В 1987 году, мы вынуждены будем съехаться с моей тёщей, променяв две небольшие квартирки на одну большую в центре. Естественно, это событие необходимо следовало отметить. Среди прочих знакомых, я счёл необходимым пригласить на новоселье также и своих коллег по работе: Несиса и Шульмана.

Геннадий Ефимович – очень обаятельный, эрудированный, высокообразованный и симпатичный мужчина – с первых же минут нашего с ним знакомства покорил меня буквально всем: эдакий высоко рафинированный интеллигент, с импозантной внешностью, чрезвычайно опрятный и подчёркнуто вежливый, он излучал из себя неподдельное и искреннее дружелюбие. Кроме того, обладая врождёнными светскими манерами и грамотно поставленной речью, он совершенно естественно очаровывал своей галантностью дам и располагал к себе собеседника приятным обхождением и мягким нравом. Трудно сказать, чем я ему, в свою очередь, приглянулся, но очень скоро наши отношения переросли в дружбу.

Несису давно хотелось взглянуть на то, как я обустроился. Однако, он, как всякий воспитанный человек, прекрасно отдавал себе отчёт в том, что без подарка ходить в гости неприлично.

И тут ему пришла гениальнейшая идея: «Галиб-то, кажись, увлекается живописью!»

А в кладовке, как раз, давно пылился студенческий этюд одной из его учениц, которая баловалась на досуге малеваньем. Правда, он был без рамы. Но, с другой стороны, это даже лучше: новый хозяин сам подберёт себе по вкусу подходящую раму.

«Как хорошо, что я его не выкинул!» – похвалил себя Геннадий Ефимович, когда они, войдя с Леонидом Евгеньевичем в нашу парадную, поднялись по лестнице и уткнулись в дверь нашей квартиры.

– А я тебе приготовил сюрприз: гляди! – ошарашил меня с порога гость, извлекая из-за спины «шедевр», на котором был изображён обычный натюрморт.

Сразу бросалось в глаза, что работа ученическая. Более того, эта кричащая синяя вазочка (сахарница?) на фоне выдержанного в тёплых тонах всего остального, смотрелась как-то странно и неестественно.

– Какая прелесть! – закатил я глаза в приступе блаженства, лихорадочно соображая – какие бы ещё слова подобрать для того, чтобы Геннадий Ефимович окончательно успокоился. – Такое… интересное и новаторское решение: сочетание тёплого и холодного! Ну, просто восхитительная вещь! Я даже не знаю, как Вас благодарить!

– Ну, что ты, Галиб – пустяки… – скромно ответствовал гость, коротко толкнув локтём в бок топтавшегося рядом в прихожей Шульмана. – Ну, – что я тебе говорил?!

Леонид глянул на меня своими ясными огромными глазами, весело подмигнул и резко протянул литровую бутылку водки:

– Держи! – усмехнулся он и пояснил: – Обыкновенная русская водка. Не «пейзаж», конечно, но тоже может вызвать в человеке известную гамму чувств…

Несколько лет этот этюд провалялся на антресолях, в туалете. Я его уже собрался было выкинуть, как вдруг узнал новость: Халифман – подопечный Геннадия Ефимовича – стал чемпионом мира по шахматам. Я вспомнил, как Несис впервые мне представил Сашу, тогда ещё совсем юного, только что возвратившегося из Нидерландов, с юношеского чемпионата Европы, где он завоевал первое место.

– Познакомься, – сказал он мне тогда, и пророчески добавил – перед тобой будущий чемпион мира!

Я аккуратно протёр тряпочкой пыль с бесценного шедевра и… повесил его в гостиной. На самом видном месте.

«Как хорошо, что я его не выкинул!» – на этот раз теперь уже я, похвалил сам себя за лень дойти до мусорного бачка. И, вновь вернувшись мыслями к Геннадию Ефимовичу, глубокомысленно изрёк:

– А как же: пророков следует чтить и уважать…

Бусинка тридцать восьмая – Доктор Шапиро или Жизнь прекрасна!

худ. Т. Жердина, «Мой Петербург», батик.

