— Пропали все калмыцкие зимовки, — сказал Мафу, следя за удалявшейся стеной огня. — Теперь до весны, когда пойдет свежая трава, калмыкам здесь не жить, корма даже для козы не осталось.

— Нам тоже здесь не жить: у нас ведь ишаки, — прибавил Хун.

— Да, придется уходить куда-нибудь. Но сегодня мы можем спокойно пригнать сюда своих животных на водопой.

Огонь был уже далеко на юге, когда Хун и Мафу спустились с холма и направились вглубь города. В убежище они застали всех в сильной тревоге. Долгое отсутствие Мафу обеспокоило беглецов; потом они услышали стрельбу, увидели страшный огонь и дым над котловиной и не могли понять, что там случилось.

Отдохнув, Мафу вместе с Лю Пи и всеми взрослыми хобукскими китайцами погнали животных па водопой. Когда они были уже на половине пути, позади них вдруг послышались топот и ржание.

— Дунгане! — закричал Си и бросился в сторону, а за ним и остальные китайцы, чтобы укрыться в развалинах.

Мафу остался у ишаков. Он только что успел приготовить ружье, как из-за поворота показалась лошадь без всадника. Она весело заржала и, подбежав к Мафу, остановилась.

— Эй, вы, трусы! Вернитесь назад! — крикнул Мафу, смеясь.

Один за другим беглецы стали выходить из-за развалины.

— Это дунганская лошадь! — сказал Лю Пи. — Она нам пригодится.

Миновали камыши, представлявшие теперь черную впадину с остатками стеблей, с которых ветер сдувал пепел; уныло стояли тополи, голые, обгорелые. Куда ни глянь, кругом все было черно и мертво, а вдали, на юге, еще поднимались клубы дыма.

В роще валялись разные вещи, оставленные дунганами в суматохе: кисеты, мешочки с мукой и просом, несколько шапок. Пока поили животных Мафу, Лю Пи и Си сходили к месту боя. Здесь лежали трупы дунган в обгорелой одежде с обожженными волосами и почерневшими лицами; валялись сабли, ружья, пороховницы, мешочки с пулями, сломанные копья калмыков, котелки, чайники. Черной массой высилась мертвая лошадь с опаленной шерстью; между сморщенными губами ее зловеще скалились белые зубы. Среди мертвых находились два калмыка, которых их соотечественники, очевидно, не успели подобрать из-за надвинувшегося пожара.

При виде лошади Си просиял:

— Вот и мясо, на несколько дней хватит!

— Только нужно его теперь же забрать, иначе волки нам мало что оставят, — предупредил Лю Пи.

Вообще поживы было много. На месте, где ночевали дунгане, лежали мешки с мукой и просом; они обгорели сверху и лопнули; желтые и белые струйки сползли на землю.

Беглецы привели животных и собрали все, что могло пригодиться, сняв с мертвых одежду и обувь. Для муки и проса нужны были новые мешки взамен сгоревших, и их делали из штанов дунган; такой двойной мешок прекрасно ложился на спину ишака.

Вскоре весь караван был нагружен такими вьюками.

Мертвую лошадь разрубили на части и навьючили ишаков. Взяли ружья, сабли, пороховницы, мешки с пулями, трубки, кисеты с табаком, котелки, чайники. Не трогали только трупы калмыков, чтобы не оскорбить их соотечественников, которые могли приехать на место боя.

Тяжело нагруженный караван вернулся в убежище лишь к обеду. До вечера все были заняты пересмотром и дележом собранного имущества, а женщины — очисткой муки и проса, загрязненных золой и обгоревшей тканью.

Вечером решали, что делать дальше. Хобукские китайцы не хотели удаляться от своего местожительства, надеясь, что дунгане скоро уйдут с Хобука и они смогут вернуться в свои фанзы и к своим полям. Они решили перекочевать в северную часть котловины, ближе к озеру Улусту, оставшуюся по ту сторону пожара и уцелевшую; там был и корм для животных и вода. Но рудокопам это не улыбалось. Лю Пи хотел пробраться к своей семье в Манас, надзиратель мечтал об Урумчи, где он мог сдать казенное золото, а Мафу желал попасть в город, где можно было бы продать золото, купить домик и жениться. Поэтому на следующий день беглецы, сдружившиеся за несколько дней, пережитых вместе среди тревог и опасностей, разделились; хобукцы пошли на север, рудокопы — на юг. У последних теперь, кроме трех ишаков, была лошадь, на которой они ехали по очереди; все взрослые получили ружья, Хун — пистолет, а Пао — саблю. В случае нападения нескольких человек караван не был уже беззащитен. Пополнились также запасы табака, соли, муки и крупы.

