Как изворотлив и хитер человек! Игнатий, думая так, и не помышлял, а может быть, и не хотел помышлять, что творит он это все ради себя, ради личной корысти, — но скажи ему такое, он воскликнет в ответ: «Нет, нет и еще раз нет! Я всего лишь червь земной. А если мои интересы столь высоки, значит, они продиктованы интересами неба…»
Ах, черви земные, выползающие из своих нор в пору теплых дождей, чтобы погреться… Тогда-то вы и являете миру свой омерзительный облик!
Игнатий выглянул в окно. Солнце уже клонилось к горизонту, и он удивился, как быстро пролетело время с момента его возвращения в келью — вот уже и пора собираться на литургию.
Обогнув в четвертый раз мету[107], когда взмыленные лошади уже заканчивали бег, Михаил III увидел в первом ряду зрителей Ипподрома гонца с черным флажком и сразу понял: его отборный флот потерпел поражение…
Василевс натянул вожжи, колесница остановилась, и, надо полагать, вовремя, потому что в глазах императора потемнело и он пошатнулся. Кто-то из служителей Ипподрома подбежал к лошадям, схватил их под уздцы, а потом помог Михаилу сойти с колесницы. Толпа на трибунах недовольно загудела, так как четвертый круг не был до конца пройден, и к тому же эта неожиданная заминка на дистанции затормозила всю скачку.
— Растяпа, пень дубовый, ослами тебе править… — кричали на василевса наиболее неугомонные и горячие болельщики, но, как только бросали взгляды в сторону гонца с черным флажком, замолкали.
Конюх проводил василевса в раздевалку, туда же позвали гонца, и, когда он переступил порог двери, на него с кулаками набросился Михаил и стал избивать, приговаривая:
— Сукин сын, подлец, ты зачем притащился на Ипподром?! Ты сорвал скачки, негодяй!
— Прости, император! У меня — приказ… Немедленно сообщить вам эту страшную весть… Я иначе не мог, — оправдывался гонец, не смея поднять даже руку, чтобы защитить от ударов свое лицо.
Выплеснув ярость, василевс услал гонца во дворец и следом за ним двинулся сам.
Во дворце его уже ждали Фотий, Варда и протасикрит.
Михаил появился в зале без красных башмаков, без императорского хитона — и эта забывчивость выдавала в нем одновременно и бешенство, и растерянность.
— Варда, — обратился он к дяде, — сознаешь ли ты, что поражение флота лежит прежде всего на твоей совести? — торжественно вопросил василевс.
На Варду воззрились сразу три пары глаз, но он не смутился под этими пристальными взглядами.
— А почему, величайший из величайших, я должен это сознавать? Почему? — вопросом на вопрос ответил логофет дрома.
— Как почему? — удивился племянник. — А не ты ли превозносил полководческие достоинства Кондомита?
— Не я один… Вот и он — тоже. — Варда ткнул пальцем в протасикрита.
Начальник императорской канцелярии был высокий, худой, с узким, аскетическим лицом, с глубоко упрятанными вовнутрь глазами, угодливый и суетливый. На упреки Варды он не возразил ничего, лишь узловатые, длинные пальцы его, и, по всему видать, сильные, цепко сжали кожаный пояс, на котором висел кинжал. Положить на него руку сейчас — это все равно что положить ее на голову гадюки…
Промолчал и Михаил. Образовавшейся паузой воспользовался патриарх:
— Чем упрекать друг друга, не лучше ли подумать о том, что делать дальше… Насколько мне известно, государственная казна пуста, увеличенные налоги на виноградники и тягловый скот совсем задушили землевладельцев. Они бросают свои участки, собираются у монастырей, поминая добрым словом Игнатия и прежнее правление Феодоры и хуля нас всех вместе…
— А что же ты, поп, так распустил свою паству? — вопросил Михаил, на удивление сегодня трезвый и благочинный.
Все опустили глаза — понимали: патриарх тут ни при чем, и пастве даже с амвона не внушишь, что белое — это черное, а черное есть белое…
Вдруг во дворец со своими телохранителями-гигантами ворвался Феофилиц и крикнул:
— Император, поднимай на ноги своих гвардейцев, легаториев, в городе уже учиняются беспорядки, еле пробился от своего дома к вам… Охлос начинает задирать богатых прохожих, громит лавки арабских купцов. На форумах разводят костры, наверняка скоро начнут раскалять докрасна медного быка…
— А что будет, когда корабли войдут в Золотой Рог?! — воскликнул протасикрит. — Не примкнут ли моряки к бунтующему охлосу?..
