Никто не мог предсказать, каково придется на новом месте, но переезд был желанным для всех. Засиделись на старом лагере. Лишь Костюк был недоволен: надо снова сооружать кухню и рубить жерди для нар.

Князев сидел на корме первой лодки, засунув ноги в узкий промежуток между бортом и вьючным ящиком, и думал о том, что надо бы двигаться как раз в обратном направлении, на северо-восток, и там искать коренные выходы рудоносной интрузии. Но об этом можно было только думать, ребята и так стали работать с прохладцей, у всех на уме руда. Матусевич дважды спрашивал, когда же наконец двинемся на восток. Что было ответить ему? Конечно, Володя, руда – это главное, но есть проект, есть план в физическом и денежном выражении, средства спущены, их надо осваивать, надо покрыть заданную площадь маршрутами и горными выработками, изучить ее и составить геологическую карту. А бросать все и сломя голову бежать на восток искать слепую интрузию, не имея ни данных геофизики, ни аэрофотоснимков, ни транспорта – за такое снимают с работы и могут даже отдать под суд.

«Но мы же не съемочная партия, а поисковая, – думал на второй лодке Матусевич. – И в проекте написано: целевое задание – поиски медно-никелевых руд. Ведь по нашей площади уже составлена геологическая карта, правда, мелкомасштабная, ее надо уточнить, дополнить, но это ведь не главное. Главное ведь – поиски руды, никеля».

«Поиски, конечно, главное, – хмурился Князев, – но поиски планомерные, систематические. Мы должны работать согласно проекту и смете. Таков порядок. По востоку у нас даже полностью топоосновы нет. На будущий год запроектируем там работы…»

Матусевич, свесив голову, лежал поверх груза, набирал в пригоршню воду и поливал оранжевый борт. «Но зачем же терять год? Гробить время и деньги на площадные поиски, которые вот уже шестой сезон ничего не дают? Ведь Андрей Александрович сам говорил, что нельзя пренебрегать никакими, даже мелкими косвенными признаками, все они дополняют друг друга и в конечном счете ведут к открытию. А рудный валун в ледниковой морене – не косвенный признак, не намек.

Это прямое указание, где искать. Прямее некуда… Нет, все это не укладывается в голове…»

«Вот так-то, брат Володя. Нечего мудрствовать лукаво, надо вкалывать. Наш район тоже никто с повестки дня не снимал». И Князев задумчиво погладил лежащее на коленях весло. Получалось, что он вроде бы не Матусевича уговаривал, а себя…

Под вечер, когда небо очистилось от знойной поволоки и просветленно дохнуло прохладой, на воде посвежело, и стали розовыми в лучах закатного солнца вершины лиственниц, далеко впереди, там, где сходились темнеющие берега, красноватой точкой замерцал костер.

Князев привстал, размял затекшие ноги, расправил плечи.

– Э-ге-ге-гей!

– Э-ге-ей! Э-ге-ге-е-ей! – закричали и задвигались на задних лодках.

– Э-ге-е-й! – повторил Князев, радуясь, как раскатисто и кругло летит над водой звук.

– …е-ей! – донеслось спереди.

– Наши,- сказал Князев, щуря светлые глаза и потягиваясь. – Молодцы, опередили нас. Небось, и палатку уже поставили.

– Наши, конечно, – подтвердил Заблоцкий, и они ясно поглядели друг на друга. У обоих было хорошо на душе, ибо сплавляться в такой час по реке одно удовольствие. Сетка откинута, под ухом не комариный звон, а поплескивание волн, руки, ноги, все тело, привыкшее к работе, нежатся в сладкой истоме, и едут не на пустое место, а к огню, к товарищам.

Сзади послышался какой-то шум, поскрипывание. Князев обернулся и увидел, что их догоняет вторая лодка. Матусевич с Лобановым сидят по бортам, скалят зубы и часто гребут. Третья лодка, где виден был только неловко сидящий поверх груза Костюк, тоже наддала ходу, от ее крутого загнутого носа расходились мелкие волны.

– А ну, Леша, – негромко сказал Князев, но Заблоцкий уже нервничал и дергал засунутое под веревки второе весло, а Матусевич с Лобановым тем временем опередили их корпуса на два и, оборачиваясь, все наддавали и наддавали. Третья лодка была уже совсем близко. Заблоцкий наконец освободил весло, уперся коленями в борт, но грести было не с руки, мешал груз, весло срывалось и брызгало.

