Другие, более грозные симптомы видел Князев. То, что раньше именовалось коллективом и было таковым, теперь разваливалось, рассыпалось, как изъеденная древоточцем колодина. Шепотки, молчаливая покорность, угодливые улыбочки… Откуда?! Еще полгода назад это были нормальные, веселые люди. Неужто все так дрожат за свое место?

– Или вот. – Переверцев будто проследил ход его мыслей. – Как-то на днях заходит комендантша. Ни тебе здрасте, ни зачем пришла. Сижу, столик Федорова настраиваю, а она из-под меня стул тянет – инвентарный номер посмотреть. Я ей разобъяснил, что нехорошо так поступать. Она свой ротик раскрыла. Потом выскочила, дверью хлопнула. А через полчаса заходит Фира (секретарша) и с таким ехидством: «Зайдите к Николаю Васильевичу». Нажаловалась, стерва. И начал он мне читать мораль, дескать, я мужчина, а она женщина, у меня высшее образование, а у нее пять классов, и попер, и попер. Предложил извиниться. Так и сказал: «Настоятельно предлагаю…» Ну? Представляешь?

– Извинился?

– И не подумаю. С детства прихлебателей не праздную. Они там толкутся возле него, улыбочки сеют, наушничают – свои люди…

– Ты чего-то, Саша, обидчивым стал, нервным. Пусть толкутся! Нам-то что? Должен же кто-то возле него толочься, коль ему необходимо. Самоутверждается человек, разве неясно?

Переверцев скривился:

– Не могу этого разврата видеть. Геолог – главная фигура в экспедиции, понятно? Геолог, буровик и проходчик! И чтобы всякое барахло рот раскрывало…

– Саша, так они не на каждого. Они на тех, кто в провинившихся числится. У них там своя маленькая биржа, и наши акции на любую минуту учтены – будь здоров.

– В поле бы их, хотя бы на сезончик…

Пожалуй, никогда за все годы их знакомства и. дружбы не видел Князев Переверцева в такой обиде. Здоровый волосатый мужик, пиратская повязка на глазу, лицо будто из базальта отлито – и по-детски дрожат губы. «Неужели я такой, когда жалуюсь?» – подумал Князев.

– Ну хорошо. – Переверцев заговорил трезвым, деловым тоном: – Какие твои соображения?

– Надо что-то делать, противоборствовать. Иначе совсем задохнемся.

– А конкретно, что?

– Ха, если бы я знал… – Князев встал и заходил взад-вперед. – Ты понимаешь, елки зеленые, формально он везде прав. Везде! Борется за укрепление трудовой дисциплины, за выполнение плана, за экономию… Говоришь, прихлебателей развел? А он скажет: ничего подобного, демократизация коллектива. Выживает старые кадры, ставит везде своих? Но это естественно, руководитель вправе сам подбирать себе кадры. – Князев сжал пальцы в кулак. – Не ухватишь его, вот в чем штука! Конечно, приструнить можно любого, не в Техасе живем. Есть управление, есть крайком. Но там факты нужны, а не эмоции и нюансы. Факты!

– Да-а…

Переверцев задумался. Табурет поскрипывал под его мощным телом. Думал он тяжело, медленно, и казалось, что не табуретка скрипит, а жернова в его черепе перемалывают зерна информации для дальнейшего усвоения. Переверцев был тугодумом, но конечные выводы, которые он выдавал, отличались железной логикой и нестандартностью. Князев знал это. Он ждал с терпеливой заинтересованностью. Сашку трудно «запустить», но коль уж машина закрутилась, вхолостую она не сработает.

Табурет скрипнул особенно громко и затих. Лицо Переверцева прояснилось.

– Примем, что нас двое. Остальных наших пока трогать не будем. Ты, я – и Арсентьев. Нас он выделяет среди прочих. У вас с ним отношения четкие. Ну, а я – твой старый кореш. Он не дурак, за двумя зайцами не погонится, будет охотиться на нас поодиночке. Кто первым попадет на прицел. И тогда одному из нас придется стать мишенью, а другой… будет охотиться за охотником. Кто кем будет – покажет обстановка. Сдается, что ты станешь мишенью раньше. Но, может, и наоборот. Надо быть готовым ко всему.

– А если он дуплетом ударит?

– Не ударит. Пороху не хватит.

– То есть ты хочешь, чтоб кто-нибудь из нас дал ему повод?

