— Ну, его бы и принёс, если он оскорбил.
— Э, да он княжеский дружинник и жаль своего... Пусть, мол, умирает варяг.
В это время показались князь с воеводами и старейшинами.
— Чтой-то князь так мрачен, словно не в угоду ему эта жертва? — спросил один дружинник.
— Чай, нездоровится ему...
— Нездоровится!.. Побыл бы на княжьем месте, так поневоле понездоровилось бы... Чай, он тоже человек и с сердцем... Статочное ли дело смотреть, как этот палач Божерок будет резать человека да класть на костёр...
— Да, недоброе замыслил князь, и нам, варягам, не след бы смотреть...
— Что поделаешь... нанялся — продался... Уйди отсюда — и восчувствуешь силу жреца... Почитай, наперечёт знает каждого.
— А что-то ни Извоя, ни Руслава не видно в княжеской свите...
— Ну, им-то совсем не пристало смотреть на такие дела. Молвят, они христиане, а христианам не подобает присутствовать на жертвоприношениях языческих... Да вон, кажись, они идут позади всех...
— Смотрите, смотрите!.. И колдунья Яруха тоже здесь... Зачем она?..
— Вон и Якун... Никогда не бывало его на жертвоприношениях, да и Ярухи тоже...
— Потому не бывало, что они любят друг друга как собака палку.
— Ой, недаром она появилась на площади... Знать, недоброе предвещает колдунья...
— Типун тебе на язык...
— Смотри, как она посматривает на него.
— Тише! Тише! — раздалось вокруг. — Владыка идёт.
Действительно, появился верховный жрец в сопровождении других жрецов. Взойдя на ступеньки перед капищем, он поклонился народу и, окинув его строгим взглядом, сказал:
— Люди киевские! — начал он тихо, — Давно уже наш милостивый отец Перун требовал возмездия за ваши прегрешения, но вы были глухи к этому, между тем он всё терпел... Оскорбления, неуважение его святости, богохульство, кощунство только слышал и видел он от вас, а тем паче от христиан, которые воочию всех издевались над нашей верой и переполнили чашу его терпения; поэтому он, призвав меня во храм и усыпив у своего подножия, объявил мне в сонном видении о неблагодарности киевлян и нечестии закона христианского и его последователей, и велел сказать нашему милостивому князю, что если он не накажет некоторых из них, то божич разгневается, лишит его здоровья и тех побед, которые он получил за последнее время над нашими врагами, лишит даже стола киевского... Поэтому, да ведает он и народ киевский, — говорил божич, — что в искупление вины их и моего долгого терпения я требую жертвы не бессловесных животных, а крови человеческой, а именно того человека, который больше других возмущает киевлян своими богомерзкими и нечестивыми речами и за это должен быть наказан: он требует отроческой крови сына Феодора... Что скажете на это? — спросил Божерок, окидывая всех пронзительным взглядом. — Хотите ли умилостивить божича и пожертвовать ему овцу не из нашего стада?
В народе послышался глухой ропот: все уважали Феодора. Некоторые из варягов громко заявляли своё неудовольствие, но грозный взгляд владыки остановил их, и они благоразумно удалились с площади.
— Многие, я вижу, — продолжал жрец, — недовольны справедливым требованием отца нашего Перуна. — Но на сей раз он требует неупустительно умилостивить его гнев, иначе горе нам всем, киевляне...
Мнения разделились: одни говорили — жаль, нельзя, пусть Перун изберёт другую жертву; другие — не из нашего стада берётся овца и да исполнится воля божича.
— Что же вы молчите, граждане киевские? — спросил жрец, видя колебание.
— Давайте сюда варяга! — вдруг пролетело с одного конца в другой, — и да исполнится воля Перуна.
Жрец сделал знак посохом, чтобы народ расступился, и он величественной походкой пошёл чрез площадь к жилищу Феодора. Народ хлынул за ним.
Пройдя площадь и одну из улиц, шедших к Днепру, Божерок остановился у дома, находившегося в её конце, почти на самом берегу, и начал стучаться в дверь. Несмотря на сильный стук Божерока, дверь не открывалась, потому что Феодор был уже предупреждён.
— Эй вы, нечестивые, отоприте! — крикнул Божерок.
Но в ответ было только глухое молчание.
