему, что все славянские земли будут обращены в христианство по обряду римской церкви. Посольство в Киев всё-таки было снаряжено и находилось на пути на Днепр в то время, когда об этом узнали в Константинополе.

Елена и Полиевкт имели довольно подробные известия о том, в каком положении находится дело на Днепре, от Григория. Нельзя сказать, чтобы эти известия были особенно утешительны. Григорий сообщал о колебаниях, высказываемых Ольгою, и однажды даже высказал сомнение в успехах всего предприятия.

Императрица Елена обвиняла во всём Ирину; патриарх Полиевкт, осведомленный лучше и знавший в мельчайших подробностях всё, что задумано было Феофилактом, старался успокоить пылкую Елену, убеждая её, что Всемогущий Господь не оставит Византию и на этот раз, как Он не оставлял её своей помощью и прежде.

Между тем вести из Старого Рима приходили всё тревожнее и тревожнее.

Там говорили о присоединении славян к римской церкви, как о свершившемся факте.

   — Святейший! — восклицала Елена, встречаясь с патриархом, — что же это?

   — О чём, великолепная, ты спрашиваешь? — осведомлялся тот.

   — Ты имеешь вести из-за Понта?

   — Да, великолепная!

   — Послы Оттона там?

   — Быть может...

   — Ты так спокоен, так равнодушен, святейший!

   — У меня нет особенных причин беспокоиться...

   — Но славяне?

   — Они не пойдут к Риму.

   — Не пойдут?

   — Никогда!

   — Почему?

   — Славяне слишком свободолюбивый народ, Рим же требует подчинения... Потом Рим слишком далёк от них. Только немногие бывали на Тибре, и в землях славянских ничего не знают об его великолепии, народы же варварские всегда подчиняются тому впечатлению, какое производит на них внешность. Для них Рим — это пустой звук; их можно было бы принудить склониться в ту сторону мечом, но славянские народы слишком многочисленны, чтобы их завоевать... Это не под силу даже великому Оттону. Даже нам и то не удалось бы это... Нужно неисчислимое воинство, чтобы бороться с этими рассеянными на неизмеримых пространствах племенами, где они так же быстро появляются, как и исчезают... У себя в своих равнинах они неуловимы...

   — Ты изучал страну славян, святейший?

   — Мне принадлежит лишь малый труд... Над всем трудился почивший Феофилакт, я лишь уразумел то, что явилось плодом его размышлений.

   — Но что ты скажешь сам?

   — Я скажу тоже, что и мой предшественник. Всё нужно предоставить времени. Славянские земли сами тяготеют к нам, и нужно только делать неустанно посевы, чтобы на ниве взошла жатва...

   — А Рим?

   — Я твёрдо верю, что Рим не опасен... Лишь немногие из славянских народов — те, что живут по окраинам, быть может, пойдут к Риму... Всё же остальные сами склонятся к Византии... Ещё раз говорю, Рим не соперник нам...

Елену не успокоили слова патриарха, и она с волнением следила за тем, что происходит на Днепре.

И вдруг пришло известие, которое окрылило Елену, а с нею и всех, кто стоял во главе правительства: посольство короля Оттона не имело в Киеве успеха.

Когда гонец привёз об этом известие, Елена не поверила ему, но следующие гонцы, подтвердившие то, что сообщил первый, убедили Елену, что сомнениям не может быть места, что Рим на этот раз проиграл.

Пришли даже известия о том, что посольство спешно возвратилось назад, даже не удостоившись приёма у киевской княгини.

Посольство короля Оттона показалось в Киеве слишком бедным, незначительным; воображение киевлян не было поражено, и Ольга даже оскорбилась тем, что к ней, великой княгине киевской, присланы были «столь захудалые люди». При всём этом послы, очевидно, не поняв своего положения, воображая, что всё уже решено, выказали необыкновенное высокомерие и сразу же вздумали распоряжаться в Киеве, как его хозяева.

Им пришлось уйти «без всякой чести», даже не увидав оскорбившейся Ольги.

Уходя, они вздумали грозить Святославу, обещали, что король Оттон после покорения датчан явится в их земли и завоюет их, но Святослав отнёсся вполне равнодушно к угрозам и приказал сказать, что он рад помериться силами с их королём.

Но Ольга была оскорблена.

Таким образом, благодаря неумелости послов короля Оттона Рим проиграл.

Великий праздник был в Царьграде в тот день, когда получено было известие, что идёт в святой град Константина киевская княгиня Ольга.

На этот раз старый Днепр нёс на своих седых волнах к берегам Византии не угрозу, не смерть, не разорение...

Если и не мир благодатный нёс теперь Днепр Византии, то именно за миром — за миром души стремилась исстрадавшаяся душа Ольги.

А между тем в Византии строились великие планы.

Во дворце опять собралось совещание.

   — Дивимся мы твоей премудрости, святейший, — говорил Константин, — ты своим делом спасаешь Византию.

   — Никто, как Бог, — скромно потупляя глаза, отвечал патриарх. — Он, Всемилостивый, посылает добрые мысли, мы же, недостойные Его рабы, являемся только орудиями выполнения Его святой воли.

   — Так, так, — согласился и Роман, — и только теперь-то нам не следует упускать этого случая, мы должны обратить его в свою пользу.

   — Кто же говорит, что упускать, — согласился Константин, — это было бы непростительной ошибкой.

   — А что, если Ольга не захочет принять святого крещения?

   — Не может того быть!

   — Почему?

   — Ирина разве не при ней?

   — То, что она, уже пришло мне известие из Киева, успела овладеть душою Ольги. Да и наш святейший патриарх не откажет ей в своей помощи.

   — Я рад служить по мере слабых сил моих обращению язычницы на путь истинной веры, — со смирением ответил Полиевкт.

   — Тогда и сомневаться нечего, что она крестится! — пылко воскликнул Роман.

   — А что, если это не приведёт к тому, чего мы желаем?

   — Как это так?

   — Так... Будет христианкою Ольга, ну что же из этого?

   — Как что? Она киевская княгиня.

   — Да, она княгиня, мать князя, но кто поручится, что за нею последуют Святослав и народ?

   — Но, ведь когда приняли крещение Аскольд и Дир, народ, хотя и не последовал за ними, а всё-таки они уняли славян, и, пока они княжили в Киеве, мы не знали их нашествий...