— Это же прекрасно!

— Говорят, что в тюрьму на имя мадам Марины Шафровой со всех концов Бельгии поступают сотни писем. Бельгийцы выражают ей поддержку и опасаются за ее жизнь.

— Да, жизнь ее в опасности, — моментально сникла Елизавета и с оттенком виновности посмотрела на Деклера, — Я много думала, как спасти нашу Жанну д'Арк, но ничего пока не могу предложить. К сожалению, я лично не обладаю такими возможностями, — прискорбно закончила она.

В кабинете наступила тишина и Деклер понял, что настало время высказать Елизавете свое предложение.

— А, может быть, еще не все возможности исследованы, — после длительной паузы осторожно начал он.

Елизавета обратила на него вопросительный, печальный взгляд.

— Простите за смелость, ваше величество, — извинился Деклер и неторопливо продолжил, пристально наблюдая за ее реакцией на каждое произнесенное слово, — Я благодарю судьбу за то, что она предоставила мне счастливую возможность быть свидетелем вашей любви к Жанне д'Арк и искренней заботы о ней. С вашего, конечно, разрешения, я позволю себе просить вас выслушать мой совет.

Пожалуй, никогда за все время общения с королевой Деклер так не волновался, как сейчас. Он понимал, что вторгался в недозволенную ему, учителю русского языка, сферу жизни и деятельности королевы, что, несмотря на их теплые отношения и кажущееся взаимопонимание, она могла прервать его на полуслове и попросить оставить замок. Все же Елизавета была королевой! Поэтому он аккуратно подбирал слова, облачая их в оболочку небольшой лести и произносил с подчеркнутым уважением, извинительным тоном. Готовясь к этому разговору, он учитывал особенность характера Елизаветы — ее стремление быть ближе к народу, знать, чем живут бельгийцы, как они относятся к оккупантам, наконец, принимая во внимание ее восхищение подвигом Марины. Он и предложение свое решил высказать не от себя лично, что могло быть неправильно понято и не воспринято, а подать в виде мнения бельгийцев, к которому она должна была прислушаться.

— Я вас слушаю, мой учитель, — разрешила Елизавета, вновь усаживаясь в кресло и предлагая сесть Деклеру.

Деклер сел, испытывающе посмотрел на нее, будто проверяя, согласится ли она, сказал уверенно, убежденно:

— Ваше величество, в Брюсселе весь народ говорит, что только его величество король Леопольд или вы лично можете спасти мадам Шафрову-Марутаеву.

Елизавета ответила не сразу. Какое-то время сидела в задумчивой скорбности, будто казнила себя за то, что сама не нашла возможность спасти Марину и теперь вынуждена выслушать совет Деклера.

— Каким образом? — спросила она.

— Народ говорит, что, если его величество король Леопольд или вы обратитесь с посланием к Гитлеру, то фюрер может помиловать мадам Шафрову-Марутаеву, как женщину, как мать двух малолетних детей.

— Так говорит народ? — поинтересовалась Елизавета после минутного размышления.

— Да, ваше величество. Так говорят бельгийцы.

Час спустя после ухода Деклера Елизавета пригласила к себе короля Леопольда. Он вошел к ней без предупреждения, как это делал и раньше на правах сына и она была довольна таким его неофициальным появлением, которое как бы придавало их встрече семейный характер, располагало к спокойному обсуждению проблем. Она уже давно подавила обиду за то, что по его воле осталась в оккупации, давно отошло ожесточившееся на него материнское сердце.

Леопольд приветствовал ее, опустился в кресло, в котором ранее сидел Деклер, пристально всмотрелся в ее лицо, на котором прочел выражение глубокой озабоченности. Перевел взгляд на газеты с портретом Марины и понял, куда направлены ее тревожные мысли.

— Кто бы мог подумать, — сказал он, беря в руки одну из газет, — что эта обычная русская женщина, которых в Бельгии тысячи, способна на такое? Поистине, загадочна душа русского человека.

Разговор был начат и начат так, как хотела Елизавета. Она оживилась.

— Разгадка этой русской души очень проста, сын мой. Любовь к Родине, Бельгии и ненависть к фашистам — вот ключ к ее пониманию.

— Возможно, — усомнился Леопольд и неопределенно пожал плечами, — Возможно.

— До войны и оккупации Бельгии ему приходилось встречаться с лидерами русской эмиграции, выслушивать их клятвенные уверения в ненависти к советской России, обещания уничтожить большевиков, восстановить в стране монархию. Это были бывшие государственные, политические и военные деятели. Их русские души не представляли для него загадки. Это были души политических трупов, выброшенных за границу, ожесточившиеся против своей страны, народа, жаждущие вернуть утерянную власть, а пока получить деньги для борьбы с большевиками. Ради денег они готовы были пойти на любые крайности. Деньги, деньги… Леопольд был убежден, что такие русские не станут убивать немцев в Брюсселе из-за любви к Родине. Тут он не мог согласиться с мнением Елизаветы о разгадке русской души потому, что имел совершенно иное представление об этой душе по личным впечатлениям.

Заметив, что Леопольд не разделяет ее мнение, Елизавета сказала:

— Обратите внимание вот на что. Мне кажется это весьма интересным. 8 декабря Красная Армия начала разгром немцев под Москвой, и в этот же день эта русская женщина убила майора Крюге. Вы не обнаруживаете здесь связь? — С пытливым выжиданием посмотрела она на молчавшего Леопольда, — Нет? А я обнаруживаю. Именно восьмого декабря, каким-то образом узнав о начале контрнаступления под Москвой, Марина Шафрова вышла на улицы Брюсселя убивать фашистов, чтобы помочь своей Родине и поднять бельгийцев на борьбу с оккупантами. Я благодарю Бога за то, что он дал ей такое мужество и бесстрашие.

Леопольд смутился от устремленного на него горячего взгляда Елизаветы, ничего не ответил, а она поднялась с кресла, подошла к нему и какое-то время стояла, точно не решаясь сказать что-то для нее весьма важное и нужное. Но вот, преодолев минутное колебание, придвинула стул к креслу, в котором продолжал сидеть Леопольд, присела рядом и тяжело вздохнула.

— Я хотела бы вас просить, сын мой, — перешла она на полуофициальный тон, заметно волнуясь, — оказать мне и народу Бельгии важную услугу.

Леопольд понял, что просьба, видимо, будет не из легких, насторожился, стал отчужденным, но Елизавета не обратила внимания на это, продолжила с материнской прямолинейностью, как поступала ранее, когда он был молодым и находился в ее власти. И все же, зная его упрямый характер, начала издалека.

— В своем обращении к солдатам и офицерам нашей армии в день окончания войны 28 мая 1940 года вы говорили: «Я вас не покину в несчастье и буду заботиться о вашей судьбе и судьбе ваших близких».

Неожиданное напоминание обращения к армии неприятно колыхнуло самолюбие Леопольда. Он почувствовал, как вспыхнуло его лицо и досадливо поморщился.

— Я позволю себе истолковать ваше обращение несколько шире и напомнить вам, сын мой, что забота короля должна распространяться не только на бывших солдат и офицеров, но и на всех подданных короне. Не так ли?

В знак согласия Леопольд сдержанно кивнул. Это окрылило Елизавету, и она перешла к главному.

— Ваше величество, — сказала она проникновенно, — для бельгийского народа и для меня лично сейчас нет более важного дела, чем спасение от смертной казни мадам Марины Шафровой, — Посмотрела на Леопольда молящим взглядом, попросила. — Может быть, вы возьмете на себя эту благородную миссию? Поверьте, этого хочет вся Бельгия. Бельгийцы просят вас.

Волнение Елизаветы, ее проникновенный голос, молящий взгляд взломали стену отчуждения, которой Леопольд отгородился было от нее в начале разговора.

— Но, что я могу сделать, мама? — спросил он мягко, со сдержанной болью. — Я не имею достаточной власти, чтобы вмешаться в судьбу этой русской женщины.

Елизавета помолчала, осознавая положение Леопольда, но от предложения Деклера, которое пропустила через свое сердце и разум и уже считала своим, отступать не собиралась. От волнения она прокашлялась, проговорила нравоучительно.