Целый день караван шел по пожарищу, уничтожившему зеленый оазис Орху; почерневшие остатки рощ чередовались с выгоревшими дотла полянами и зарослями кустов, представлявшими теперь черную щетину. Сильно пахло гарью; каждый порыв ветра вздымал и крутил в воздухе столбы пепла, обуглившихся стеблей и листьев. Кое-где дымились, догорая, стволы сухих или упавших деревьев. Местами попадались трупы опаленных полевых мышей, мелких птиц, ворон, а также фазанов и зайцев, которых набрали больше десятка.

К вечеру через ворота — суженную котловину Орху — вышли к озеру Айрик-нур; пожар прекратился, не доходя до озера, за недостатком горючего, так как дно котловины представляло собой солончак с редкими кустами тамариска и вязкой почвой. Этот солончак окаймлял озеро, отделяясь от него широкой полосой зеленых камышей. Манили к себе зеркало воды и зеленый корм, но подступиться к ним оказалось невозможным. Мафу поехал было вперед, но через сотню шагов его лошадь начала вязнуть, и ему пришлось слезть, чтобы животное могло выбраться из вязкой грязи солончака.

Остановились возле сухого русла Дяма, где еще сохранились от огня отдельные площадки камыша. Чтобы добыть воду, начали копать яму в русле.

Мафу и Лю Пи чередовались в этой работе, пока мальчики бродили по окрестности, собирая скудное топливо, а лое караулил животных. Внезапно послышался топот, и десяток вооруженных калмыков окружили лагерь.

— Сдавайтесь, разбойники! — крикнул предводитель, размахивая саблей. — Вы сожгли наши зимовки, и мы должны отвести вас к нашему хану; он расправится с вами как следует.

— Амур сайн бейна! — произнес Мафу, вылезая из ямы, монгольское приветствие. — Разве не видите, что мы не разбойники, а китайцы, и сами от дунган спасаемся? Мы стояли в Орху вместе с вами, когда пришли дунгане, а потом спрятались в Мертвом городе.

— Верно, это рудокопы, — воскликнул один из калмыков, узнавший Мафу.

Калмыки подъехали ближе, спешились и подсели к беглецам. Завязалась беседа.

— Там, на месте боя, двое ваших лежат, — сказал лое, — вы их похороните?

— Зачем? — удивился предводитель калмыков. — Мы своих мертвецов не хороним, как вы, а выносим их в степь и оставляем лежать. Таков у нас обычай. Душе не нужна мертвая оболочка, пусть тело ест, кто хочет. Душа сейчас же после смерти человека переходит в новорожденного младенца. Только святых людей, лам, хоронят, чтобы их оболочку не осквернили звери.

— Нельзя ли к озеру подойти, чтобы воды взять? — спросил Лю Пи.

Калмыки засмеялись.

— Видно, вы степи не знаете! В этом озере вода теперь соленая, даже верблюд пить не станет. Только весной, когда в Дяме течет много воды, а из озера она стекает Дальше в Телли-нур, ее можно пить, — ответил один.

— Воду в русле вы найдете, — сказал предводитель. — До пояса опуститесь, вода ключом пойдет.

Калмыки, наговорившись, вскочили на коней и умчались на запад, огибая грязный солончак.

ОТШЕЛЬНИК ЧЕРНЫХ ХОЛМОВ

Оставив впадину озера, беглецы шли два дня по пустыне, среди которой попадались небольшие оазисы в низких местах или вокруг ключей. На второй день, миновав полосу рощ и зарослей, они подошли к берегу большого озера Айран-куль, в которое впадает река Манас. Это озеро было пресное, и в нем водилось много мелкой рыбы. Густые камыши покрывали его берега и заходили далеко в мелкую воду, образуя зеленые полуострова и даже острова, не доступные для человека, но служившие убежищем бесчисленным стаям водяной птицы при ее перелетах на юг. Повсюду плавали, крякая на разные лады, различные породы уток, гоготали гуси, носились стаи куликов, турухтанов, чибисов, дупелей, бекасов, оглашая воздух своими криками. После безмолвия пустыни богатая жизнь на берегах озера поражала беглецов.