Шукшин и Трефилов, изучив местность у Ротэма и определив рубежи обороны, направились к Мадесто.
Они нашли его около палатки, стоявшей на пологом склоне высоты, среди деревьев. Мадесто что-то возбужденно объяснял своему начальнику штаба. Он был в черном жандармском мундире, в новых желтых крагах.
Крепко пожав русским руки, Мадесто спросил нетерпеливо:
— Где находятся ваши люди?
— Дома! — ответил с улыбкой Шукшин и широким жестом руки показал на лес, обступавший высоту.
— В таком случае прошу извинить, что мы так бесцеремонно заняли ваш дом! — пошутил Мадесто.
— Таким гостям мы рады! — сказал Трефилов, протягивая Мадесто сигареты. — К сожалению, можем угостить только этим… Уж очень много гостей собралось!
— Да, пять тысяч пришло! — с гордостью проговорил Мадесто. — О снабжении продовольствием мы побеспокоились. Можем и ваших взять на довольствие.
— Спасибо, на первые дни нам хватит своего, — ответил Шукшин. — Нас беспокоит другое — оружие, боепри пасы! У ваших людей почти никакого оружия…
— Оружие будет, не беспокойтесь, — убежденно проговорил Мадесто. — Два часа назад я получил радиограмму. Мне сообщили, что самолеты сбросят оружие сегодня ночью. Я приказал выставить посты. Сбросят в долину, между высотами…
— Отлично! — глаза Шукшина посветлели.
— Я думаю, они сбросят не только автоматы, но и пулеметы. Нам надо больше пулеметов!
— Все это хорошо, — проговорил Трефилов, раскуривая тугую, отсыревшую сигарету. — Но надо мобилизовать оружие у населения. Я думаю, кое-что у бельгийцев найдется.
Мадесто, резко повернув голову к Трефилову, настороженно и сердито посмотрел ему в лицо.
— Ты не веришь радиограмме?
— Одно другому не мешает, Мадесто. Ты же сам сказал, что уже собралось пять тысяч…
Подошли Вилли и Трис. Мадесто позвал всех в палатку. Поставив на маленький походный столик две бутылки вина, он устроился на кучке свежего сена и пригласил гостей садиться.
— Какой вы предлагаете план обороны мостов? — Мадесто, наливая в стакан вино, вопросительно посмотрел на Шукшина.
Шукшин подробно изложил свои соображения: надо перекрыть все дороги, ведущие к Ротэмским мостам. В центре, у Ротэма, займут оборону русские партизаны. Слева — отряд Триса и голландцы, справа — Белая бригада. Далеко вперед надо выставить посты и сильные подвижные заставы.
— Оборона должна быть активной. Сидеть здесь в бездействии, ждать, когда противник выйдет к каналу и атакует мосты, — значит заранее обречь себя на поражение, — горячо говорил Шукшин. — Мы должны бить противника на дальних подходах к мостам. Смотрите! Вот сюда, сюда и сюда мы выдвинем крепкие подвижные группы! Да, на десять, пятнадцать километров… — Шукшин, остро прищурив глаза, вгляделся в карту, затем повернул голову к Мадесто. — Мы заставим их развернуться далеко от канала, заставим пройти с боем весь этот лес! В лесу все преимущества на нашей стороне. Враг понесет большие потери, будет обескровлен прежде, чем достигнет канала.
План Шукшина был принят. Мадесто, делая пометки на своей карте, сказал:
— Союзники хорошо понимают, что значат мосты через канал. Как только мы завяжем сражение, они поспешат сюда.
— Да, если союзные войска быстро подойдут к каналу, то гитлеровцы будут здесь отрезаны и разбиты наголову, — ответил Вилли. — Враг окажется между молотом и наковальней!
Уточнив границы своих участков, договорившись об условных сигналах и связи, партизаны поднялись. Трефилов подошел к Мадесто, сказал с обычной для него жесткостью:
— Твои люди, Мадесто, забили весь лес перед каналом. Прикажи, чтобы они немедленно ушли в глубину. Надо рассредоточить людей… В вашем районе ни дозоров, ни охранения!
Мадесто нахмурился, в жгуче-черных глазах вспыхнул недобрый огонек. Он достал трубку, погрыз жесткий мундштук.
— Ладно, сделаем. Пожалуй, время… — Мадесто быстро вышел из палатки.
