Арсентьев откинулся назад, морщины на лбу разгладились, в голосе зазвучали укоризненные, почти отеческие нотки:

– Ну что вы, Андрей Александрович! «Мое дело!» И это говорит руководитель, коммунист? Нельзя так, нельзя. Это наше общее, наше кровное дело! Не надо только горячиться, и все будет хорошо. Может быть, вы и правы, должность администратора – тя-ажелая ноша. Будь я помоложе, я бы лучше с молотком и компасом, как вы все… О-хо-хо… Старость не радость.

Он привстал, за ним приподнялся Князев. Высота палатки не позволяла выпрямиться во весь рост, и оба стояли согнувшись, сблизив лица.

– Погодите, Николай Васильевич, – сказал Князев. – А как же моя докладная? Надо валунные поиски ставить.

Арсентьев отвел глаза.

– Это вопрос серьезный, Андрей Александрович, его на ходу решать нельзя. Сделаем анализы, прикинем, посоветуемся, тогда…

– Но когда же это будет! – воскликнул Князев.- время-то идет, уже июль кончается!

– Вы же пока не безработные? – Арсентьев улыбнулся, на щеках обозначились ямочки. – Работайте себе спокойно, кончайте планшет, никуда ваша руда от вас не денется.

– А все-таки?

– Не волнуйтесь, в самое ближайшее время я вам радирую.

– Так можно надеяться?

– Надейтесь, надейтесь. Ну, где там мой летчик?

Появился искусанный летчик в куцем накомарнике поверх фуражки. Он нес на кукане полдесятка хариусов и веточкой отмахивался от комаров.

– Вот не везет! – сообщил он. – Здо-о-ровый дурак сорвался, килограммов на тридцать, наверное! Блесну, тройник и метров двадцать лески уволок, змей! А этих, – он приподнял кукан, – поверите, руками наловил! Возле самого берега. Заливчик, а выход камни загородили, будто нарочно кто-то. Как они попали туда – ума не приложу!

К вертолету шли молча – впереди летчик со своей добычей, за ним Арсентьев, сзади хмурый Князев нес мешочек с пробами и упорно смотрел на ноги начальника экспедиции. Дались ему эти брезентовые сапожки…

Арсентьев тяжело забрался в тесную кабину, сверху вниз протянул Князеву руку:

– Ну, желаю успехов. Привет коллективу.

Князев кивнул. Арсентьев потянулся к скобе дверцы и уже иным тоном, вполголоса и внушительно, добавил:

– Только не вздумайте партизанить…

– До свиданья. – Князев зашагал прочь.

Вечером Арсентьев писал письмо в управление:

«…от Вашего предложения он отказался. Очевидно, что отказ этот к лучшему. Он милый юноша, способный геолог, но со всеми запанибрата, и я считаю, что человек, выросший и воспитанный в каком-нибудь коллективе, не может впоследствии стать полноценным руководителем этого коллектива, так как теряется чувство дистанции. Нужен новый, свежий человек, «варяг», который сразу же поставил бы себя на должную высоту. В данном случае на эту ответственнейшую должность вполне подошел бы, как я уже Вам докладывал, старший геолог Ишимской партии В. Я. Стоковский, мой бывший сотрудник, товарищ знающий и требовательный…»

Запечатав письмо, Арсентьев взял бланк радиограммы:

«Тымера, Князеву. Работы продолжать в строгом соответствии с проектным заданием».

Размашисто расписался и поставил дату – тремя днями позже.

Странное это было собрание. Не то производственная летучка, не то групповой сговор. Присутствующие расселись широким кольцом подле костра, но костер был не в центре. Смыкая кольцо, он, казалось, тоже являлся участником и наравне со всеми имел свое мнение и право голоса.

Около костра на перевернутом ведре чинно сидел Матусевич. Слева от него возлежал Высотин, подперев кулаками рыжеватую бороденку. Рядом по-турецки согнул ноги Тапочкин и тихонько выстукивал по голенищу резинового сапога барабанные ритмы. За ним примостились на чурочке Шляхов и Лобанов, бедро к бедру, плечо к плечу. Боком к центру круга расположился Костюк, всем своим видом выражая непричастность к происходящему: я здесь, но не с вами. В полуметре от него уткнул нос в колени Заблоцкого Дюк. По другую сторону костра сидел на пеньке Князев в своей излюбленной позе: локти уперты в колени, пальцы рук сцеплены. Чуть поодаль дымили махрой горняки.

