…Володю ранило в плечо, в голову, кровь заливает глаза, но он бьет, бьет! Гитлеровцы совсем рядом, обходят… Борзов выхватывает гранату и, не приподнимаясь — приподняться уже нет сил, бросает гранату. Последнюю гранату…

Взрыва ее он не слышал. Когда враги подбежали к нему, он уже был мертв. Гитлеровцы недоуменно, пугливо озирались. Где же партизаны? Неужели этот русский дрался один… Он лежал, уткнувшись лицом в мелкий колючий кустарник. У локтя дымились еще горячие гильзы. А вокруг валялись трупы убитых гитлеровцев.

Противник продвигался к городу осторожно. Солдаты шли цепью по обеим сторонам шоссе. На ярком утреннем солнце поблескивали стволы выставленных вперед автоматов и карабинов. В центре цепи и на флангах двигались расчеты станковых пулеметов.

Местность была открытой. Партизаны, занявшие позицию на окраине города, хорошо видели противника. Дядькин, находившийся в середине цепи, рядом с командиром второго отряда Ивановым, не давал команды. Он лежал на боку, углублял свой окопчик, откалывая финским ножом крупные, жесткие комья земли, и, казалось, не обращал на противника никакого внимания. У партизан было мало патронов, весь запас они носили с собой в карманах, за пазухой, в шахтерских кожаных сумках, перекинутых через плечо. Дядькин решил подпустить гитлеровцев ближе, чтобы бить наверняка. Впереди, в двухстах метрах, одиноко стоит старый, весь иссеченный грозами дуб. Этот дуб — рубеж, до которого они допустят врага.

Дядькин перебросил сюда, на шоссе Брей — Бохолт, все силы, оставив на других дорогах лишь малочисленные заставы… Рядом с русскими заняли оборону бельгийские патриоты. Но солдат противника все-таки больше раза в четыре. «Ничего, отобьемся, — думает Дядькин, быстро работая ножом. — Лишь бы с другой стороны не ударили…»

Цепь приближается к дереву. Дядькин, не отрывая от противника взгляда, отстегивает от пояса две гранаты, кладет их перед собой и берет в руки карабин. Цепь поравнялась с деревом, несколько солдат уже впереди его.

— Ог-гонь! — зычно крикнул Дядькин и нажал на спусковой крючок.

Грянул залп, гулко заработали пулеметы.

Гитлеровцы предприняли одну попытку прорваться вперед, вторую, но сильный огонь партизан каждый раз прижимал их к земле.

Прошло полчаса. Гитлеровцы снова и снова бросались в атаку. На одном участке им удалось прорваться, они залегли в канаве, в пятидесяти метрах от позиции партизан. Еще один рывок, и враг опрокинет редкую цепь…

— Контратакуем! — крикнул командир отряда Иванов и приподнялся, вырвал из-за пояса пистолет.

— Стой! Рано! — Дядькин схватил Иванова за руку. Давай на фланг!..

Дядькин знает, что партизаны поднимутся в контратаку, как один, и отбросят врага — не первый раз с ними в бою. Но у противника много пулеметов, контратака будет дорого стоить. «Нет, выждать! Пусть враг атакует, пусть устилает поле трупами…», — думает Дядькин, выпуская пулю за пулей. Его лицо густо покрыто пылью и пороховым дымом, блестят одни зубы и белки глаз. К мокрому лбу прилипли волосы.

На правом фланге врага удалось отбросить: партизаны Лобанов и Литвиненко ложбинкой пробрались к гитлеровцам, залегшим в канаве, забросали их гранатами.

Противник уже понес большие потери. Еще немного, я он откажется от попыток прорваться в город, отступит. Но огонь партизан начинает слабеть — на исходе патроны.

Автоматных очередей уже совсем не слышно, гремят одни винтовочные выстрелы. Замолк пулемет на левом фланге. Замолк пулемет в центре. Враг, предчувствуя скорую победу, остервенело бросился вперед. Снова яростно затакали пулеметы, дробью рассыпались автоматные очереди. Но гитлеровцы бегут, они уже рядом.

— Огонь! Огонь! — охрипшим, чужим голосом кричит Дядькин и хватает гранаты. — На, в душу мать!..

Кажется, атака уже захлебнулась. Но нет, гитлеровцы опять поднялись, прорываются в центре. Они так близко, что, если бы не шум боя, можно было бы услышать тяжелое дыхание солдат. И в эту минуту у Щукина отказал пулемет. Пулеметчик судорожно вцепился в рукоять замка» но вдруг отпрянул назад и, схватившись рукой за плечо, упал. Ближе всех к пулемету лежал Григорий Дресвянкин. Увидев, что пулеметчик упал, он метнулся к пулемету.

