«Однако жарковато становится, — подумал я, — как бы солнечный удар не схватить. Вон ведь какая ерунда в голову лезет...» Но мысли потекли дальше, расплавляясь под все выше поднимающимся солнцем.
Какие миражи могут быть в сахарной пустыне? Дворцы из кусочков рафинада со скульптурами из сахарных голов? Мармеладные реки и шоколадные горы? Карамельные водопады и облака сладкой ваты? А под леденцовыми кустами прыгают леденцовые зайцы, а на кустах кукарекают леденцовые петухи на палочках...
Но страна-то, страна какая! Тут, если попутешествовать как следует, наверное, уйму неожиданных открытий совершить можно! Мир здешний, оказывается, совсем неизведанный! Еще может и так случиться, что он на трех китах стоит! Боже мой, и чего она тут только не наворотила! А что: покопаться по Интернету, по базам данных хотя бы пары библиотек — можно и не такие чудеса сотворить. Даже жалко будет, если она вдруг решит уничтожить весь этот мир. А ведь она, может быть, и не догадывается, что мы воспринимаем его как реальность, для нее он — игра. А какая же это игра...
Игра света на кристалликах сахара отвлекла меня от мыслей и заставила прищурить глаза. Солнце изменило положение на небосводе и сахарный песок заискрился фонтанами радуг, ударяя в глаза разноцветными переливами.
Нет, недаром считается, что много сахара — вредно. Вон как на глаза влияет. Может, свернуть куда-нибудь, поискать тень? У нас ведь ни темных очков, ни альбуцида. Воспалятся глаза — что делать будем? Надо было у колдуньи в придачу к верблюдам еще и темные очки попросить. В самом деле: мотопила с нагрузкой, отбойный молоток — с нагрузкой, а ни лягушек, ни верблюдов никакими дополнительными устройствами не снабдили. Несправедливо... Самим-то верблюдам хорошо, они привычные, у них брови густые: нахмурили — и вперед. Да и ресницы, наверное, длинные... Красавцы, одним словом. А мы на кого станем похожи? Глаза воспаленные, веки опухшие — на нас ни одна принцесса не взглянет, не говоря уже о драконе... Нет, надо что-то делать.
— Надеть шлемы! — скомандовал я.
— Зачем, Серж-Леон? — расслабленным голосом произнес Юнис, он вроде как засыпал, а сэр Жеральд спросил тревожно:
— Что, враги? — и сжал рукоять меча.
Его реакция мне понравилась, а вот Юниса... Но я не стал тому ничего говорить, а просто ответил:
— Сквозь прорези забрала не так будет слепить солнце.
— А у меня — кольчужная сетка, — пожал плечами сэр Жеральд.
— Все равно: она ослабит силу света.
— Но дракомпас... — возразил сэр Жеральд.
— Заметь направление и постараемся его выдерживать некоторое время. А ориентироваться сможем по цепочке своих следов, оглядываясь назад.
— Верно! — обрадовался сэр Жеральд.
Ехать в шлемах было чуть легче для глаз, но жарче для головы — раньше ее хоть немного обдувал ветерок, а теперь он лишь иногда касался лица, сквозя через щели шлема. Сэру Жеральду было немного легче с его кольчужным забралом, а нам с Юнисом приходилось терпеть. Да еще приходилось оглядаваться, чтобы не свернуть ненароком с дороги, не уйти в сторону от выбранного направления.
— И это называется сладкая жизнь? — пробурчал Юнис себе под нос — Вокруг столько сахара, а нам совсем несладко!
Сэр Жеральд услышал его и усмехнулся:
— Вот поднимется сахарная буря — тогда почувствуешь ее вкус у себя во рту.
— Не надо! — испугался Юнис.
— Зато ирисок не надо, — успокоил я его.
Юнис охнул и испуганно сунул руку в переметную суму, затем медленно боясь испачкаться полностью, вытащил оттуда слипшийся комок ирисок.
Вот негодяй! А говорил, что больше нету. И ведь сам терпел столько времени — забыл, что ли? Но говорить я ему ничего не стал: не хотелось раскрывать рот, чтобы не потерять несколько капель драгоценной влаги. Сэр Жеральд промолчал по той же причине.
— Фу! — отбросил Юнис от себя запузырившийся на солнце комок и вытер руку о передний горб верблюда.