— Воины, — обратился Божерок к дружинникам, сопровождавшим его, — постучите-ка в дверь своими секирами.
Те начали стучать в дверь, но внутри дома всё было тихо.
— Знать, сбежал, — крикнул кто-то, — сади двери вон...
Вдруг в верхнем оконце показались седой старик с отроком; оба они были одеты в белые рубашки, подпоясанные верёвочками. Лицо Феодора было спокойно.
— Что вам надо от меня, люди киевские? — кротко спросил Феодор.
— Именем Перуна, — крикнул Божерок, — и по наказу великого князя киевского мы пришли за твоим сыном, чтобы положить у ног божича и принести его в жертву: такова воля Перуна и князя.
— Слышишь, Ваня, чего они требуют от нас, — спокойно сказал старик сыну.
— Они хотят отнять меня у тебя!.. — воскликнул мальчик. — Не давай, тата, меня, не давай им... Я не пойду.
— Не отдам, ни за что не отдам, — сказал он. — Лягу костьми, но не отдам... Великий князь волен в моей жизни и смерти, и я положу свою голову за него, но сына своего не отдам в жертву Перуну...
— Он богохульствует! — крикнул Божерок, — бери его, ребята, полезай наверх.
— Успокойтесь, дайте молвить мне словечко. Все вы заблуждаетесь, считая Перуна вашим богом; Бог один на небеси, Которого чтут христиане: Он создал вас и меня с сыном, а Перун ещё никого не создавал... Я знаю, что вы, находясь в потёмках, не верите мне; но повторяю, что нет другого Бога, кроме Бога на небеси... И напрасно вы хотите пролить христианскую кровь у капища вашего божича: он не нуждается в ней, так как бессловесен и бездушен, а все наветы вашего жреца пусты, как ветер во поле, и я не дам своего сына на заклание у ног беса, которого вы называете своим богом... Этот истукан, сделанный человеческими руками, не увидит у ног своих дитя христианина...
Я вижу, как ангел смерти витает над нами, и с охотой приемлю его по воле всевышнего Творца... Отыдите, нечестивцы, от лица моего и да будете прокляты, коли дерзнёте протянуть ваши руки за невинною жертвой.
— Замолчи! — крикнул Божерок, видя, что народ слушает его с большим вниманием. — Что же вы стоите? Или вы хотите, чтоб вместо него всех вас принесли в жертву божичу?..
Но народ не двигался, многие попятились назад.
— Помните, — продолжал Феодор, держа за руку своего сына, — как вашего Перуна делали на площади, стругали ему дубовые ноги и отливали серебряную голову да золотые усы?.. Можно ли поэтому назвать его богом, когда он сделан человеческими руками и назван вами божичем... Вы сами можете уничтожить его, как и сделали, а Бога небесного никто не уничтожит, потому что Он един над всеми... Внемлите же речам моим, внемлите голосу умирающего от рук ваших старца, что все ваши боги — бесчувственные истуканы, а истинный Бог на небеси; Он дарует вам жизнь, проливает свет и теплоту, согревает вас солнцем, даёт вам день и ночь, кормит и поит вас, посылает вам здоровье, счастье, жизнь... Ваш Перун давно ли создан?.. Давно ли благочестивая Ольга побросала всех ваших истуканов, и молвили ли они что-нибудь в свою защиту?.. Все они потом были сожжены в огне: издали ли они хоть один стон?.. Внемлите же гласу истины и прозрите, что истуканы не боги, а дерево, которое каждый из вас может сжечь...
— Доколе ты будешь богохульствовать, презренный старик! — хрипел Божерок. — Не слушайте его, киевляне. Эй, вы, секирники! — крикнул он княжеским воинам. — Именем князя повелеваю взять этих нечестивцев, и если вы не исполните волю его, то горе вам всем и проклятие Перуна будет тяготеть над вами... Он — нечестивец, волхв и кудесник и поэтому должен умереть...
Воины неохотно начали ломать двери среди всеобщего ропота народа. Они были крепки и не поддавались. Тогда кто-то поджёг избу.
Феодор стоял у окна; положив правую руку на грудь и держа левой за руку своего сына, он возвёл глаза к небу и начал молиться. А дом всё более и более обнимало пламя... Народ заволновался и зашумел, видя, с каким самоотвержением встречали свою смерть старик и его сын.