Бывают минуты, а в бою это могут быть и секунды, когда неожиданно раскрывается вся сила души человека, когда он сам познает крепость своего сердца, свою волю. Григорий Иванович Дресвянкин — главный бухгалтер из Рязани — не считал себя человеком геройским, способным на большой подвиг. Правда, он бежал из лагеря одним из первых и участвовал во многих операциях, но разве мог он сравниться с такими удальцами, как Акимов, Соколов или Трефилов? Дресвянкин завидовал этим людям. «Нет, у меня другой характер…»

Чтобы отвести назад замок, вытащить перекошенный патрон и продернуть ленту, Дресвянкину потребовалось не больше минуты.

Однако какая необыкновенная выдержка, какая сила души нужны, чтобы спокойно проделать все это под градом пуль, на глазах у противника!

Пулемет ударил, когда гитлеровцы уже были в трех-четырех шагах. Длинная очередь скосила передних, остальные бросились назад.

— За мной! — вскочил Дядькин. — Ура!

— Ура-ра! Ур-р-ра! — партизаны разом поднялись в атаку. — Круши! Бей гадов! Ур-р-ра!

В это время с группой бельгийцев подоспел помощник, начальника штаба Зенков. Он доставил патроны. Теперь партизаны могли держаться.

О'кэй, рашэн!

В этот день и на следующий у Брея появлялись отдельные небольшие группы отступающего противника. Но все они, натолкнувшись на огонь партизанских засад, без боя отходили назад, сворачивали на другие дороги или пробирались на восток лесом.

Артиллерийская канонада с каждым часом становилась все слышнее, над городом проносились эскадрильи английских и американских самолетов. Союзные войска приближались к Брею.

Вечером на южной окраине города, в маленьком кирпичном домике бельгийского рабочего, собрались Дядькин». Маринов, Воронков и командиры отрядов, действовавших в Брее.

— Через канал проходят последние части врага, — говорил Дядькин, возбужденно блестя глазами. — Как только враг уйдет за канал, мосты будут взорваны. Надо захватить мосты и держать до подхода союзников. Завтра будет уже поздно!.. — Дядькин облизал сухие, потрескавшиеся губы, посмотрел на товарищей. — Прежде всего — взять Бохолтский мост. Мы были там с Кучеренко. Охрана большая, не меньше пол роты. Справа, в кирпичном доме, караульное помещение. На крыше станковый пулемет… — Дядькин минуту подумал, проговорил решительно — Никитенко, мост берет твой отряд! Атакуете с наступлением ночи. Держать до последнего человека, поняли.

— Для того и берем, чтобы держать!

Первый отряд подошел к мосту глубокой ночью. Был сильный туман. В густой серой мгле мелькали белые и зеленые ракеты. Гитлеровцы пытались осветить подходы к мосту, но это им не удавалось.

Туман позволял отряду вплотную приблизиться к мосту, но в то же время он сильно затруднял его действия: в трех шагах ничего не видно.

Перед выступлением из Брея Никитенко объявил партизанам план захвата моста. Главное — внезапность и стремительность удара.

— Затяжкой бой приведет отряд к поражению, — сказал он. — У нас мало боеприпасов, и, кроме того, отряд могут атаковать с тыла отходящие к каналу части противника. Требуется стремительный, ошеломляющий удар. Я хочу, чтобы каждый из вас помнил об одном: он дерется не просто за бельгийский Бохолтский мост, а за свою Родину. Это наш последний бой здесь, на бельгийской земле…

…Взводы, двигаясь полем, подошли к мосту на двести пятьдесят-триста метров, залегли по обеим сторонам шоссе. Никитенко тронул за руку лежавшего рядом Кузнецова: давай!

Кузнецов вынул из-за пояса нож и пополз. За ним двинулись Петр Едемский, Николай Симонов, Василий Кабанов.

Партизаны крадутся осторожно, прислушиваясь к каждому звуку и вглядываясь в густую туманную мглу, которую то и дело прочерчивают ракеты. Впереди ползет Иван Кузнецов. В отряде его зовут Иваном Поддубным. Большого роста — косая сажень в плечах, — Кузнецов обладает недюжинной физической силой. Вместе с тем он очень подвижен и ловок…