Владимир Афиногенов
Белые лодьи
История всего полезнее и нужнее человеку в жизни. Представляя многие различные деяния, производимые течением времени, она советует людям — одних избегать и отвращаться, другим подражать, чтоб по незнанию они не пренебрегли иногда своей пользы и сами не подверглись вреду или бедствию.
Часть первая
Праздник Световида
1
Собаку звали Бука. Она была большой и лохматой.
Бука стояла возле раскрытой двери, ведущей в хлев, а Доброслав Клуд нес в руках деревянное корыто с дымящимся овсяным пойлом для поросят и, проходя мимо, изо всех сил пнул ее под брюхо. Собака от неожиданности и боли взвизгнула, отбежала в угол хлева и посмотрела на хозяина долгим, недоумевающим взглядом — в нем не было злости, была одна только обида, глубоко запрятанная в преданных зеленоватых глазах; и это, очевидно, еще пуще разозлило Клуда, тем более что при ударе ногой часть пойла пролилась на унавоженную теплую землю.
Он медленно поставил корыто, сорвал с притолоки плетку, сплетенную круглой змейкой из семи ремней, ухватил Буку за холку и стал хлестать, зло приговаривая:
— Тварь! Ты что смотришь?.. Я тебе посмотрю! Я еще увижу в твоих глазах злобу…
Лицо Клуда налилось кровью, на губах выступила пена. С блуждающим взглядом, с красными прожилками глаз, он и впрямь был похож сейчас на колдуна, оправдывая свое имя[1], будто в него в один миг вселился нечистый дух, обитающий в темных чащобах леса или на могилах грешников, которых не сжигают после смерти на жертвенных кострах, как праведных язычников, а закапывают лицом вниз в сырых комариных местах…
Бука уловила перемену в поведении хозяина: случалось, что Клуд и раньше ее ударял, но такой откровенной злобы по отношению к себе она еще не ощущала, поэтому испугалась сильно и, чтобы вырваться, повернулась и кинулась всей тяжестью своего тела под ноги Клуду. Тот выронил из рук ременную плетку, бухнулся в корыто, от которого с визгом бросились врассыпную поросята, поднялся — жидкое пойло, похожее на кисель, потекло за ворот рубахи; и это было смешно, и это охладило гнев хозяина. Бормоча проклятия, вытирая бороду ладонью, он подошел к собаке, все еще преданно заглядывавшей ему в глаза, снял со стены цепь и замкнул замок на шее Буки. Бить ее Клуд больше не бил, но стал мучить голодом…
В одну из ночей Доброславу Клуду приснились вихрящиеся космы снега, которые окутывали его всего, не давали дышать, и увиделась у самой головы огромная красная оскаленная пасть, которая вот-вот могла вцепиться в горло Клуда острыми клыками… В ужасе Клуд проснулся, до рассвета было еще далеко — через бычий пузырь окна не пробивался ни единый луч света. В избе было тихо, жутко. Бродили по стенам и потолку какие-то черные тени, похожие на суковатые сухие валежины.
«Дедушка-домовой за собаку сердится…» — подумал Клуд.
Знал Доброслав, что домовой может принимать разные виды — таким зверьем обернется и такой страх напустит на душу, хоть выскакивай из избы и — в поле, под звезды… Но обыкновенно он является коренастым мужиком в желтом ватном колпаке, в синем кафтане с алым поясом. Волосы из-под колпака свисают седыми космами и застилают лицо, голос глухой и сердитый. Дедушку-домового медом не корми, а дай побраниться: то, видите ли, лошадь плохо кормлена, поросенок весь в грязи, навозу в хлеву полно, курам с вечера проса не дадено.
И если хозяина домовой любит, то поворчит, поворчит да и начнет хлопотать, доделывать то, что владетель избы не доделал. Нравится еще домовому гладить по ночам спящих хозяев и их детей. Чувствуют они, как шерстит рука его, потому что весь он оброс мягким пушком, даже ладони и подошвы ног у него мохнатые. Если ж дедушка-домовой гладит мягкою и теплою рукой, то это к счастью, а если холодной и щетинистой, значит, к беде… Перед тем как умереть маме, гладил домовой восьмилетнего спящего Доброслава по лицу ладонью жесткой, колючей.
