Он не спрашивал рулевого, как на румбе, и не смотрел на стрелки тахометра, которые показывали быстрый рост оборотов. Всем чутьем настоящего моряка он ощущал: маневр удался и буек сброшен точно в том месте, где появилась лодка.

— Подводная лодка всплывает, — доложил вахтенный командир.

— Лево пятнадцать, — сказал Неделяев и отпустил рукоятки телеграфа, поставив обе машины на «малый». Он выставил голову из рубки и задорно спросил:

— Ну как, Николай Ильич?

— Твоя взяла! Вон подводник пардона просит.

— Ага, это ему не «маасы» сшибать, — хвастливо сказал Неделяев, а сам поежился, потому что в атаке взмок от лихорадочного напряжения и теперь на ветру его пробирал озноб.

Седьмая глава

Хотя Петрушенко пришел в гавань часом позже, на стоянке он нагнал Долганова, и домой они пошли вместе. Чайки с пронзительным криком носились над водой, а под крышами верещали летние гости — ласточки. Лишь комендантские обходы указывали, что в жизни Главной базы наступили часы ночного отдыха.

Они шагали молча. Наконец, Федор Силыч спросил:

— Что невесел, Николай? Петрушенку победили. Должен быть весел.

— Лучше бы тебе удалось атаковать, — проворчал Долганов. — Просто беда с этим Неделяевым. Одну задачу выполнил хорошо, так обо всем остальном не хочет помнить. Просится на сутки в Мурманск. Я говорю — нельзя. Он настаивает. А до сих пор без замечаний шел.

— Ну вот, и пора сделать первое, да покрепче. Шишки на лбу ему полезны.

…В комнате на столе белел узкий листок. Николай Ильич хмуро прочитал записку Наташи: она дежурила до утра и огорчалась, что он ее не дождется. Не снимая шинели, он сел, положил локти на стол, зажмурился под лучами незаходящего солнца. За стеной у Петрушенко шептались, прорывался смех Клавдии Андреевны.

«Федору Силычу можно позавидовать. У него все правильно устроено на службе и дома, в мыслях и чувствах. А тут приходишь, смятенный, усталый, в месяц раз… и Наташи нет», — с досадой подумал Долганов.

Комнатное тепло быстро размаривало. Раздвинув локти, он уронил голову на руки. Он не сразу понял, что в стену стучат, приглашают пить чай.

— С коньяком, — поманил Федор Силыч, когда он, наконец, отозвался.

Николай Ильич поблагодарил и крикнул, что собирается идти к Наташе. Он удивился, что это решение не пришло ему сразу.

Поспешно выходя из комнаты, Долганов у дверей заметил конверт. Он поднял его, прочитал: «Наталье Александровне» и, не задумываясь, положил в карман шипели, чтобы передать Наташе.

Долганов свернул под гору. Весь склон, стиснутый темно-синими скалистыми стенами, казался убранным пестрым ковром. Солнце успело перебраться через пролив: оно согревало перепревшую, рыжеватую от торфяных остатков, тщательно разрыхленную почву.

Острые стебельки овса выбивались вверх ярко-зеленой щетинкой, по которой пролетали золотые искры света. За низкой оградой на стадионе кружил велосипедист. Спицы машины и загорелые ноги спортсмена мелькали по кругу, выбеленному известкой. Николай Ильич огибал стадион, поднимаясь по трапу. Наконец, площадка осталась глубоко внизу, замкнутая скалами. Наверху, к трапу, примыкали деревянные мостки; перекидываясь через узкие протоки, они соединяли цепь островков. Мостки отделяли тесный заливчик от гавани и вели на мысок к метеорологической станции. Преодолевая свой постоянный страх высоты, Николай Ильич нагнулся и уперся грудью в шаткие перила.

От пирса уходил торпедный катер. Струя сиреневой лентой рассекала весь бассейн до далекого выхода в залив. Могучая красота севера захватила Долганова, хотя не в первый раз он видел все это. Он стоял и думал о творческой силе человека. Тысячи лет так же колесило солнце, украшая камни и воду, а человек был здесь ничтожной деталью пейзажа, терялся в нем со своими редкими домами-срубами, деревянными судами. А теперь… Город еще не выстроен, но большие корпуса заполнили каменную пустыню, и белые коттеджи между красными массивами скал наметили будущие оживленные улицы. Даже война не остановила строительства. Острым глазом Николай Ильич проследил грузовики с крупным камнем, которые ползли на пристань, чтобы забутить площади, отвоеванные у моря. Он прислушался к частым взрывам. Это рвали гранит: в котлованах — для новых зданий, а под землей — для укрытия складов, госпиталя, жилых убежищ.