Верблюд обиженно заревел и рванулся вперед. Наши припустили следом. Может, воду почуяли? Если бы и в самом деле обиделся — плюнул бы. Хорошо, что Юнис в шлеме...
Характер движения изменился. И звук под ногами верблюдов тоже стал другой. Да и сияние вокруг как-то переменилось, в нем появилось больше желтых и красных тонов. Может, полоса сахарного песка наконец-то закончилась, пошел обычный песок, что верблюды и решили отметить по-своему?
Натягивая поводья, нам удалось немного усмирить верблюдов, удержать их стремительный бег — по жаре в любом случае бежать вредно, — и я, нагнувшись к земле, зачерпнул рукой с верхушки небольшого барханчика.
Горсть песка тяжело оттянула мою руку.
Золото. Настоящее золото. Золотой песок. И палящий жар отраженного им солнца.
Это шутка. Это всего-навсего милая шутка. Подарок. Она ведь не знала, что золото очень хорошо отражает тепло: недаром стекла в некоторых домах делают позолоченными... И у сталеваров, кажется, лучшие защитные стекла делают такими же... или добавляют золото в стекло — я точно не помню.
Факт в том, что оно прекрасно отражает солнечные лучи. И мы оказались в положении кур гриль, припекаемых и сверху, и снизу. Да и с боков - все мелкие барханчики не преминули внести свой вклад в кулинарный процесс, направив на нас свою долю отражаемого ими тепла.
— Может, наберем? — прошелестел я сэру Жеральду, качнув в его сторону ладонью с зажатой в ней горстью золотого песка.
— Перегрузить верблюда? — сухо прошипел он в ответ. — И погибнуть вместе с золотом? Покойникам оно ни к чему. И потом: мне дорога только та добыча, за которую приходится драться. А нагнуться и поднять — это не по мне!
— Да, ты прав — я пошутил... — произнес я, разжимая руку.
Золотой песок тонкой струйкой сбежал между пальцев.
А жар все усиливался. Еще немного — и мы потеряем сознание, потом умрем, но, зажатые между горбов наших «кораблей пустыни», не упадем, а будем продолжать сидеть так... день, два, три... а потом только выносливые верблюды будут нести на себе наши высохшие скелеты...
Но где же ты, наш «Бог из машины», Вика! Я обращаюсь к тебе, потому что сюда мы попали по твоей вине и по твоей воле. Пусть ты и не настоящий Бог, а компьютерный, но я тоже компьютерный, и потому ты для меня — настоящий Бог, ты можешь то, чего я не могу, что в нашем мире может показаться чудом. Ты слышишь меня? Я — живой! И я умираю.
Я чувствовал, что во мне резко сократилось количество ноликов и выросло количество единичек, это нолики превратились в единички, высохнув... Нет, должно быть наоборот: есть вода — единица, нет воды — ноль! Почему же мне так плохо? Что-то же во мне осталось? Почему это не вода?
Я чувствовал, что несу бред, но перед глазами все плыло, кружилось, превращалось в один огромный грандиозный ноль, в который я падал, падал, падал...
У КУБАЛАЙ-ХАНА
Нас вынесли верблюды. Я уж и не знаю, что стряслось с Викой — вызвал к себе шеф, она упилила на обед или просто заболталась по телефону и забыла посмотреть на экран и отключить программу, — но пустыня все длилась и длилась, россыпи золотого песка плотно скрипели под ногами верблюдов, те упрямо шли и шли вперед, к какой-то своей, только им известной цели; мы уже потеряли сознание от палящей жары, а верблюды все шли и шли, словно заведенные — а может быть, они и были заведенные? — и через неизвестное количество времени остановились у водопада, синей ниткой арыка разделяющего пустыню и цветущие поля.
Водопад я увидел, когда очнулся. Вода срывалась с небольшой скалы и, пробежав едва ли больше десятка метров, уходила в песок. Золотой песок. Четкая граница между золотым и зеленым уходила за горизонт. С другой стороны поднимались скалы.
И я напился сам и подтащил к водопаду сэра Жеральда и Юниса и поплескал им в лица водой, и они начали пить, сначала беспорядочно хватая губами воздух и капли, летящие из моих ослабевших рук, а потом все с большим и большим интересом, осознанно — я подумал, что всю эту золотую пустыню создал сумасшедший золотоискатель, промывавший породу у этого водопада и отбрасывавший золото в одну сторону, а пустую породу, на которой успела вырасти такая великолепная растительность — в другую.