— Спасибо, отец Симеон, — отвечал Извой. — Твоей помощи я не забуду. Кажись, что сестра её Оксана уже христианка...

   — Нет, не христианка: Стемид намедни был у меня и тоже просил наставить её на путь, но девушка боится отца и пока всё ещё колеблется прийти ко мне... Я уж хотел было послать к ней Зою, но теперь ещё не пора... Всё ещё ненавидят христиан, в особенности жрецы... Молвят, что они мыслят уничтожить всех христиан... Вон и Марию, жену Ярополка, сегодня утром отвезли в Предиславино и, Бог весть, чем кончится всё это... Вышата со своей дружиной ездил по сёлам и собирал новых красавиц для теремов Предиславина... Всё это сказывается, что и Владимир такой же женолюбивый, как его отец и брат. Волей-неволей приходится скрывать девок в лесу. Он уж заглядывал и ко мне, да, видно, не заметил моей пташечки. Много слёз прольётся, когда князь заглянет в Предиславино, — прибавил старик. — Но, Бог милостив, авось и князь смилостивится над нами.

Извой встал, перекрестился на образ, находившийся в углу, перед которым теплилась лампадка, и, отвесив поясной поклон хозяину и молодой девушке, сказал:

   — Не оставь своими милостями, почтенный отец.

   — Прошу жаловать напредки, — отвечал он. — А знаешь ли, где бывает служба христиан на богомолье? — спросил старик, провожая гостя из лачуги.

   — Нет, святой отец, не бывал ещё и не знаю.

   — Близ Аскольдова холма, в развалинах церкви Илии: там собираемся каждое воскресенье утром и поздним вечером. Приходи. Сегодня пятница, значит, послезавтра.

   — Буду и кланяюсь земно вам.

С этими словами Извой вскочил в седло и поехал по тропинке, ведшей к Днепру.

Солнце было уже высоко, когда он въехал в Киев и отправился на княжеский двор, на котором ещё оставались следы вчерашнего веселья; слуги княжеские убирали столы, видимо, с больными головами, и препирались между собой.

IX

Село Предиславино считалось потешным дворцом киевских князей, который был обнесён высоким тыном. К главному зданию, в котором князья задавали пиры, примыкали постройки с теремами, вышками и переходами из постройки в постройку; все они были предназначены для красавиц, в которых они сидели запертыми, словно птицы в клетках. Много в них было русских девушек, но немало и чужестранок, захваченных в плен. К наружной стороне тына примыкала пристройка, находившаяся у самых ворот, в которой помещалась стража, охранявшая красавиц. Сам дворец великокняжеский был построен на каменных сводах, под которыми находились погреба с заморскими винами. Здание это было обширное, оно оканчивалось четырёхугольной вышкой с остроконечной кровлей. В день убиения несчастного Ярополка Вышата доставил сюда Рогнеду и отдал под присмотр старухи Буслаевны. Сюда же ранним утром после пира дружинники Вышаты привезли Марию.

Позади дворца, среди тенистых деревьев, находился ряд построек, изб, амбаров и клетей; в них жила дворцовая прислуга, помещались бани. Между этими постройками была одна выше и красивее других с тяжёлым навесом, поддерживаемым резными столбами. То было жилище ключника Вышаты, с широкими светлыми горницами, посреди которых стояли большие дубовые столы, а вокруг них — скамьи, покрытые звериными шкурами. На стенах висели кольчуги, дощатые брони, нагрудники с металлическими бляхами, остроконечные шлемы, щиты, мечи, колчаны со стрелами. Всё это составляло украшение стен его жилища, находившегося под особой стражей, так как в нём были, кроме того, кубки, братины, рога, отделанные серебром, чары и разная столовая посуда, составлявшая запас на случай пиров, которые часто происходили в этом дворце.

Ещё накануне приезда Владимира Вышата распорядился насчёт встречи и приёма князя в Предиславине. Боярышни и сенные девушки, приобретённые Вышатой, как и взятые в плен полочанки, волей-неволей наряжались и с трепетом ждали приезда Владимира. Только одна Мария не тужила за свою участь: ей только жаль было своего Займищенского терема, где остались иноки и несколько христиан и христианок, за которых она боялась ввиду лютости Божерока и приверженности князя к язычеству. Когда ранним утром приехали за нею в Займище и объявили ей приказ князя отправляться в Предиславино, она помолилась на образа и, вынув один из киота, прихватила его с собой.

