Одним из таких разведчиков был член Белой бригады старик Вилош из села Бохолт. Он устроился дворником в полк, прибывший из Италии. Вилош подробнейшим образом докладывал обо всем, что делается в полку. Этот живой, словоохотливый старичок с веселым прищуром зорких глаз, аппетитно попыхивавший трубочкой, выведывал у врага такие секреты, что не раз заставлял удивляться даже самого Кучеренко.

Однажды Вилош через связного передал: «Завтра с утра в Пеер пойдет машина за деньгами. Охрана — четыре автоматчика и фельдфебель».

Дядькин решил захватить машину. Кучеренко тотчас же помчался в первый отряд.

На следующий день, поздно ночью, он ввалился в землянку, устало опустился на топчан. «Умаялся, аж ноги Гудят…» Но лицо его светилось радостным возбуждением.

Дядькин сидел у столика, ужинал: перед ним стояла банка мясных консервов. Взглянув на Кучеренко, коротко спросил:

— Сколько взяли?

— Семьсот тысяч.

— Есть хочешь? Придвигайся… Чей взвод ходил на операцию?

— Акимова. Боевой хлопец! В огне не сгорит и в воде не потонет… И люди у него во взводе на подбор, орлы. — Кучеренко присел к столу, отрезал от буханки добрый ломоть хлеба, положил на него мяса. — Машину мы грохнули гранатой, да неудачно. Мотор повредило, и все… Гитлерюги с перепугу зашпарили с автоматов, як очумелые. Ну, думаю себе, плакали наши карбованцы, не взять… А тут Акимов как кинулся, прямо на огонь… И хлопцы разом за ним: Иван Федоров, Петр Ефремов, Иван Гужов, Вася Кабанов, Грудцын…

— И политрук там был?

— Разве Грудцын останется? Настоящий политрук!..

Услышав голос Кучеренко, проснулся Маринов.

— А, Метеор прилетел… Ну что?

— Порядок, товарищ комиссар. Семьсот тысяч.

— Неплохо. Надо будет бельгийцам дать, Иван Афанасьевич. Им тоже трудно живется. Крестьяне еще так-сяк, а рабочим совсем туго. Силиве говорил, что семьи брюссельских подпольщиков голодают.

— Можно половину отдать, обойдемся, — проговорил Дядькин, раздумывая. — Да пользы от этих денег немного. Мало что купишь на них.

Кучеренко отодвинул банку с консервами, закурил сигарету и растянулся на топчане во весь свой громадный рост.

— Есть у меня одно соображение, — проговорил он, закрывая глаза. — Можно продовольствие раздобыть. Мабудь, что и выйдет…

На другой день Кучеренко приехал в третий отряд, к Пекшеву. Командир отряда сидел возле землянки, что-то увлеченно объяснял своему связному Григорию Станкевичу. Кучеренко сошел с велосипеда, отвязал от багажника чемоданчик, бросил к ногам Пекшева.

— Возьми, Михайло, Никитенко тебе трохи деньжонок прислал, а то, говорит, Пекшев со своими хлопцами с голоду ноги протянет. — Кучеренко сел рядом с Пекшевым, вытащил из кармана кусок хлеба с сыром, принялся с аппетитом уписывать его. — Як побачу, Михайло, дуже гарно ты живешь (Кучеренко, когда он бывал в веселом настроении, густо пересыпал свою речь украинскими словами), краще помещика живешь либо того барона, с Эллена… Все отряды на тебя работают. Иванов тебе — сыру, масла. Никитенко — деньжонок… Между прочим, Михайло, Никитенко всю бригаду обеспечил деньгами, да еще бельгийцам добре дал. Первый отряд может работать!

Пекшев молча слушает Кучеренко, недовольно хмурится.

— Велико дело — деньги! Можешь увезти их обратно Никитенко. Если потребуются, — без него достанем… — Пекшев не глядит на Кучеренко, нервно пощипывает ухо.

Начальник разведки незаметно поглядывает на командира отряда, в глазах его прячется хитроватая улыбка. Кучеренко хорошо знает самолюбие Пекшева. Третий отряд, действует активно и смело, проводит одну операцию за другой, но Пекшеву все кажется, что он делает меньше других отрядов.

Кучеренко, сделав паузу, равнодушным голосом, будто между прочим, говорит:

— Мои хлопцы в Кинрой ездили. Говорят, на маслозаводе все склады маслом забиты. Должны в Германию отправить, транспорт ждут. Надо будет Никитенке сказать, чтобы не упустил…

Пекшев снова хмурится, ерзает.

