— Вообще-то, мне кажется, у нас неплохие офицеры, сэр…

— Что ж, я высказал свое мнение. Для призывников военного времени они сойдут. Но управлять кораблем должны мы с вами. Я очень хорошо знаю, что со мной трудно ладить и что я не самый умный человек на свете. Наверно, я сделал много такого, что кажется вам странным, и может быть, и впредь буду это делать. Мне известен только один способ управления этим кораблем, Стив, и, черт возьми, я настою на своем. А вы — мой помощник, и находитесь посередине. Мне это понятно. Я сам три месяца служил старпомом у самой жуткой сволочи на флоте, и все это время я исполнял свой долг и был такой же сволочью. Вот так-то.

— Да, сэр.

— Ну, я ухожу, — сказал Квиг, дружески улыбнувшись.

— Я провожу вас, сэр.

— Спасибо, Стив. Буду рад.

В последующие дни рабочие судоверфи торопливо собирали «Кайн», но от этого ни одна из его частей не стала лучше, чем была до демонтировки. И как это часто бывает с часами, которые разобрал ребенок, вся надежда теперь была не на то, что они станут лучше работать, а на то, что они вообще снова затикают. Самое ветхое оборудование было залатано и установлены новые радары. Во всем остальном это был все тот же никудышный старый «Кайн». Никто не знал, почему время капитального ремонта сократили вдвое, и Кифер, как водится, строил свои догадки: «До кого-то, наконец, дошло, что старая калоша больше одного боя все равно не выдержит, — теоретизировал он, — поэтому ее просто решили подновить напоследок».

Тридцатого декабря «Кайн» развел пары и на закате вышел через Золотые Ворота; на его борту было на двадцать пять человек меньше, чем полагалось, — оставшиеся на берегу предпочли военный суд еще одному рейсу под командой капитана Квига. Вилли Кейт стоял на мостике и смотрел, как корабль уходил в пурпурное море и из виду исчезали холмы Сан-Франциско. Настроение у него было неважное. Он знал, что ему предстояла долгая разлука с Мэй. Впереди сотни тысяч миль походов, участие не в одном бою, и лишь потом корабль сможет лечь на обратный курс и снова войдет в эти воды. Солнце, потускнев, уже уходило в рваные края темных облаков, но его красные лучи веером развернулись по закатному небу и напоминали японский флаг. От этого на душе было тревожно.

Но за обедом в офицерской кают-компании он съел хороший бифштекс, и ночью ему не надо было стоять на вахте. Однако больше всего его радовало то, что теперь он будет спать в каюте, а не в своей тесной конуре на кокпите. От Кармоди ему досталась койка, и его новым товарищем по каюте будет теперь Пейнтер.

Вилли залез на узкую верхнюю койку и вытянулся на чистых, из сурового полотна простынях, испытывая приятное чувство роскоши и комфорта. Ничего, что койка была всего на несколько дюймов ниже настила главной палубы, и места в ней было не больше, чем в гробу. Узловатый клапан пожарной магистрали почти упирался ему чуть ли не в живот, да и вся каюта была меньше платяного шкафа дома в Манхассете. Какое это имело значение? Между этой койкой и его прежней конурой лежала пропасть. Вилли закрыл глаза и, с удовольствием слушая жужжание вентиляторов, каждой своей косточкой ощущал вибрацию главных двигателей машинного отделения. Корабль снова жил. Вилли чувствовал себя в тепле и безопасности. Он был здесь как дома. Им овладела дремота, и он мгновенно уснул.

Часть V. Бунт

19. Круг согласия

В любой, вышедшей в последнее время книге по военной истории скорее всего будет указано, что к началу 1944 года союзники фактически выиграли вторую мировую войну. Что ж, в общем и целом это утверждение соответствовало действительности. Отошли в прошлое решающие сражения, Гвадалканал, Эль-Аламейн, Мидуэй, Сталинград. Италия капитулировала. Немцы откатывались назад. Японцы, распылив и без того невеликие силы по огромной захваченной территории, также начали сдавать. Индустриальная мощь союзников неуклонно нарастала, их противников — таяла. Картина представлялась весьма и весьма радужной.