Клуд нащупал в изголовье кремень, высек огонь, зажег лучину. Тени сразу шарахнулись по углам и выскочили из избы через стену.
— A-а, испугались, — рассмеялся Клуд и сказал, обращаясь в сторону хлева: — Не сердись, не сердись, дедушка. Знаю, что давно на меня обиду имеешь за то, что живу без жены и детей… Только слово дал я своему убиенному отцу не жениться… Так надо, дедушка. Придет время, узнаешь. А то, что Буку мучаю, тоже так надо… Ты думаешь, мне ее не жаль?!
Звякнула цепь у будки собаки, заскулила от голода Бука, и тут почувствовал Доброслав, как поползла по щеке слеза… Подошел к окошку, что выходило во двор, прислушался — не стоит ли дедушка-домовой и не слушает ли его речи. Никого. И тут до слуха донесся глухой раскат, дальний, дальний…
«Может, опять кого придавило…» — подумал Клуд подошел к глиняному ковшу, висевшему у двери на ремне, наклонил, плеснул в лицо водой и пригладил рукой бороду, снова прислушался к отдаленному гулу.
Несколько дней назад возвращался он вместе с Букой от тиуна[2], у которого лечил травами сынишку. Собака забеспокоилась, когда проходили ущелье, где случился снежный обвал. Она вопрошающе посмотрела на хозяина и, увидев его разрешающий взгляд, бросилась вперед и стала разрывать снег. Уже вечерело. Звезды высыпали на небе. Было их много, и они низко висели над крымскими горами. Доброслав взирал на звезды и ощущал роговицей глаз их зеленый холод, боялся пошевелить рукою, чтоб ненароком не показать на них пальцем: указывая на звезду пальцем, можно повредить живущим людям… Ведь о падающей звезде говорят: «Чья-то душа покатилась».
Вон их сколько! И среди них есть звезды людей, которых откапывает Бука. А то, что были именно они под снегом, Клуд знал по поведению своей собаки.
«Пусть живут», — внимал небу Доброслав Клуд.
И видимо, мольба русского смерда достигла необъятных высот, оттого и выкопала Бука из снега людей живыми.
Ими оказались два пастуха.
Клуд привел их домой, напоил травяным отваром, и к утру они, кланяясь в пояс хозяину, разошлись по своим жилищам.
…А голодная Бука все скулила и скулила, гремела цепью. Тогда Клуд открыл амбар, достал кусок копченой поросятины и вышел на улицу.
Так же, как и тогда, когда выкопала Бука из снега людей, ярко и низко светились звезды. С низин тянуло холодом, сыростью, но уже чувствовалось приближение весны; что-то оттаивающее витало в воздухе.
Почуяв запах мяса, Бука забыла свои обиды, завиляла хвостом и покорно дала хозяину приблизиться к себе. Клуд быстро укоротил цепь и положил кусок мяса на землю. Бука кинулась к нему, чтобы схватить, но укороченная цепь впилась ей в горло, из пасти собаки потекла кровавая пена. Бука закатила глаза и упала в рыхлый снег. Через минуту-другую встала и почти завыла по-волчьи…
Христиане, заслышав этот вой, перекрестились, а русские смерды перед деревянным идолом Велеса, покровителя скота и животных, зажгли светильники…
Теперь с вечеру Клуд клал перед собакой кусок поросятины, а утром убирал его. Для собаки было страшным мучением чуять запах мяса, которого не достать. Раньше Бука рвалась к нему, неистовствуя до кровавой на губах пены, заходилась в лае и вое. Сейчас стала хитрить: ждала наступления темноты, экономя силы, чтобы, как только заснет хозяин, бесшумно кинуться в сторону и оборвать цепь. А потом с жадностью схватить этот кусок и рвать его, терзать на части. И глотать, глотать…