— Кинрой мне ближе, чем Никитенке. Это наш район!

— Расстояние, друже, одинаковое. А ему выдвинуться, проще. Да и с оружием… У Никитенко оружия побольше. Там рядом гитлеровский батальон стоит…

— Батальон… — Пекшев недовольно передергивает плечами. — От завода казарма полтора километра!

— На заводе — охрана.

— Испугал, охрана… Я десять человек возьму, так они склады вместе с заводом опрокинут… Охрана! Будто первый раз…

— Значит, берешь на себя, Михайло? — Кучеренко подумал. — Ладно, как ты есть мой наикращий друг — бери. Целый склад масла… Что только для друга не сделаешь! — Кучеренко вздохнул. — Когда думаешь посылать, хлопцев?

— Сегодня ночью. Мы и без тебя на этот завод нацеливались.

— Нет, ночью не надо. Утром поезжай, раненько. Машину я тебе дам. Она сюда подойдет, к мосту. Только получше маслом нагрузи. Она в Брюссель пойдет. Дядькин так приказал. Подпольщикам Брюсселя помочь надо!

— Понимаю…

Рано утром, за час до начала работы, к воротам маслозавода подошла грузовая машина. В кузове ее стояли два солдата-автоматчика, в кабине, рядом с шофером, сидел плечистый, полнощекий фельдфебель. Это был командира отряда Михаил Пекшев.

В калитке показался полицейский. Пекшев сердито посмотрел на него из-под припухших век, громко крикнул:

— Открывай ворота, долго я буду ждать!

— Сию минуту, господин фельдфебель!

Загремел замок, заскрипели тяжелые чугунные ворота. Машина въехала во двор.

Как только ворота закрылись, Григорий Станкевич и Иван Горбатенко выпрыгнули из кузова и в одно мгновение связали полицейского. Второго полицейского нашли в конторе, он храпел на директорском диване, положив винтовку рядом. Станкевич взял оружие, толкнул полицейского прикладом.

— Эй, вставай! Ишь ты, разоспался!

Полицейский вскочил, ничего не понимая. Он не успел прийти в себя, как был связан и с кляпом во рту брошен на диван.

Пока Станкевич и Горбатенко обезоруживали охрану, вторая группа, в которой находились Петр Бохан, Алексей Федюшин, Григорий Дресвянкин и четверо бельгийцев, уже орудовала в складе.

Машину нагрузили ящиками с маслом так, что пришлось обвязывать ее веревками. Так же щедро нагрузили и подводу, которая въехала во двор следом за автомашиной (лошадь дал Джек Суре). Оставшиеся штабеля ящиков облили бензином, оборудование цехов, моторы разбили ломами.

Машина выехала из ворот и, свернув на шоссе, помчалась с большой скоростью. Когда она поравнялась с казармой немецкого батальона, Григорий Станкевич, сидевший на ящиках, помахал часовому: «Гутэн моргэн!» Часовой что-то крикнул в ответ и громко рассмеялся.

В четырех километрах от Кинроя, где дорога проходила около леса, машина остановилась. Русских партизан сменили бельгийцы. Машина пошла в Брюссель…

Из третьего отряда Кучеренко поехал в Бохолт, к учителю Жану Коллу, своему большому другу и первому помощнику. Колл, внешне тихий, робкий человек, в делах был смел до дерзости, находчив и, подобно Метеору, неутомим. Он постоянно разъезжал между городами Бреем, Пеером, Аасселтом, встречался с десятками людей, сотрудничавших с партизанами, добывал ценные сведения о противнике. Жан Колл вошел в контакт с некоторыми жандармами, бургомистрами. Через бургомистра Реппела он не раз доставал для партизан одежду и продовольствие. Сын бургомистра, молодой священник, снабдил Кучеренко сутаной. Жан Колл установил связь с бургомистром города Брея Мартенсом, человеком влиятельным и решительным. Мартене выведывал у немцев их планы, предупреждал о готовящихся карательных операциях.

На этот раз Жан Колл должен был достать через Мартенса документы, необходимые для проведения одной важной операции, которая уже много времени готовилась Кучеренко.

Голова начальника разведки всегда была полна всевозможных замыслов и планов. Он мог одновременно вынашивать несколько операций, вести упорную разведку, разрабатывать вариант за вариантом, до поры до времени ничего не докладывая командиру бригады. Он выкладывал свой замысел только после того, как убеждался в реальности его осуществления, отчетливо видел все детали.