Оргкомитет проявил нерасторопность, и намеченную для банкета чайную перехватил райпотребсоюз. Пришлось идти на поклон к Арсентьеву, просить красный уголок. Николай Васильевич собрал треугольник, посовещались немного и дали согласие, но – под личную ответственность всех членов оргкомитета. В оргкомитете подобрались люди авторитетные – из бюро комитета комсомола, из разведкома, из поселковой секции самбо. Положиться на их высокую сознательность, любовь к дисциплине и умение навести порядок можно было вполне.

Подготовка проводилась в глубокой тайне, по всем законам конспирации, но женщины каким-то образом пронюхали даже меню и посмеивались, глядя на серьезные, загадочные лица мужчин.

Князев хотел было отказаться от участия в банкете – за восемь лет подобные «мероприятия» изрядно надоели, – и если согласился, то только ради своих коммунаров. Матусевича грели трогательные воспоминания о прошлогодней привальной, кроме того, он давно хотел похвастать перед коллективом своей Ларисой, а перед Ларисой – своим коллективом.

Забегая вперед, надо сказать, что обе стороны ожидали большего. Ларисе геологи показались грубоватыми и бесцеремонными: разглядывали в упор, открыто, и при этом обменивались впечатлениями. Ну, а другая сторона… Геологини оценили Ларисин импортный шерстяной костюм, французские туфли и перламутровую помаду, но притом отметили, что не мешало бы владелице всего этого быть пофигуристей, потому что женщина без живота, как известно, все равно что квартира без мебели. Мнение мужчин оказалось сходным.

Для Князева было неожиданностью увидеть среди присутствующих Дмитрия Дмитрича Пташнюка, нескольких человек из мехцеха, из Курейской партии, и среди них – своего бывшего прораба Жарыгина. Осенью, как только вернулись с поля, Жарыгин подал заявление о переводе в другую партию, с тех пор они не виделись. Гости толклись возле Дмитрия Дмитрича, и за столом группировались вокруг него, а Жарыгин сидел рядом, и они все время переговаривались. Князев поймал себя на том, что слишком часто поглядывает в их сторону, переключил внимание на ближайших соседей, вскоре опять глянул туда и встретился взглядом с Пташнюком.

– Андрюха! – Сидевший напротив Переверцев наклонился к нему через стол. – Твой прораб здесь.

– Ну и что? Если ему захочется со мной выпить, я зла не таю.

– Смотри… Он во хмелю дурной.

Банкет шел своим чередом. Нарастал разноголосый гомон застолья, в разных концах возникали песни, курцы уже отложили вилки и пускали дым в потолок, а про женщин вскоре забыли, что их праздник, и они сами об этом тоже как-то забыли, перед ними был сейчас обычный стол, который надо потом будет убирать: сгребать объедки, составлять тарелки, рюмки, мыть все это, протирать полотенцем, разносить посуду по домам.

– Александрович, – говорила Лариса чужим, непослушным голосом, – а почему вы мне не целуете руки? Володя, почему ты мне не целуешь руки? Спирт с шампанским – ой-ей-ей! Александрович, это на вашей совести… Как вы говорите? «Северное сияние»? Это что-то новое… Как тот студент на экзамене: «Росглаввин» – знаю, «Молдвин» – знаю, «Дагвин» – знаю, а Дарвин – не пил, извините… Нет, серьезно. Я в этом смысле темный человек. Тэмна людына. Коньяк и шампанское – «Огни Москвы», водка и томатный сок – «Кровавая Мэри». Это мы проходили. Водка и пиво – «ерш», знаю по литературным источникам… Вы сегодня оба галантны, как никогда. Но все равно, никто из вас не умеет руку целовать. Ну разве так целуют? Так в губы целуют, дурачок… Отстань, Володька! Целоваться ты не умеешь и никогда не научишься… Руку целуют неслышно, не руку, а воздух возле руки… В губы? Ну что ж, вас бы я поучила… Вот отправляйте скорее Володю на весновку… Володя, веди себя прилично!

И в это время Князев услышал сзади, прямо над затылком, знакомый, чуть вкрадчивый голос: «Здорово, Александрович!» Он обернулся и увидел Жарыгина со стаканом в руке, и хотя в стакане плескалась водка, подумал, что Жарыгину было бы очень сподручно сейчас тюкнуть этим тяжелым граненым стаканом его по темечку. Он развернулся на скамейке и глянул Жарыгину в лицо, прямо в пьяную ухмылку.

– Здравствуй. – И добавил: – Что скажешь?

– Как не поздороваться с бывшим начальником… Часто я о тебе вспоминал, ой, часто. Как выпью, так и вспоминаю.