«Еще нет и десяти лет нашему флоту на Севере, а сколько вложено труда, чтобы прочно стать у ворот в океан».

Недаром немцы бросили на мурманское направление свои лучшие горные дивизии. Бросили, рассчитывая на молниеносный захват, а пришлось закопаться в скалах вдоль Западной Лицы. Отстояли Мурманск, базы флота, Рыбачий полуостров. Скоро можно будет перейти от обороны к нападению. И его, Долганова, набеговая операция, может статься, начнет новый этап войны за Петсамо, за освобождение Северной Норвегии…

Наташа шла от площадки измерительных приборов к дому, нагруженная журналами метеозаписей. Она с крыльца заметила приближающегося офицера и по особенной, быстрой походке и вскинутой голове узнала Николая Ильича. Лицо ее светилось, когда, положив на ступеньки свое имущество, она бежала навстречу.

— Вот хорошо, Коленька. Я словно знала…

— Хорошо, очень хорошо, — повторял и он, целуя ее глаза и руки.

— Ты о чем?

— О жизни и о нас. О чем же?

— Нет, хорошо, что пришел.

— И это хорошо. Ты отдыхать собиралась?

— Что ты! Обрабатывать материал надо. Но недолго.

— Никаких перемен в погоде?

— Никаких.

— Значит, олень не подвел? — с легкой насмешкой спросил Николай Ильич.

В прошлую встречу Наташа важно сказала, что лето будет жаркое, так как олени «шибко линяют», и его умилила быстро приобретенная ею вера в лопарские приметы.

Наташа ответила в том же тоне:

— Как видишь, не подвел. Становится жарко, и на всех участках штиль. Можешь спокойно отправляться в дальний поход.

— Вот как? Ты меня выпроваживаешь?

— А какая разница? За десять миль находясь, ты тоже не появляешься, — мягко упрекнула Наташа, вводя его в комнату. — Садись здесь в кресло и можешь разговаривать — это мне не помешает.

— Не наврешь?

— Сегодня нет.

— В работе тоже хорошо, Наташа?

Не поднимая головы от записей, Наташа протянула:

— Как тебе сказать. Начальник мой, Чика, немножко надоел, философствует скучно. А сказать ему об этом — жестоко. Но, кажется, скажу.

— Ну, бог с ним. Лишь бы погодой занимался дельно. Не было бы другой печали!

— Если б больше не было! — опять протянула Наташа.

— А что? — встревожился Николай Ильич.

— Особого ничего. Пока я пишу, ты рассказывай о себе.

— У меня самое трудное время. Конвоев новых нет. Обламываю бездельников. Помнишь, на корабле был у меня Неделяев?

— Помню.

— Вот и все. Нет, ты о себе продолжай. Ты что-то не договариваешь?

— Я скажу, Коля, скажу! — Наташа захлопнула толстый журнал. — Если хочешь, можем пойти домой. Следующие наблюдения делает Чика. Ладно? Только сторожиху разбужу, чтобы заперла.

Наташа вышла из комнаты, а он вытащил трубку, табакерку с табаком, давешний конверт, найденный на полу у двери. Как всегда, когда мысли были в разброде, он не курил, а лишь жевал мундштук. Что случилось? Больна она, что ли?

— Идем!

— Прости, я твое письмо захватил, а отдать забыл.

— Письмо?

Она очень бегло взглянула на конверт, но не взяла и пошла вперед.

— Об этих письмах я с тобой и хотела говорить. Ты прочитай. Не стесняйся, прочитай. Мне совет нужен, настоящий, серьезный.

Николай Ильич растерянно разорвал конверт и вытащил мелко исписанный листок. Вверху обращения не было. Письмо начиналось с фразы: «Вы продолжаете мне не отвечать», а внизу стояла четкая подпись: «Кононов».

Николай Ильич покосился на Наташу. В ее лице выразились страдание и недоумение.

— Читай, — нетерпеливо попросила она.

Судя по письму, после каждого своего боевого вылета Кононов посылал Наташе своеобразный рапорт. Он сообщая, что уничтожил сторожевой корабль и транспорт немецких войск. «Этой победой опять обязан вам…» «Пока знаю, что вы не думаете обо мне плохо, я бросаю машину в атаку, не сомневаясь в успехе. Завесу было трудно проскочить, но я обманул расчеты немцев, пройдя за линией огня и сделав резкий разворот. Штурман потом спрашивал, что я шептал. Сказал, что ему это показалось. О том, что люблю и иду в бой с вашим именем, никто не узнает, пока не позволите. Никому не открою, что ваш образ стоит между мной и трассами немецких снарядов…»