Я опять засмеялся. Как можно тише.

И снова попутчик некоторое время сидел как изваяние, с рорестно сомкнутыми губами, устремив на меня полный презрения взгляд.

— Вам и это забавно? — спросил он наконец.

— Прошу прощения, — сказал я.

Он достал носовой платок и, продолжая свирепо глядеть на меня, стал тереть им свой запачканный живот.

— Кто-то запачкал одежду, ах, как весело, — добавил он.

Я вновь отвернулся и до самого Лейдена смотрел в окно. Там попутчику, видимо, нужно было выходить, потому что он вновь надел шарф, пальто и шляпу. Уже почти у двери он ядовито завершил наш диалог:

— Я выхожу. Может быть, вам и это покажется смешным?

Так как говорил он на ходу, глядя не вперед, а на меня, то сильно стукнулся головой о дверь и, вскрикнув от боли, исчез из виду.

Я и в самом деле опять засмеялся. Прошу прощения. Ничего не могу с собой поделать.

Письмо подруге

Дорогие Элли и Фриц!

Наша сладкая жизнь кончилась, и мы опять дома. Ах, как быстро он пролетел, трехнедельный отпуск. Но на юге было просто здорово. Мы отлично провели время. Жаль вот только, что желудок у Хенка плохо переносит растительное масло, на котором там готовят. Первую неделю Хенка все время тошнило, но потом, к счастью, стало получше. Он понемножку привык к этому маслу. Надеемся, что и вы хорошо отдохнули в нашем доме эти три недели. Погода в Нидерландах была, как мы слышали, вполне сносной, так что дети могли вдоволь порезвиться в нашем саду. (Гномика Хенк склеит заново.) А у нас там три дня лил дождь. Сами знаете, какие в южных странах бывают ливни. Хорошо, что я взяла с собой «Не горячись».[45] Было во что поиграть. К сожалению, Хенк не умеет проигрывать. Как проиграет, так дуется и твердит: «Неужели стоило ехать в такую даль и тратить столько денег, чтобы сидеть тут и играть в эту дурацкую игру?» Как будто я виновата, что идет дождь. Да, в этих вещах он сущий ребенок. Кстати, насчет езды «в такую даль»: когда мы вернулись, то немного расстроились, потому что вы не убрали постели. Честное слово, Элли, мы охотно пустили вас к себе в дом, но надеялись, что, когда вернемся, там будет полный порядок. А грязная посуда! На следующий день я три часа мыла ее вместе с Хенком. Хорошо, что у него оставался еще день от отпуска.

Жить в гостинице на юге потому и приятно, что за тебя все делают. Это очень удобно. Даже пальцем шевелить не нужно. Мне, правда, пришлось как следует убраться в номере, потому что Хенку стало плохо от местного вина. Я пила его с удовольствием и чувствовала себя отлично. Хенк же после этого три дня провалялся в постели с температурой 38,4. А туалет был очень далеко от номера. Приходил врач, но мы не смогли его понять. Он прописал Хенку таблетки, но у Хенка от них стало звенеть в ушах, и он бросил их принимать.

Из нашего номера был прекрасный вид на море. А вечером мы слушали веселую музыку, потому что внизу стоял музыкальный автомат. К сожалению, молодежь заводила все время одну и ту же пластинку. По-моему, «Битлз». Ты знаешь, неплохо, но после двадцати раз ее можно выучить наизусть.

Да, по поводу музыки: что случилось с проигрывателем? Может быть, его трогали дети? Я же говорила, Элли: «Не подпускай их ни к проигрывателю, ни к телевизору, ни к золотым рыбкам». Дети у вас прелестные, но чересчур шаловливые, ты и сама знаешь. Про телевизор я молчу. Он работает превосходно. И что одна рыбка подохла, нестрашно. Хенк говорит, ей так и так недолго оставалось жить. Но почему остановились часы? С тех пор как я получила их от матери, они ни разу не ломались. Может, вы перекрутили пружину?

На пляже было восхитительно, только полно народу, прямо ступить некуда. Особенно много немцев. Они любят ездить. Но в солнечные дни мы наслаждались вовсю. По крайней мере я. Хенк плохо загорает и очень неосторожен. Я предостерегала его, но он уже на второй день спалил плечи. После этого он ложился в тени с интересной книгой.