— Разогнать толпу! Немедленно! На форуме Быка выставить усиленную стражу… Моряков на берег не пускать до моего особого распоряжения. Где эпарх?[108] Живо его сюда! Дядя, — Михаил обратился к Варде, — наведи порядок в столице, прошу… И вообще, с этого дня поручаю тебе ведение всего военного дела империи.
Кажется, василевс только сейчас начал полностью осознавать все последствия надвигающейся опасности и понял — тут уж не до пререканий, надо действовать. Не пришел ли ему на ум бунт охлоса во времена Юстиниана, начавшийся также стихийно и переросший в восстание, у которого нашелся свой предводитель?.. «К тому же народ подзуживают монахи-студиты и их сторонники, говорил же об этом Фотий; теперь наверняка они связались со своим пастырем Игнатием…»
Явился в боевом облачении эпарх адмирал Никита Орифа, белокурый, непохожий на грека, высокий и стройный, с четырнадцатью регионархами. Среди них выделялся крутолобый, с медной толстой шеей, с мощными волосатыми ляжками.
Когда пять лет назад представляли его на должность регионарха (до этого Иктинос после возвращения из Херсонесской фемы служил при дворце кандидатом), Михаил, глядя на него, подумал: «Ему бы на форуме стоять заместо медного быка…» Поделился своими шутливыми мыслями с Вардой, и тот сказал:
— А давай, племянник, мы его и назначим начальником региона, где этот бык стоит. Пусть будут там два медных животных!..
Михаил захохотал и… назначил. Два животных так два!
Но сейчас он строго спросил:
— Почему допустил, что людские отбросы костры зажгли на твоей площади?
— Думал, по случаю твоей победы на скачках, благочестивый, не моргнув глазом ответил Иктинос.
— Дурак! В твоей башке столько же мозгов, сколько во лбу медного быка… Прочь с моих глаз, и учти, если скоро у себя не наведешь порядок, поплатишься головой!
Регионарх тут же исчез. Василевс обратился к остальным:
— Поняли меня, олухи? Я еще с вас спрошу, как вы могли допустить такое…
А потом уже тише сказал Никите Орифе (за этим человеком стояло все среднее звено патрициев, и не только царедворцев!) — когда Михаил оставался трезв, он хорошо понимал расстановку сил у себя «дома»:
— Никита, со всех регионов, с каждой улицы почаще шли ко мне вестников…
— Сделаю, мой император. Каков для них будет пароль?
Михаил на мгновение задумался, а потом, показав кивком головы на дверь, за которой скрылся Иктинос, ответил:
— Ну, скажем, «Медный бык».
Несмотря на достаточно серьезную сложившуюся ситуацию, все присутствующие в зале заулыбались.
Орифа с регионархами тоже вышли из залы.
— Дядя, — снова повернулся василевс к Варде, — бери моих гвардейцев, оставь только охрану, и скачи к Студийскому монастырю. Оттуда, кажется, шипя и злобно сигналя языком, ползет ядовитая змея… Пригвозди ее к земле копьем, как Георгий Победоносец гада.
В какие-то отрезки времени, когда Михаил вот такой, сознающий ответственность, он мог быть красноречивым и отдавать дельные приказания.
— И проследи, мой логофет дрома, чтобы содержимое лавок купцов, уже громимых охлосом, как доложил Феофилиц, никому, кроме моей казны, не досталось… Увидите, кто растаскивает товар или сует деньги и драгоценности за отворот хитона, отбирайте их у него и — пинком под зад… Но лучше — в Скилу, а там разберемся. Самых злостных будем судить по законам за ослушание и неподчинение…
(Того, кто ослушался своего начальника, а тем более не выполнил его приказание, приковывали на площади Тавра к столбу, и каждый прохожий должен был плюнуть ему в лицо и, взяв одну из палок, которые лежали здесь навалом, ударить несколько раз по ногам. Через сутки, с переломанными, как правило, костями, снимали беднягу с цепи и вешали. Таких столбов на территории Византийской империи стояло предостаточно.)