– Ни в коем случае. Наоборот, не давать повода.

Это его будет нервировать. Он начнет торопить события где-нибудь наверняка зарвется. И получим мы тот факт, о котором ты мечтаешь.

Князев помял Переверцеву толстый бицепс, засмеялся:

– Рисковый ты парнишечка. Но мыслишь, в общем-то, правильно, у меня тоже что-то подобное крутилось. Одна беда – все это слишком общо.

– Генеральная линия. Ты с ней согласен?

– В принципе – да.

– Ну и все. А конкретности – обстановка подскажет.

Жить, не давая повода…

Кому не давать и какого повода? Сплетникам – для разговоров, склочникам – для вражды, злопыхателям – для козней? Но будь ты хоть трижды правильный, морально непоколебимый, прямой и светлый – тебе не уберечься. Наверняка найдется человек, который не простит тебе превосходства, и обстоятельства могут поставить тебя в зависимость от него. В меру своих умственных способностей и темперамента этот человек начнет отравлять тебе жизнь. Бесчисленными придирками, бесцеремонными разносами он будет убивать твое самолюбие. Или, отметив на собрании твои высокие деловые качества, подсунет тебе работу, заведомо обреченную на провал. Или начнет раздувать любой твой промах. Или станет бить по карману за каждую малость. Или столкнет тебя с другим подчиненным… Это все методы легальные, а ведь еще есть запрещенные. От них-то уж никак не убережешься. Так стоит ли стараться не давать повода?

Зарываться, конечно, не следует. И все равно, ты должен не бояться подать повод. Ты должен подать повод, если видишь, что кто-то развращает коллектив твоих соратников, нагло и последовательно развращает.

Ты никак не удержишься, чтобы не давать повода, когда столкнешься с дешевой демагогией, фарисейством, предвзятой ложью.

А если дело, которому ты посвятил лучшие годы жизни, потребует от тебя неуступчивости, неужто ты не дашь повода?!

Только не надо думать, что борец за справедливость – ты один. Тебя всегда поддержат, если ты прав. Пусть даже меньшинство, но поддержит. Ты никогда не останешься одинок в своей правде, рано или поздно возьмешь верх.

Ты ограничен в выборе оружия, тебе остается лишь дать повод и ждать. Право первого удара будет у противника, но ты должен выстоять, куда бы этот удар ни пришелся, а потом, может быть, еще и еще, и только после этого провести ответную комбинацию.

Поводы с твоей стороны были. В ответ ты получал удары, пока что легкие, неприцельные, прощупывающие. Все еще впереди. Наберись стойкости, наберись терпения. И ходи веселей, не напрягайся: ты все равно не знаешь, куда он ударит!

Приблизительно с того времени, как 8 Марта на календарях окрасилось в красный цвет, день 23 февраля неофициально стал считаться мужским праздником. Ныне его отмечают повсеместно. Особенно оживленно он проходит в коллективах, где мужчин меньше, нежели женщин, и где есть фронтовики, участники Великой Отечественной. Трогательно-торжественные, в лучших костюмах, отягченных на груди сверкающим, позвякивающим металлом боевых наград, они улыбаются горделиво и вместе с тем смущенно, непривычные ко всеобщему вниманию, а порой в этот день тихи и задумчивы. Им есть что вспомнить, и радость их – пополам с печалью…

В Туранской экспедиции фронтовиков оказалось еще меньше, чем женщин. Полевая геология – не для тех, кому за пятьдесят. Среди конторских по-настоящему воевал один только майор Артюха, но он даже в этот торжественный праздник не пожелал или не сумел развеять облачко привычной отчужденности, и поздравляли его прохладно.

Накануне Арсентьев собрал начальников всех подразделений и предупредил: день рабочий, никаких возлияний; без четверти шесть короткое торжественное собрание в красном уголке – и по домам. Камеральщики понимали, что одним только предупреждением Арсентьев не ограничится, и не ошиблись. Перед обедом обход по кабинетам совершил Пташнюк. С грубоватой армейской прямотой он приоткрывал двери камералок, шарил глазами сперва по столам, потом по лицам, дважды коротко втягивал ноздрями воздух и исчезал. В пять вечера обход повторила секретарша. У нее хватило хитрости выдвинуть предлог – напомнить о собрании, но уловка эта вызвала еще большее неодобрение, чем бестактность Дмитрия Дмитрича. «Ладно, – сказали себе камеральщики, – отыграемся восьмого».