Но мнение энсина Кейта расходилось с выводами послевоенных историков. Для него, несущего вахту в новогоднюю ночь в темной холодной рубке «Кайна», который, держа курс на запад, рассекал носом угрюмое море, будущее виделось в весьма мрачном свете. Прежде всего, думал он, только такой идиот, как он, мог пойти на флот, а не в армию. Вся главная работа в Европе выпала на долю русских. Умные люди в этой войне, не то, что в прошлой, служили в пехоте, наслаждаясь бездельем в Англии, в то время как тех болванов, кто нашел прибежище на флоте, мотало из стороны в сторону в бурных волнах, а плыли они на штурм хорошо укрепленных, захваченных японцами островов посередине Тихого океана. Его ждали кораллы, и вырванные взрывами пальмы, и плюющиеся раскаленным железом береговые батареи, и ревущие самолеты-пикировщики, и мины, несомненно, сотни мин, и, возможно, в конце концов — морское дно. А их одногодки в армии в эти дни посещали Кентерберийский собор, гуляли у могилы Шекспира под руку с симпатичными английскими девушками, о благосклонности которых к американцам судачили на всех углах.

Вилли казалось, что война с Японией станет самой продолжительной и ужасной в истории человечества и, возможно, закончится только в 1955 или 1960 году, после вмешательства России, лет через десять после крушения Германии. Да и как можно выбить японцев с их знаменитых «непотопляемых авианосцев», цепочки островов, нашпигованных самолетами, готовыми уничтожить любой приближающийся флот. Едва ли будет проводиться больше одной крупной операции в год, полагал Кейт, не сомневаясь, что его корабль направляется к эпицентру такого сражения. И война тянулась бы и тянулась, пока бы он не облысел и не постарел.

Вилли не ощущал благоговения историка перед победами Гвадалканала, Сталинграда, Мидуэя. Поток новостей врывался в его голову, создавая впечатление, что наши чуть впереди, но до окончательной победы еще очень далеко. В юности он часто задумывался над тем, каково было жить во времена Геттисберга или Ватерлоо. Теперь он это чувствовал, хотя и не вполне осознанно. Эта война казалась ему отличной от других: размазанной по всей планете, упорной, лишенной драматического сюжета.

Он держал путь к полю битвы, такой же великой, как и другие, оставшиеся в истории. Но она представлялась ему чередой сумбурных, неприятных, утомительных действий. Лишь годы спустя, прочитав книги, описывающие эпизоды, в которых ему довелось участвовать, начнет Кейт понимать, что и его битвы были Битвами с большой буквы. Только потом, когда жар юности угаснет, он будет согревать себя отсветом воспоминаний, тем, что и он, Вилли Кейт, сражался в бою в Криспинов день[11].

Двое суток «Кайн» переваливался с борта на борт, с носа на корму в сером, холодном дожде. Влажные сэндвичи, которые приходилось есть, держась за стойку, сон урывками. После золотых дней побывки на берегу офицерам и матросам казалось, что на их головы свалились все напасти мира, и до скончания веков останутся они в этом мокром, плавающем аду.

Но на третий день они вырвались в солнечную синеву южных морей. Бушлаты, свитера, дождевики исчезли. Офицеры в хаки, матросы в «дангари»[12] начали узнавать друг друга. Утром подали горячий завтрак. Всеобщее уныние и неразговорчивость сменились веселыми воспоминаниями и хвастливыми россказнями о побывке. Надо признать, что общее настроение команды повысилось. Ловкачи, недовольные и зануды предпочли военный трибунал дальнейшим приключениям с капитаном Квигом. На «Кайн» вернулись веселые парни, готовые принять от судьбы и плохое, и хорошее, любящие старую посудину, как бы яро они ни честили ее.

В тот день Вилли поднялся на следующую ступеньку военной карьеры. Он отстоял вахту дежурным по кораблю с полудня до четырех дня. Кифер находился рядом, чтобы предупредить любую серьезную ошибку, и капитан Квиг изредка поглядывал на него, приподнимаясь с парусинового кресла, на котором дремал, греясь в солнечных лучах. Со своими обязанностями Вилли справился блестяще. При зигзагах конвоя «Кайн» четко выполнял все маневры. Если у Кейта и дрожали поджилки, внешне он сохранял бравый вид и твердым голосом отдавал команды.