Модеста. А вот она отвечает на них.

Гонец. Кому отвечает? Да, несомненно, она пишет прекрасно, ни дать ни взять как в романе, все отлично продумано и слог изыскан — я прочел несколько образцов: «Никогда не случалось мне покидать долину снов с легким сердцем. Спроси о том утреннюю звезду». Звучит превосходно, но для кого эти слова? Разве кто-нибудь ждет от нее вестей, стоя с цветком в руке, разве он глядится то и дело в зеркало, желая встретить полное пылких признаний письмо во всей красе — и пусть локоны выглядывают из-под берета? Разве возлюбленный существует? Нет, Модеста. Письма летят, идут — в этом их предназначение. Кто предугадает судьбу большинства из тех писем, которые пишутся сейчас! Ты можешь указать правильный адрес какого-нибудь ныне живущего человека, например: Сеньор Лондрес, улица Табакос, 14, нижний этаж, Александрия. Предположим, письмо попало по назначению, но неужели ты считаешь, что его получит тот, кому ты пишешь? Тебя обуревали одни мысли и чувства, когда ты склонялся над листом бумаги, его теперь — совсем другие: он не видит за строками письма твоих забот, радостей и печалей. Мы получаем большинство посланий от незнакомых нам людей.

Модеста. Однако, двое любящих — одна душа.

Гонец. Я же сказал тебе: людей, которым пишет донья Инес, просто нет, Модеста. Они не более реальны, чем герои поэм. Графиня выводит на конверте: «Кавалеру в зеленом кафтане, Париж, Франция».

Модеста. Такой наверняка найдется.

Гонец. Таких сотни, но у письма должен быть лишь один адресат. (Вытаскивает из кармана безрукавки какой-то листок и делает вид, что читает.) «Сеньор в зеленом кафтане! Уже приближается зима, а я брожу одна по комнатам и распахиваю двери настежь, не боясь холода, чтобы тот, кто сгорает от страсти, вошел в мой замок. Я умираю от любви, прижимая к губам алые шелковые платки. Остаюсь навеки вашей…» Не буду же я, гонец, бегать по улицам за каждым человеком в зеленом кафтане и уговаривать его седлать своего лучшего коня и скакать сюда, вздыхая по здешней красавице.

Модеста. Но какого-нибудь сеньора в зеленом кафтанеона, должно быть, знает!

Гонец. Не спорю, однако теперь он может носить желтый кафтан или короткий плащ. Их вообще нет на свете — тех, от кого ждет писем донья Инес. Они — плод ее воображения, облачка тумана: возникли здесь, потом полетели дальше, гонимые ветром. Пускай себе мечтает твоя хозяйка, а ты знай только гладь без устали платки, чтобы она могла по-прежнему махать ими с зубчатых стен.

Гонец прячет бумагу в карман жилетки. Экономка открывает буфет и собирается налить гонцу стакан вина.

Модеста (доверительным тоном, наливая вино). Иногда по ночам сюда приходят мужчины. Я лежу в постели, оставив дверь открытой, и слушаю все, о чем они беседуют: почти у всех гостей иностранный акцент. Сеньоры говорят лишь о себе, а моя голубка понимает только слова любви. Они увлекают ее в темные аллеи пространных рассуждений, а моя донья Инес не может расстаться со своими смутными грезами и страшится потерять их, поддавшись ходу мыслей собеседника. Все мужчины любят верховодить, по крайней мере на словах. Когда порой я слышу хрипловатый голос, мне кажется, что и на меня могут наброситься.

Гонец. А вдруг ты можешь зачать от слов!

Модеста. Мне не до смеха, гонец. Она чиста, как ласточка, никогда не покидавшая гнезда. А ведь это как лихорадка, знаешь? Жажда пронизывает весь дом, доходит до меня, а потом они уезжают, и мое золотко остается одна-одинешенька и все плачет и плачет.

Гонец. Всяк по-своему с ума сходит. Я с юных лет мечтал стать богатым. Мне снилось, что золотые падают мне на лицо и холодят кожу, как мыльная пена, пахнущая свежестью. И вот однажды на постоялом дворе в Люцерне я проснулся и нашел каролус[32]. Наверное, монетка выпала у того, кто спал на этой постели до меня. С тех пор мечты о богатстве не посещали меня, мой сон утратил свою девственную прелесть. А я сам с того дня стал чувствовать, как молодость покидает меня, и на моем лице появились морщины.