– Все собрались? – спросил Князев и провел глазами по кругу.

– Есть предложение избрать президиум в составе… – скороговоркой начал Тапочкин, но Высотин ткнул его в бок, и Тапочкин прикусил язык.

– Обойдемся без президиума, – сказал Князев. – И без секретаря. – Он еще раз обвел всех глазами и встретился взглядом с каждым. Над лесом висела круглая маслянистая луна, костер пылал ярко и ровно.

Три дня назад, – начал Князев, – я беседовал с начальником экспедиции. Доложил о нашей находке и сказал, что считаю необходимым изменить направление поисков. Начальник экспедиции не согласился со мной. Я пытался настоять на своем, но мои доводы его не убедили. Он дал распоряжение продолжать ту работу, которую мы сейчас делаем. Я собрал вас вместе для того, чтобы обсудить, как нам быть дальше. Мне нужна ваша помощь и ваше согласие. Один я ничего не сделаю… – Он вынул сигарету и долго разминал ее. Потом прикурил, глубоко затянулся. – Вот такая, братцы, штука… Все это, прямо скажем, чем-то попахивает, но ярлычки клеить не наше с вами дело. Наше дело – найти руду. Коренные выходы материнской интрузии, валуны которой мы обнаружили на Тымере. Они находятся где-то северо-восточнее, скорее всего за пределами планшета. В том, что они там есть, я уверен. Могу доказать это сейчас, не сходя с места, любому из вас… Доказать или так поверите?

– Чего там доказывать, – буркнул Лобанов.

– Ну хорошо, если так. Примем это за аксиому. Слушайте дальше. Мы, конечно, можем спокойно доработать нашу площадь, зимой написать проект поисков на сопредельной территории и на будущий год во всеоружии искать эти самые коренные выходы. Но надо ждать десять месяцев. За это время может многое измениться. И в нашей личной жизни, и в международной обстановке опять же. Не знаю, как вас, меня такая оттяжка не устраивает. Выходы интрузии – кровь из носа – необходимо найти в этом сезоне, зимой прощупать ее глубокими шурфами, пробить зимник, забросить станки, а летом начать бурение. При сложившейся обстановке я вижу только один выход: мы своими силами создаем особый поисковый отряд. Этот отряд пойдет на восток. Остальные будут кончать планшет…

– Ура! – закричал Матусевич и захлопал в ладоши.

– Погоди радоваться, я не кончил. Предупреждаю: будет трудно. Так трудно, как никогда еще не было. И тем, кто пойдет на восток, и тем, кто останется. Особенно первым. Плавать там негде, лошадей нет, все на себе. Рации тоже не будет, не дай бог случится что – помочь сразу не сможем… Ну, а тем, кто останется, придется за двоих вкалывать – и за себя, и за ушедших. Если сейчас у каждого дневная норма – двенадцать-шестнадцать километров, придется давать двадцать, а то и больше. А световой день будет чем дальше, тем короче…

Князев сделал паузу. Тапочкин озадаченно произнес:

– Тяжеловато…

Остальные молча курили.

– Через неделю попробуем пустить еще одну пару – Заблоцкого и Костюка.

Услышав свою фамилию, Костюк вздрогнул, растерянно обвел всех глазами.

– В маршруты? – упавшим голосом переспросил он. – А варить кто будет?

– Установим дежурство.

Костюк хлюпнул носом и съежился.

– И последнее, что я хотел сказать. Вся эта затея нелегальная, на мой страх и риск. В экспедиции никто ничего не должен знать. Найдем руду – мы герои, победители, а победителей не судят. Не найдем – ну что ж, спрячем пикетажки особого отряда до лучших времен. Но если в случае неудачи кто-нибудь проболтается – трезвый, пьяный, какой угодно и кому угодно, – может дойти до ушей начальства. Неприятностей потом не оберешься. Так что смотрите, братцы… Ну вот, у меня вроде все…

Князев подобрал у ног еловую шишку и принялся старательно лущить ее. Никто не пошевелился, все, словно зачарованные, смотрели на эту маленькую шишку в руках Князева. Только Матусевич так и ел глазами Лобанова, но тот не глядел в его сторону.