— Попытайся; быть может, это не так легко.

— Есть ли у тебя еще какие-нибудь дела со Смятом?

— Нет. К сожалению, никаких. А у тебя?

— Я был у него по поводу моих стихотворений. Он приобрел их по 40 крон за лист и должно быть совершит надо мной такое же убийство, как тот каретник с Ренгьельмом. Я боюсь чего — нибудь в этом роде, потому что я ничего до сих пор не слыхал о своих стихах. Он был слишком добродушен, так что я жду самого худшего; если бы я только знал, что мне предстоит! Но что с тобой? Ты страшно побледнел.

— Видишь ли, — ответил Игберг и ухватился рукой за перила, — я два дня не ел ничего, кроме этих пяти кусков сахара. Мне кажется, я теряю сознание?

— Если тебе можно помочь пищей, так мы это устроим. У меня, к счастью, еще есть деньги.

— Конечно, мне можно помочь пищей, — прошептал слабо Игберг. — Но не так было на самом деле; когда они вошли в столовую и начали есть, Игбергу сделалось хуже, и Фальку пришлось взять его под руку и увести в свою квартиру, которая была недалеко.

Это был одноэтажный деревянный дом, взобравшийся на скалу и имевший такой вид, как будто у него болела поясница; он был в пятнах, как будто у него была сыпь; его однажды собирались выкрасить, но остановились на полдороге; он выглядел жалко во всех отношениях, и с трудом верилось вывесочке страхового общества, ржавевшей на стене и возвещавшей, что феникс возродится из пламени.

У подножие дома рос львиный зев, крапива и подорожник, верные спутники человека, когда он в нужде; воробьи купались в раскаленном песке; дети с большими животами и бледными лицами, имевшие такой вид, будто их на девяносто процентов кормили водой, делали себе браслеты и ожерелья из стеблей одуванчика и старались ухудшить свое грустное существование, бранясь друг с другом.

Фальк и Игберг поднялись по шаткой и скрипящей деревянной лестнице и вошли в большую комнату; она была разделена мелом на три части; в двух из них столяр и сапожник занимались своим ремеслом; третья была отведена исключительно для семейной жизни.

Когда дети кричали, что они делали каждые четверть часа, столяр бесился и начинал ругаться и проклинать, на что сапожник отвечал изречениями из библии и увещеваниями. Нервы столяра были так раздражены вечным плачем, ссорами и допросами, что через пять минут после того, как сапожник подносил ему увещевания, он опять приходил в бешенство, хотя и обещал терпеть. Так он целый день находился в бешенстве, но хуже всего бывало, когда он спрашивал женщину, «почему эти черти бабы так много рожают детей». Тогда выдвигался женский вопрос, и женщина не оставалась в долгу.

Через эту комнату пришлось пройти Фальку с Игбергом, чтобы войти в его комнату; но, хотя они шли совсем тихо, они всё-таки разбудили двух детей; тотчас же мать запела колыбельную песню, а столяр и сапожник возобновили обычную беседу; конечно, со столяром опять сделался припадок.

— Молчи, — кричал он на женщину.

— Молчи сам! Не можешь ты дать спать детям?

— Убирайся к чёрту с детьми! Что, это мои дети? Я что ли должен отвечать за то, что другие набезобразничали? Я что ли набезобразничал? Что? Есть у меня дети? Заткнись, не то я пущу тебе рубанком в голову.

— Послушай, мастер! — заговорил сапожник, — не надо так говорить о детях; Бог посылает детей на свет.

— Это ложь, сапожник! чёрт посылает их! А потом безобразные родители говорят, что виноват Бог! Постыдитесь!

— Ах, мастер, мастер! Не надо так проклинать. В писании сказано, что детям принадлежит царствие небесное.

— Вот как! Так такие штуки есть и в царствии небесном?

— Боже, как он говорит! — воскликнула разгневанная мать.

— Если у него когда-нибудь у самого будут дети, то я буду молиться, чтобы они были больные и калеки; я буду молиться, чтобы они были немыми, слепыми и глухими; я буду молиться, чтобы они попали в исправительное заведение и на виселицу; вот как.

— Сколько угодно, безобразная баба; я не собираюсь пустить на свет ребят, чтобы они мучились, как собаки. Вас надо засадить в работный дом за то, что вы родите этих несчастных существ. Вы замужем? Да! Так потому, что вы замужем, вы должны безобразничать? А?

— Мастер, мастер! Бог посылает детей!

— Это ложь, сапожник! Я читал в газете, что это проклятый картофель виноват в том, что у бедных столько детей, потому что, видите ли, картофель содержит в себе две материи или два тела, которые называются кислород и азот; если эти вещества встречаются в определенном соединении и количестве, тогда женщины становятся многоплодными.

— Но как же это изменить? — спросила разгневанная мать, чувства которой несколько улеглись во время интересного разъяснения.

— Не надо больше есть картофеля, это вы, кажется, должны понимать!

— Что же еще есть, если нельзя больше есть картофеля!

— Бифштекс, сударыня, вот что ты должна есть! Бифштекс с луком! Что! Вкусно? Или шатобриан! Знаешь ли ты, что такое? А? В «Отечестве» писали недавно: одна женщина приняла спорынью и чуть было не погибла вместе с ребенком.

— Что ты говоришь? — сказала мать и насторожилась.

— Тебе любопытно знать? А?

— Правда ли, что спорыньей?.. — спросил сапожник и подмигнул.

— От этого у вас печенка и легкие выскочат, да еще и наказание за это полагается тяжелое; и так и следует.

— Следует ли? — спросил сапожник глухим голосом.

— Конечно, следует! Кто безобразничает, должен быть наказан; и нельзя убивать своих детей!

— Детей! Ведь это разница, — сказала покорно разгневанная мать. — Но откуда берется это вещество, о котором вы говорите, мастер?

— Ага, так ты еще хочешь плодить ребят, хотя ты и вдова и у тебя их пятеро! Опасайся этого черта сапожника; он очень ловок с бабами, хотя и богобоязнен! Одолжайся, сапожник!

— Значит, есть такое растение?..

— Кто тебе сказал, что это растение? Разве я сказал, что это растение? Нет! Это зоологическое вещество. Видишь ли, все вещества, а их в природе около шестидесяти, разделяются на химические и зоологические; это вещество по-латыни называется cornuticus secalias и встречается за границей, например, на Калабрском полуострове.

— Оно очень дорогое, мастер? — спросил сапожник.

— Дорогое! — повторил столяр и нацелился рубанком, как карабином. — Страшно дорогое!

Фальк с большим интересом слушал этот разговор; теперь он вздрогнул, услыхав в открытое окно, что на улице остановился экипаж, и два женских голоса, которые ему показались знакомыми, стали разговаривать:

— Этот дом хорошо выглядит.

— Он хорошо выглядит? — спросила старшая дама. — Я нахожу, что он выглядит ужасно.

— Я думаю, что он хорошо выглядит для нашей цели. Не знаете ли вы, кучер, не живут ли в этом доме бедные?

— Знать-то я не знаю, но думаю, что можно поклясться.

— Клясться грех, так что оставьте это! Подождите нас здесь, пока мы взойдем туда и сделаем наше дело.

— Послушай-ка, Евгения, не поговорить ли нам сперва здесь внизу с детьми, — сказала госпожа Гоман госпоже Фальк и остановилась.

— Да, конечно, можно. Пойди — ка сюда, мой милый мальчик! Как тебя звать?

— Альберт, — ответил маленький бледный мальчик лет шести.

— Знаешь ли ты Христа, мальчик?

— Нет! — ответил мальчик, смеясь, и засунул палец в рот.

— Это ужасно! — сказала госпожа Фальк и взялась за записную книжку. — Я записываю: «Приход св. Катерины. Белые Горы. Глубокий духовный мрак у малолетних». Можно сказать — мрак? — А ты не хочешь узнать Его? — спросила она опять у мальчика.

— Нет!

— Хочешь монетку, мальчик?

— Да!

— Надо сказать: пожалуйста!.. «В высшей степени беспризорны; но мне удалось лаской побудить их к лучшему поведению».

— Какой ужасный запах! Пойдем отсюда, Евгения! — попросила госпожа Гоман.

Они взошли по лестнице и вошли в большую комнату, не стучась.

Столяр взял рубанок и стал им отругать суковатую доску, так что дамам пришлось кричать.

— Жаждет ли здесь кто-нибудь милости и избавления? — закричала госпожа Роман, в то время как госпожа Фальк брызгала на детей из пульверизатора, при чём те начали плакать, когда им попало в глаза.