Модеста. Мечтать — очень утомительное занятие!

Гонец. Однако люди научились этому раньше, чем начали разговаривать!

Модеста останавливается, прислушиваясь к шагам на первом этаже. Наверное, донья Инес уже встала. Служанка наклоняется к гонцу, который пьет вино большими глотками, смакуя его.

Модеста. Должно быть, сейчас спустится. Скажи ей, что писем нет, так как ни на суше, ни в окрестных морях не пропускают почту, а голубей ловят, опасаясь шпионажа. А еще скажи ей, пожалуй, будто встретил в Италии, во Флоренции, человека, который обещал написать ей, как только будет открыт свободный путь для любовных посланий. Подумай, как он мог; выглядеть?

Гонец. Почему бы ему не оказаться таким: высокий, скорее смуглый сеньор, то и дело вытаскивающий из кармана часы.

Те же и донья Инес.

Донья Инес смотрит вниз с площадки первого этажа. Кажется, что там, наверху, кто-то зажег свет. Белокурые волосы струятся по ее плечам, в правой руке графини — белая роза.

Донья Инес. О ком вы говорили? Нет ли писем?

Гонец. Доброе утро, моя сеньора.

Донья Инес. Как «доброе утро»? Разве сейчас не поздний час, когда мрачная ночь приближается к нам тяжелыми шагами?

Модеста. Нет, мое солнышко, на дворе раннее утро, с рассвета дождик моросит.

Донья Инес. Я спала так долго! Нет ли писем? Не просил ли кто передать мне что-нибудь?

Она медленно спускается по лестнице, наклоняясь над перилами, двигаясь словно бы в такт неслышной музыке. Красавица прижимает розу к груди, к самому сердцу.

Гонец (вставая с места, говорит нараспев). Солдаты сжигают письма, крадут мешки с почтой, желая найти послания, где говорится о сокровищах. О, проклятая война! Муж не ведает ничего о жене, отец о сыне, нет ярмарок, люди спят на земле, и страх служит им подушкой — все забывают, как надо стелить постели. Люди в герцогствах совсем потеряли рассудок, короли бродят неприкаянные по дорогам, никто не сеет хлеб. Несчастные скитальцы несут с собой огонь, боясь, что скоро потухнут последние очаги; в почтовых голубей пускают отравленные стрелы.

Донья Инес. Обо мне никто тебя не спрашивал? Ведь слова можно спрятать глубоко в тайник памяти среди тысяч других слов, и никто не сможет украсть их.

Гонец. Да, мне говорили о вас!

Донья Инес (подбегает к нему, берет за руки). Где это было, каков он, назвал ли свое имя, сказал ли, откуда приехал? Подожди, не отвечай сразу, подумай, вспомни хорошенько! Смотри не ошибись и не введи в заблуждение меня! У солнца и луны свои пути!

Модеста. Наш гонец всегда приносил правдивые новости. Вспомни, как он предупредил нас о приезде миланца, и тот вскоре появился тут: щедрый господин в белой шляпе.

Донья Инес. Какая еще белая шляпа? Я таких не знаю. Тот единственный, на ком остановился мой взор, — флорентиец из Италии.

Модеста (удивленно). Как ты догадалась? Кто тебе подсказал?

Гонец. Вы слышали? Кто сказал, что это случилось во Флоренции?

Донья Инес. Разве могу я не знать, где светит солнце моего сердца?

Модеста и гонец переглядываются, пораженные ее предвидением. Донья Инес краснеет и целует розу.

Гонец. Он подошел ко мне и спросил, не состою ли я гонцом земель Пасо-де-Вальверде и Ла-Торре-дель-Вадо. Сей господин показался мне знатным сеньором — я обнажил перед ним голову и ответил «да». Он высок, смугл и темноволос и, однако, весьма изящен: борода подстрижена и расчесана на две стороны, как это принято в тех краях. Флорентиец спросил, не можем ли мы поговорить во внутреннем дворике, и я согласился. Во время нашего разговора сеньор два или три раза вытаскивал свои часы. Посерьезнев, господин сказал: «Передай известной тебе особе, моей златокудрой повелительнице, что, лишь только откроются пути для любовных посланий, я напишу ей и отправлю в письме все цветы из сада моего сердца». Затем он поднес к губам кончики пальцев и послал воздушный поцелуй.