Шукшин недовольно заметил Трефилову:
— Виталий, так нельзя. Мадесто командовать собой не позволит…
— Ну, я не дипломат, — вскипел Трефилов. — Никакого порядка. Я не в бирюльки играть сюда пришел.
С наступлением ночи на высотах зажглись сигнальные огни. Тысячи людей, находившихся в лесу, с нетерпением и надеждой устремили взоры в глубокое звездное небо. Хотя по всей долине были выставлены многочисленные посты, никто в эту ночь не спал.
Самолеты проходили над лесом часто. И каждый раз, как только доносился рокот моторов, раздавались радостные возгласы: «Идут! Идут!»
Рокот моторов быстро приближался, нарастал и так же быстро затихал, удалялся. Люди, запрокинув головы, молча прослеживали путь удалявшихся бомбардировщиков по звездам: самолет, закрывая звезды, как бы прочерчивал пунктиром свой путь… Эскадрильи шли куда-то далеко, за границу Германии. Когда их гул совсем замирал, из сотен грудей вырывался тяжелый вздох.
Так прошла вся эта ночь. Утром Шукшин отправился на командный пункт Мадесто.
Поднимаясь по склону высоты, он увидел у вершины ее, среди редких сосен, большую палатку. Над входом чернел крест. Неподалеку от палатки возле немецкой легковой машины стояли бойцы в серых комбинезонах — связные Мадесто. Самого Мадесто Шукшин нашел за палаткой, на обратном скате высоты, в окружении большой группы бельгийцев, в большинстве людей пожилых. Шукшин догадался, что это собрался командный состав «белых».
Мадесто представил Шукшина своим товарищам.
— Это командир русских партизан Констан!
Бельгийцы с нескрываемым любопытством рассматривали Шукшина, негромко переговаривались, кивали головами. Один из них, такой же огромный и черный, как Мадесто, в защитном френче, подошел к Шукшину, сказал, дружески улыбаясь:
— Мы тебя знаем, Констан… Твои парни умеют бить немцев. — Он положил руку на плечо Шукшина, заговорщически подмигнул — Послушай, Констан, дай мне в помощники двух ребят. С ними мне будет веселее!
— Мы рядом будем драться, камерад, рядом… — Шукшин, отвечая, смотрел на Мадесто. Он думал найти его расстроенным, озабоченным, но лицо Мадесто хотя и казалось утомленным — он, конечно, тоже не спал всю ночь, — не выражало беспокойства.
— Что думаете делать? — спросил Шукшин.
— Молиться! — ответил Мадесто. — Сейчас придет пастор, и мы начнем молебен. У католиков всегда служат молебен перед боем. Если вы желаете, можете присутствовать…
— Молиться не умею! — Шукшин развел руками. — Я коммунист, Мадесто. И ваш пастор, наверное, не разрешит присутствовать…
Черный великан, который только что просил у Шукшина «двоих ребят» в помощники, авторитетно сказал:
— Пастор не имеет права не пустить этого человека. Он коммунист, но он офицер Красной Армии, он дерется за Бельгию…
В сопровождении небольшой группы бельгийцев пришел пастор. Мадесто что-то негромко сказал ему. Пастор молча кивнул головой и подошел к Шукшину, подал ему тонкую, длиннопалую, горячую руку.
— Мы будем молиться за победу над нашим общим врагом, за победу всех людей, поднявших меч против поработителей… Останьтесь! А молиться не обязательно…
Шукшин почувствовал, что, если он не пойдет на молебен, бельгийцы обидятся.
Пастор направился к палатке. За ним на почтительном удалении молча следовали командиры.
В глубине длинной палатки зажглись свечи, и Шукшин, остановившийся у входа, увидел высокий алтарь, накрытый золотой ризой, спускавшейся до пола. Над алтарем возвышалось изваяние: сердце, якорь и крест в ореоле из золотистого пламени — символ веры, надежды и любви.
Бельгийцы опустились на колени. В наступившей тишине зазвучал дрожащий от волнения голос пастора. Он говорил страстно, порывисто вознося распростертые руки к небу, и так быстро, что Шукшин улавливал только отдельные фразы. Но он видел темные горящие глаза священника (казалось, в них отражается пламя свечей), видел одухотворенные, строгие, светившиеся решимостью лица патриотов и хорошо понимал, о чем говорит священник. Бельгийцы готовились к решительному бою, готовились к смерти. Этот молебен был их клятвой умереть, но не отступить перед врагом…