Известный в конце прошлого века на весь Союз доктор, один из главных врачей советской Армии Леонид Иосифович Шапиро на самом деле был очень простым и доступным в общении милым старикашкой. Нас сблизила с ним любовь к шахматам. Я тогда работал в шахматном клубе им. М. И. Чигорина в качестве рабочего, а ему – квалифицированному судье – достаточно часто приходилось проводить различного рода турниры.

К моменту нашего знакомства это был уже худощавый старик, с обвисшими мешками под глазами, с сухой морщинистой кожей и заметно сгорбленной осанкой. Это первое впечатление, однако, мгновенно улетучивалось, стОило лишь, заговорить с ним. Он весь распрямлялся и заметно преображался. Особенно эти живые и озорные глаза. О-о! Они могли рассказать вам очень многое! В его умудрённом взгляде читалось всё: и детская наивность, и недоверчивая осторожность, приобретённая за годы молодости, которая пришлась как раз на сталинское время, и искренняя расположенность к собеседнику, которая выражалась в уважении к оппоненту и умению слушать, и некая лёгкая ирония по отношению к жизни в целом.

За плечами остались далёкие и светлые воспоминания дореволюционного детства, бурная молодость, тревожные тридцатые, Великая Отечественная, фронт, госпиталь, затем работа в советской Армии. И всё это время – труд, труд, труд… Он был не только ветераном войны и труда, но и Заслуженным врачом советской Армии.

В орденах и медалях я застал его лишь единожды, 9 мая. Награды настолько плотно облегали несчастное тело, что – казалось – подомнут своею тяжестью старого ветерана. В тот день я даже постеснялся к нему подойти: настолько парадным, величественным и недосягаемым он показался для меня. Словом, настоящий герой и защитник Отечества.

Зато в обычные дни Леонид Иосифович сам находил меня и, заговорчески подмигнув, кивал головой на шахматную доску. Иногда, мы прерывали поединок и выходили на перекур. Здесь, у входа в клуб, на бывшей улице Желябова 25, где постоянно мельтешит перед глазами толпа вечно спешащих куда-то людей, мы с ним выкурили не одну пачку сигарет.

Это был тот самый тип пожилых людей, который, несмотря на свой почтенный возраст, любил остроумный фривольный анекдотец, умел заценить хороший юмор, да и сам, при случае, не прочь был тряхнуть стариной. Одним словом, с ним было, что называется, не соскучишься. Вдобавок ко всему, старичок являлся ещё и превосходным рассказчиком.

– Леонид Иосифович, Вам необходимо бросить, к черту, курить! – строго пытаюсь ему внушить, глядя на то, как он заколотился в очередном приступе кашля. – Восемьдесят лет, всё-таки… Пожалейте себя.

Откашлявшись и аккуратно обмакнув носовым платком прослезившиеся уголки глаз, он нехотя соглашается со мною:

– Да надо, надо бы…

И тут же, вероятно вспомнив историю, лукаво прищуривается:

– А я тебе разве не рассказывал о том, как пытался завязать с этим делом?

– Нет.

– Ну, тогда слушай.

Тут старик смачно затянулся и, усмехнувшись себе под нос, не спеша выпустил густое облако табачного дыма.

– Было это лет пять тому назад. Я тогда очень страдал от кашля. А тут ещё и знакомые достали: «Силы воли Вам не хватает…»

Это у меня-то, её не хватает?! В общем, разозлился я не на шутку и говорю сам себе: «Всё: с этой минуты ни одной сигареты!» Твёрдо так. Ты ведь, меня знаешь? Словом: сказано – сделано!

Поначалу, в первые часы, правда, очень тяжело было: рука автоматом тянулась к карману. Выкинул сигареты, спички. Чтобы хоть как-то забыться, занял себя делом. На следующий день просыпаюсь нормальным человеком: кашель почти прекратился, настроение прекрасное, давление в норме. Радуюсь, и только. «И чего только я раньше до этого не додумался?» – удивляюсь сам себе. Словом, так прошло три дня. А на четвёртый – вызвали «скорую». Еле откачали.

Решился, после этого случая, обратиться за консультацией к своему ученику (Леонид Иосифович назвал мне какую-то очень известную фамилию, которую я, к сожалению, теперь уже забыл). Встречает он меня, значит, и смущённо так обращается: