Узлов вырвался и, ни слова не говоря, побежал в кабину. Он запустил руки в густые волосы, зашептал:

— Столько звезд впереди, много, много... Ах, чертенята, хорошие вы мои. — Глянул в зеркальце, подмигивая, улыбнулся: — Не волнуйся, Катюша, ты самая дорогая моя звездочка...

На стук Узлова никто не отозвался, и он, тихонько открыв дверь, увидел: Бородин, склонив голову на стол, не шевелился. «Спит, что ли?» Он вошел в комнату, бесшумно прикрыл дверь, прислушался — спит. Хотел было выйти.

Утренний луч падал на стол, освещал крупную, подстриженную «под ежика» голову замполита. Пальцы рук чуть вздрагивали. Узлов приблизился к столу, заметил в волосах подполковника редкие побеги седины на висках и на макушке. Ему показалось странным, что замполит начинает седеть: такой крепкий и еще молодой. Узлов точно не знал, сколько лет Бородину, считал, не больше тридцати пяти, и поэтому с грустью рассудил: «И замполиты рано седеют, видно, достается им от нашего брата не меньше, чем командирам».

Вчера отбыл в свой родной город Белая Церковь Рыбалко. Узлов вспомнил, как Максим передавал ему ключ от квартиры. Старшина так расстроился, что на глазах у него выступили слезы. Рыбалко не стеснялся их, все ковылял по комнате — от окна к двери, от двери к окну... Вещи уже были погружены на машину, и Устинья с провожающими находилась во дворе. А он все ходил по комнате и напоминал Узлову о приятных и неприятных для Дмитрия вещах.

«Памятливый какой, вспомнил о моем рапорте, даже выпивку не забыл. А мне тогда было двадцать два, и я на армию смотрел, как на барак: снесут его скоро... уже разбирали по деталям, распиливали самолеты, крейсера, увольняли, майоры шли пасти свиней, о них писали в газетах, фотографии помещали. Перспектива для молодого офицера!..»

Узлов вспомнил, как Рыбалко держал ключ в плотно сжатой руке и, поглядывая на торчавшую «бородку» ключа, говорил: «Инженеры, техники... Солдаты лекции читают. А вооружение, вооружение какое!.. Мне приходилось с бутылкой горючей смеси на вражеские танки бросаться. Теперь только бы служить, да годы пишут свои приказы. Да, потерт я солидно, помят войною. Вот и покидаю эту квартиру... Но я счастлив: ключ передаю в надежные руки. Возьми, товарищ старший инженер-лейтенант, и не выпускай его до тех пор, пока все горячие точки на земле начисто не остынут».

Старшина передал ключ и только тогда вытер глаза, обнял Узлова, потом Катюшу, погрозил пальцем:

— Чтобы полное согласие было, как на параде — нога в ногу, без шатания и колебания. — и скрылся за дверью.

Ключ от квартиры лежал в кармане. Ключ от его квартиры! Это чудесно! Узлов чувствовал себя на седьмом небе. Сейчас за дверью его ожидала Катюша. И это было чудесно, сказочно! Что еще нужно ему, командиру взвода, — «потолок» он получил, квартира есть и Катюша будет его женой! Сейчас решится вопрос о свадьбе, так Катюша пожелала. Он, Узлов, мог бы и без этой, как он сказал ей, канители обойтись. «Распишемся — и... ЦСКА выиграла». Он улыбнулся шутке, хотел было подняться, посмотреть, ждет ли Катюша, и вдруг увидел: Бородин одним глазом смотрит на него из-под загорелой руки.

— Чего в такую рань явился? — спросил Бородин, как будто и не спал. Он приподнялся, крепко потянулся, в плечах послышался хруст. — Штаб по тревоге поднял сегодня генерал. Помытарил крепко. Но остался доволен. Громова увез с собой в округ. Кому свадьба, кому работа. Значит, решили? И обязательно сегодня?

— Так договорились, товарищ подполковник. Вы не возражали...

— Чего мне возражать, свадьба так свадьба, это ваше личное дело. Свою я свадьбу сыграл. — Он наклонился к телефону, набрал номер. — Елена? Елена, минутку. — Округлый конец трубки скрылся в его огромной ручище, как пятак: — Понимаете, ее снова избрали председателем женсовета, с Андрюшкой на руках активничает. Если мы сейчас не доложим ей о твоей свадьбе — шум будет на весь округ. Сообщим?

— Елена Васильевна в курсе, — сказал Узлов. — Она с Катюшей разговаривала.

— Батюшки, пронюхала все-таки! — воскликнул Бородин. Его глаза заблестели, и он, убрав руку с трубки, сказал Елене: — Ты слушаешь? На свадьбу нас приглашают... сегодня... В «Голубом Дунае». Да, да, он самый, Дмитрий Павлович. Я не скрывал. Чудачка, как я могу от тебя скрыть! Мозги были заняты другими делами. Еленушка, исправлюсь. Не сердись, поцелуй Андрюшку и Павлика. Понятно, понятно. — Он положил трубку и некоторое время молча смотрел на Узлова. — Слышал, что такое жена? Учти это, запомни, пригодится потом. Ну, зови свою возлюбленную.

Узлов спросил:

— А как же полковник Громов? Значит, его не будет?

— Не волнуйся, позвоню, прикатит, еще и генерала прихватит. Зови, зови Катюшу.

— Есть! — козырнул Узлов.

Степан посмотрелся в маленькое зеркальце, проверил, все ли пуговицы застегнуты. За дверью послышался шепот, похоже было, что Узлов уговаривал Катюшу. «Девчушка стесняется, а этот бык, видимо, и не догадывается», — затревожился Бородин. Он вышел из-за стола и, открыв дверь, пригласил их в кабинет.

— Заходите, заходите. — Он взял под руку Катюшу, провел к столу. — Садитесь, товарищ Зайцева. Я вас слушаю. — И упрекнул себя: «Уж слишком я официально, служебное. Вытер платком шею, покосился на Узлова: чего этот-то стесняется.

Узлов молчал. Молчала и Катюша. Ее лицо то краснело, то бледнело. Опущенные по швам руки, казалось, искали опоры.

— Вы все же присядьте, — сказал Бородин.

Но она не села. Губы ее чуть дрожали, большие темные глаза выражали крайнюю растерянность.

— Мы женимся, — сказала она и, присев на стул, отвернулась. — Просим вас, товарищ подполковник, прийти к нам на свадьбу... с Еленой Васильевной. — Плечи ее затряслись, и она, вскочив, мигом скрылась за дверью.

Узлов бросился к выходу. Бородин остановил его. Ему жалко стало девушку, и он упрекнул Узлова:

— Сам не мог сказать. Онемел, что ли? — И тут же остыл, улыбаясь, сказал: — Ну иди, иди, приглашение принято. Успокой ты ее, ради бога...

Он начал рассматривать служебные бумаги. С волнением прочитал рапорты сержанта Добрыйдень и ефрейтора Цыганка с просьбой послать их в военное училище ракетных войск. «Молодцы ребята, пусть учатся, может, после учебы вернутся в часть». Дошел до приказа командующего войсками округа о снижении в воинском звании на одну ступень Малко. Громов успел написать резолюцию: «Объявить всему офицерскому составу, вызвать Малко, вручить лейтенантские погоны». Сам Громов уехал на пять дней, сказав Бородину; «Решай все вопросы, придется тебе тянуть мою лямку до назначения нового командира». «Лямка» не пугает Бородина. «Это можно, даже полезно». Но ему хотелось, чтобы сам Громов объявил приказ командующего о Малко.

Он отложил этот приказ до другого раза, открыл ящик стола; там лежали лейтенантские погоны и подколотая к ним записка: «Степан Павлович! Это надо сделать в первую очередь, мы и так затянули в суете боевых пусков. Громов».

— Надо так надо, — произнес Бородин.

Он поднялся и, думая о Малко, заходил по кабинету. «У одного свадьба, у другого... позор. Вот и разберись сам, почему такое происходит? Вспомнил слова Рыбалко о снежном человеке. — Чего его ловить, этого снежного человека? К сожалению, Алексеич, есть и среди нас снежные люди. И откуда такие берутся?.. А жаль его, до боли сердечной жаль. Вовремя бы открыть ему глаза: куда ты, сукин сын, прешь, башку потеряешь! Смотришь, избежал бы позора. Ведь он, этот Малко, мог быть хорошим офицеров. Ах, Малко, Малко, как же я буду объявлять тебе приказ! Нет, подожду до завтра».

— После свадьбы, — вслух произнес он. — Нет, после свадьбы не пойдет, настроение будет не то. Для такого дела надо быть злым или безразличным. Н-да, ничего себе работенка, удружил Серега, — продолжал рассуждать, все глядя на приказ как на что-то такое, обо что можно поранить руки. Он отодвинул его локтем. — Пусть начальник штаба объявит, — решил Бородин и потянулся к телефону.

В это время постучали в дверь. Вошел Малко.