Приехав в Предиславино, она поставила его в своей опочивальне и, помолившись на него, предоставила себя в распоряжение сенных девушек, которые ждали её с пожалованными князем ризами. Она оделась, перезнакомилась с девушками и боярынями и спокойно начала ожидать приезда Владимира.

Вышата с самого утра суетился и бегал, делая различные распоряжения для встречи князя. Было уже за полдень, когда послышались охотничьи рожки, извещавшие о приближении Владимира. Вышата выстроил на дворе всех женщин, которых было до трёхсот. Рогнеда, Мария, Мальфрида, Вышата и Буслаевна, его жена, стояли на крыльце с хлебом-солью.

Наконец ворота потешного двора раскрылись, и кавалькада всадников, во главе которых ехал Владимир на белом коне, въехала во двор.

С князем приехали все его дружинники, среди которых были и Извой, и отрок по имени Руслав. Он был оруженосцем князя и его любимцем. Об этом отроке рассказывали шёпотом такую историю: когда одна из жён Святослава, Миловзора, почувствовала приближение сделаться матерью, нечистая сила, похитив младенца, отнесла его в леса киевские, где и поручила ведьмам воспитать его на славу Перуну и на погибель христиан.

Ребёнок рос среди дубрав, не видя своей матери. Ни дождь, ни холод, ни зимние морозы, ни вьюги не страшны были для малютки. Его колыбелька качалась на дубовых сучьях, кормили его ветер да солнце, и он рос не по дням, а по часам.

Однажды по лесу проходил один из лесных сторожей, который жил в глуши за Чёртовым бережищем, не опасаясь соседства нечистой силы. Каждый месяц дедушка Якун приходил в княжескую житницу за получением своего пайка. Знавшие его спрашивали:

   — Ну, что, дедушка Якун, деется на Чёртовом бережище?

   — Ничего, — отвечал он. — Нечистая сила живёт себе смирнёхонько.

И вот однажды, проходя берегом со своими медведями, ходившими за ним, как собаки, Якун услышал какие-то звуки. Он остановился, медведи заворчали. Кто-то плакал. Якун подошёл ко впадине, защищённой навесом густых дубовых ветвей, на одной из которых висела колыбелька, и в ней лежал спелёнатый ребёнок. Жаль стало Якуну малютки: он подошёл к колыбели. Увидев Якуна, ребёнок протянул к нему руки; Якун хотел его взять, но в это время одна из ветвей согнулась и так хлестнула Якуна по рукам, что он отскочил.

   — Пропадай ты пропадом и не уродись на тебе жёлудя! — крикнул Якун.

Ребёнок засмеялся и снова потянулся к нему. Якун отстранил ветку и опять протянул руки к ребёнку, но в это время другая ветка ещё сильнее ударила его.

   — Провались ты, вражий сын! — выругался Якун и отошёл от колыбели, а затем, постояв, побрёл домой. — Вишь, ты, окаянный, как ударил: руки вспухли, — проворчал он, придя в свою лачугу в лесу, на холме, окружённом болотом.

На другой день он снова пошёл на Чёртово бережище. Пройдя немного, он сел отдохнуть, как вдруг к нему подбегает мальчик лет пяти, в красной сорочке и в сафьяновых сапожках.

   — Помоги мне, дедушка, бабочку поймать! — крикнул ребёнок. Якун поймал бабочку и отдал малютке.

   — Спасибо, дедушка, — поблагодарил ребёнок. — Как тебя зовут?

   — Дедушка Якун.

   — А моего дедушку зовут Омутом.

Якун удивился, зная, что на Чёртовом бережище действительно есть омут.

   — А бабушку как зовут? — спросил он.

   — Не знаю.

   — А где она?

   — Постой, я сейчас приведу её. Ау! — крикнул мальчик.

   — Ау! — отозвалось где-то далеко.

   — Дома нет, — сказал ребёнок.

   — Да где твой дом?

   — Вот здесь, под дубом.

   — Бедный! — пожалел Якун. — А в дождь да в снег и морозы где ты живёшь?