– Давай, Леша, давай, – как тогда, на шиверах, приговаривал Князев. Костер приблизился, стали видны фигурки на берегу, они тоже кричали неизвестно кому: «Давай, давай!»

Первая лодка шла срединой, сворачивать было еще не время – так показалось Князеву, вторая срезала, третья сразу отстала.

– Давайте к берегу, отнесет! – с задышкой сказал Заблоцкий. Князев пробормотал: «Рановато еще…» – и все же начал поворачивать, но было не рано, а поздно, костер светил почти по борту, а до берега оставалось еще метров сорок.

Князев круто повернул, держа прямо на огонь, лодку начало сносить. Вторая лодка шла наперерез. Костер перемещался влево, приходилось выгребать против течения. Когда ткнулись в берег, Лобанов и горняки уже вытаскивали лодку.

– Мы первые! – радостно объявил Матусевич. – Вы что, геометрию забыли? Гипотенуза короче двух катетов!

Лобанов сказал басом:

– Не догнали, так хоть согрелись.

– Ладно, ладно, – усмехнулся Князев, слегка раздосадованный. – Так нечестно, стартовать надо вместе.

– Бутылочка с вас! – крикнул кто-то из горняков.

– Точно, сразу и новоселье обмоем!

– Обмоем, обмоем, – пообещал Князев. – Воды вон сколько!

– А, зажались!

– Что мы, зря за вас болели!

Шумно и как-то сразу людно сделалось на берегу, хоть понимали все, что разговоры эти насчет бутылочки пустые, не за тем сюда ехали. А потом под смех и тюканье пристала третья лодка, и Тапочкин, ступив на берег, дурашливо воскликнул:

– Возгласы из зала: «Позор! Позор!»

– Братцы, темно уже, – напомнил Князев, и все, посмеиваясь, начали разгружать лодки.

Пока ставили палатки, мастерили нары, рубили лапник, совсем стемнело. Время разговора с базой давно миновало, но Князева это не заботило. Было условлено: если по каким-то причинам вечерний сеанс не состоится, связываться утром следующего дня. Наутро Тапочкин полез на высокую лиственницу и прицепил антенну. До связи осталось несколько минут.

– Мы ждать не будем, пойдем, – сказал Высотин. Князев кивнул.

Горняки разбирали инструмент, покуривали. Выработки им должен был задать Князев. Ровно в восемь он включил рацию и сразу услышал позывные Федотыча. Слышимость была великолепная, даже лучше, чем на старом лагере.

– Вчера звал, звал вас, – взволнованно и быстро заговорил Федотыч, – Минут двадцать кричал. Вертолет к вам сегодня! Арсентьев прилетит!

– И ты им дал старые координаты?

– Какие сказали, такие дал. А вы, ёх монах, переехали?

– Погоди, старина, погоди, – перебил Князев, хотя Федотыч еще не переключился на прием. – Погоди, говорю. Слушай внимательно: сейчас я дам новые координаты, если Арсентьев не догадается искать нас ниже по Тымере и сядет у тебя на базе, передашь ему. Записывай!

Схватив планшет, Князев назвал широту и долготу, спросил:

– А неизвестно, когда прилетит?

– Ничего не известно, Андрей Саныч. Сказали: «завтра».

Выбрать площадку оказалось совсем не просто. Сперва пробежали берегом, но кос не было, обрывы подходили к самой воде. Надпойменная терраса едва приметным уступом переходила в пологий склон, который, судя по карте, тянулся на несколько километров. Выбрали, где поровней, разметили площадку пятьдесят на пятьдесят, покачали головами – рубить тут и рубить, успеем ли? Сели, коротко перекурили и взялись было за топоры, но тут выяснилось, что совсем неподалеку есть хорошая ровная поляна.

Полянка попалась маленькая и неприметная, но грунт был достаточно надежен, и лес кругом как будто пореже. Снова отсчитали пятьдесят на пятьдесят (летчики ГВФ привередливы, если площадка меньше установленной, могут не сесть), и Шляхов, откинув сетку, первый с хаканьем всадил топор в старую узловатую березу.

Работали парами, рубили с двух сторон попеременке, в строгом ритме. Щепа летела брызгами. Заблоцкого определили сучкорубом, пары не хватило, да и топор у него был весь щербатый, кухонный. С такими топорами палачей изображают.