Скажи, вы забрали Макса Дендермонде[46] с собой? Я как раз начала его перед отъездом, а теперь нигде не могу найти. Когда кончите, пришли.

Вот и весь листок исписан, дорогие мои. Шлем вам сердечный привет.

Если на будущий год захотите снова провести отпуск в нашем доме, напишите. До свидания!

У нас в Амстердаме

Я хотел бы жить не в Амстердаме,

Я тогда проводил бы там отпуск.

К. Схипперс [47]

Двое долго беседовали у буфетной стойки. Беседа их была оживленной, обильно политой пивом и сопровождалась частыми взрывами смеха, а также похлопыванием по плечам и спинам в знак взаимной симпатии. В Нидерландах мужчины обычно обнимают друг друга у всех на виду только в баре после первой стопки, да еще на футбольном поле после гола, забитого в ворота соперников.

Когда часы пробили шесть, один из собеседников сказал:

— Мне пора, не то будет худо.

— Пит, дружище, погоди! — воскликнул второй, сияя от полноты чувств.

Однако Пит настоял на своем и после нескольких крепких рукопожатий и размашистых ударов по плечам направился к выходу. Как только дверь за ним закрылась, оставшийся обратился к низенькому старику, стоявшему рядом:

— Пит — колоссальный мужик!

При этом он поднял кверху большой палец. Старик пробормотал что-то невразумительное.

— Скажешь, нет? — грозно продолжал приятель Пита.

— Я сказал «да», — поспешно ответил старик.

— То-то. — Друг Пита легким жестом заказал стопку можжевеловой. — Кто обидит Пита, обидит меня. Пусть все знают. Пит — мой лучший друг, и кто вякнет против него, тот у меня полы башкой подметет. Пит тоже бы заступился за меня, как я сейчас за него. Понял?

Стопку он выпил залпом, и в его прежде сиявших глазах мелькнула угроза.

— А я разве что говорю? — боязливо промямлил старик.

Взяв еще стопку можжевеловой, друг Пита заговорил снова:

— Да, ты ничего не сказал. А что подумал? Я и сам знаю, что Пит — лопух в бильярде, приходится давать ему фору, чтоб не проигрывал слишком позорно. Я знаю, а другие пусть помалкивают, не то я ими займусь. Понял?

Старик молчал.

После основательного глотка монолог возобновился:

— Уж этот Пит! С ним не соскучишься! Говорит, ему надо домой, а то будет худо. Думаешь, правда? Как бы не так. Чтоб он боялся своей бабы! Попробуй она вякнуть, он из нее котлету сделает. Ладно, мое дело — сторона. Я лично женщин не трогаю. Хотя все семьи разные. Нет, он сбежал не из-за жены. Он сбежал потому, что сперва за все платил я, а потом пришла его очередь. А платить-то он не любитель. Можешь биться об заклад, что Пит, уже без меня, сидит в другом кабаке. Такой он человек…

Старик пробормотал что-то вроде «жмот». Друг Пита предостерегающе поднял ручищу.

— Слушай, друга надо принимать со всеми недостатками. У тебя их, что ли, нет? Или у меня? У всех они есть. Я тоже не ангел. Могу признаться. Вот только в смысле денег я всегда честен. А вот Пит… Конечно, говорят, будто он нагрел Голубого Ринуса на двенадцать тысчонок. Только это вранье. Наглое вранье. Понял?

— Я этого и не говорил, — сказал старикашка.

— Разумеется, но слухи-то ползут. Хотя все вранье. Не было двенадцати тысяч. Было только четыре. И Ринус сам виноват. Зачем одалживал Питу деньги? Ведь брать Пит горазд. Деньги берет, вино, все на свете. Удержу не знает. Только вот словечко «отдавать» школьный учитель не сумел вбить ему в голову. Я не говорю, что Пит нечист на руку. Кто такое скажет, может и схлопотать. Но я бы не оставил его наедине с моим бумажником. Ладно, я об этом знаю. И все знают. Недавно он отсидел за кражу шесть месяцев, но мне это без разницы. Пит для меня все равно останется Питом, а кто за его спиной, когда он защитить себя не может, скажет о нем плохое, будет иметь дело со мной.