– Надо же, – сказал Князев. – И я вспоминаю. Как гляну на план горных выработок, так и вспоминаю.

Он сказал это спокойно, не подвинулся, не предложил Жарыгину присесть рядом, и лицо того начало наливаться тяжелой, темной кровью.

– А я вот только по пьянке вспоминаю. Я всегда свои обиды по пьянке вспоминаю… И обидчиков…

– Какие обиды? – И тут Князев заметил, что сидящие поблизости притихли и следят за их разговором. Лариса встала, кокетливо улыбнулась Жарыгину: – Извините! – и тронула Князева за руку:

– Андрей Александрович, мое любимое танго.

Они обошли Жарыгина и вступили в тягучий, медленный танец.

– Кто это? – спросила Лариса. – Мне казалось, еще немного – и он вас ударит. Я как-то сразу отрезвела даже…

– Вы не любите смотреть, как дерутся?

– Если посторонние – люблю.

– А если из-за вас?

– Из-за меня еще никто не дрался.

– Вам это досадно?

– Пожалуй, нет. Я насчет своей внешности не обольщаюсь…

Князев промолчал. Не хотелось банально разуверять Ларису. На мгновение она благодарно прижалась к нему. Он был гораздо выше. Он вел ее, придерживая за плечи, и внезапно вспомнил девчушку из «Енисея».

С ней можно было бы танцевать щека к щеке, и ее губы всегда находились бы на уровне его подбородка. Чуть наклонить голову…

– О чем вы думаете? – спросила Лариса. – Вы мне не давайте больше пить. Как председатель коммуны. Ладно?.. Ну, вот и все…

Танго кончилось, Князев повел Ларису на место. Что-то новое открылось ему за короткие четыре минуты, пока они танцевали, что-то большее, чем простое кокетство, подогретое винными парами. На душе сделалось нехорошо, будто обидел кого, возникла смутная неловкость перед Володькой… Дурит девочка. Хотя какая она девочка?

Матусевич увлеченно показывал Сонюшкину хитрый фокус со спичками и едва ли заметил их отсутствие. Ларису тут же снова пригласили, а Князев закурил. Странно: дома, в коммуне, меж ними никакой неловкости не возникало, здесь же Лариса требовала непрерывного внимания, и это утомляло.

Князев поглядел влево, туда, где сидел Пташнюк. Жарыгин опять был рядом, сжимал в руке свой стакан и, наклонив голову, слушал Дмитрия Дмитрича.

Князев встал из-за стола и направился в угол, где на маленьком настольном бильярде гоняли подшипниковые шарики четверо любителей. Одним из них был Переверцев. Вскоре его высадили, он отдал кий очередному и подошел к Князеву.

– Андрюха, есть идея. Я там припрятал бутылочку. Пошли ко мне. У Томки пельмени, оленинки настрогаем…

– В принципе можно, конечно… – Князев взглянул на часы. – Коммунаров моих бросать неудобно.

– И их прихватим. Чего там!

– Томка нас не попрет всех скопом?

– Ничего, – сказал Переверцев. – У нас современная семья. Она в своей компании гуляет, я – в своей. Полное равноправие.

– Молодцы, – засмеялся Князев. – Друг друга стоите. Маленькая разлука укрепляет любовь.

– Какая любовь! На шестом году супружества… Дай бог внешние приличия соблюсти… Ну, так пошли?

– С коммунарами согласовать надо.

Князев двинулся к столу. Путь ему преградил Жарыгин все с тем же захватанным стаканом в руках.

Водки в стакане было совсем на донышке – то ли расплескал, то ли выпил.

– Погоди, – проговорил он, – не торопись. Успеешь к своей лахудре. Поговорить надо.

– Подраться, что ли, хочешь? Ну пойдем, выйдем.

Он сделал было шаг к дверям, но Жарыгин цепко схватил его за рукав.

– Нет, ты погоди. – Взгляд Жарыгина был мутен, тяжел. – Выйти мы успеем.

Князев рывком освободил руку, в висках туго и часто застучало.

– Успеем выйти, – бормотал Жарыгин, подвигаясь вплотную. – Выйти мы всегда успеем. – Он заговорил тихо, с придыханием: – Зачем ты, с-сука, меня позоришь перед всеми, языком своим поганым зачем ботаешь? А? Ну, был у меня грех, сорвался, зафилонил. Наказал ты меня. Не захотел со мной дальше дело иметь – ладно, я в другую партию ушел. Премии за сезон меня лишил? Ладно, не обеднею. – Он повысил голос, губы его угрожающе выпятились: – Но зачем же ты, как последняя баба, сплетни пускаешь, а? «Жарыгин не геолог. Жарыгин сачок, неделовой человек…» Зачем ты это делаешь, дешевая твоя морда?