«Все вышедшее из-под пера Льва Николаевича Толстого, будь то художественные произведения, философское, религиозное письмо или записные книжки, все Советской властью будет опубликовано так, как было установлено раньше, без изменений в общем характере и плане, лишь с теми изменениями в области комментариев, про которые я говорил».

Таким образом, ленинское указание об издании «полного» Толстого еще действует. Этим указанием Николай Сергеевич и «таранит» высокие инстанции. А между тем, по моему глубокому убеждению... такого указания не было! Встреча Ленина с Чертковым в сентябре 1920 года действительно была, но посвящалась вопросу об отказах от военной службы по религиозным убеждениям (Чертков был главой религиозных общин России). Об этом говорится в первой части записи в ежедневной «Хронике» Ленина, которую я опустил в предыдущем ее цитировании. Эта часть, как и положено, подтверждается ссылкой на соответствующие документы. Что же касается разговора об Издании, то здесь дается ссылка на некий сборник «Лев Толстой. Материалы и публикации». Тула. 1958 г. Добываю этот сборник. Автор соответствующей статьи в нем не кто иной, как Н. С. Родионов. В статье он ссылается на присутствие при разговоре Ленина с Чертковым Бонч-Бруевича. Но тщательная в протокольных делах «Хроника» это не подтверждает. Нет ничего подобного ни в воспоминаниях Бонч-Бруевича о Ленине, ни в его архиве. Нет и в архиве Черткова. По-видимому, Николай Сергеевич (возможно, с согласия Бонча) блефовал. Тогда это была «игра с огнем». В те-то годы!..

Но вернемся к итогу разговора с Поспеловым. Тот обещает, что все им сказанное будет подтверждено специальным постановлением Совнаркома. Это постановление действительно выходит... спустя три месяца. Тем временем Лозовского переводят на работу в Наркоминдел. За год, что он руководил ГЛИ, ему удалось издать всего два безопасных тома.

Постановление СНК предполагает заново пересмотреть все тома, подготовленные к печати, в плане сокращения комментариев, но не содержит никаких указаний на урезывание текстов Толстого. Зато есть «оргвыводы». Главная редакция Издания, то есть его административный штаб, перестает существовать как независимая единица (как того требовал Лозовский), а переводится в ГЛИ на правах специального отдела.

Вплоть до начала Отечественной войны идет трудная и томительная работа по сокращению комментариев. Затем весь архив Толстого перевозят в Томск. Николай Сергеевич вслед за сыном Сережей уходит в народное ополчение.

Первые два месяца его дивизия ополченцев роет противотанковые рвы под Вязьмой. Работа физически очень тяжелая. (Я сам в эти месяцы был занят тем же и описал ее в главе 3.) Николаю Сергеевичу 52 года. В начале августа 41-го года у него открывается кровоточащая язва желудка. Его отправляют в госпиталь и в начале октября увольняют из армии. Потом он узнает, что его дивизия ополченцев вступила в бой, после которого из 8 тысяч ее личного состава в живых осталось только шестьсот человек.

В середине октября 41-го года Гослитиздат эвакуируется. Николай Сергеевич остается и переносит все подготовленные к печати рукописи томов к себе домой. Во время бомбежек они с Натальей Ульриховной не покидают квартиру, оберегая драгоценные рукописи. И не напрасно! В здание ГЛИ попала бомба.

В годы войны Николай Сергеевич редактирует «Воспоминания» писателя Телешова и «Очерки былого» сына Льва Толстого, Сергея Львовича. А также готовит материалы для своей будущей книги «Москва в жизни и творчестве Л. Н. Толстого» (она выйдет в 1948 году). С 1939 по 1945 год не выходит ни одного тома Юбилейного издания...

После возвращения ГЛИ из эвакуации его новым директором назначают полковника Головенченко. Он, по примеру Лозовского, затевает с Николаем Сергеевичем разговор об отсутствии средств для оплаты составителей и печатания томов. Предлагает издание Полного собрания сочинений Толстого временно прекратить. Начинается новая фаза «сражения за Толстого». Николай Сергеевич снова обращается с протестом в ЦК. Приходится адресоваться туда еще три раза, прежде чем принимается решение о продолжении Издания. Однако Головенченко и Лозовский, который при переводе в Наркоминдел был все-таки включен в состав госредкомиссии, продолжают свои интриги. В результате 7 сентября 1946 года выходит постановление Политбюро ЦК ВКП (б) «О состоянии дел с академическим изданием сочинений Л. Н. Толстого». В этом постановлении говорится уже не только о сокращении комментариев, но «также писем и записей в дневниках, не имеющих общественного и литературного значения». Таким образом открывается дорога к цензурированию Толстого.

Из дневника Н. С. 9 сентября 1946 года

«Очень тяжело. Разрушение большого дела, на которое потрачено столько сил... Какие люди! Какие люди! Как тяжело от этого за них. Но надо остатки сил своих и дней положить на пользу делу, хотя бы в новых условиях. Для меня все равно, только бы быть полезным делу!.. Но все-таки руку на тексты Льва Николаевича я сам не занесу».

В 1947 году не выйдет ни одного тома. Обе стороны выжидают.

Из дневника Н. С. 14 марта 1947 года

«Как все трудно, все разваливается... Где найду силы? Набросал сегодня план окончания издания по-новому. Не нравится. Но что-то выйдет. Пока я жив и в силах, надо бы пустить хоть по рельсам, а то без меня замрет, — боюсь, — все дело. Большое общекультурное дело мирового масштаба. У власть имущих, видимо, не найду отклика. Мне одному, да еще обессиленному болезнью и опустошенному душевно, очень трудно. Надо спешить...»

Упоминание о болезни не случайно. Обострения язвенной болезни повторяются. После демобилизации Николаю Сергеевичу уже трижды приходилось ложиться в больницу.

С 29 мая по 5 июля 47-го года он опять в клинике.

12 декабря того же года Николай Сергеевич совершает нечто подобное, говоря военным языком, «залпу из всех бортовых орудий». В один и тот же день относит письма в ЦК с изложением своей позиции одновременно Молотову, Маленкову, Суслову и А. Кузнецову. Реакция на этот раз последовала незамедлительно. «Линия партии» подтверждена категорически, хотя Николай Сергеевич уже не молчал, а сопротивлялся отчаянно.

Из дневника Н. С. 13 декабря 1947 года

«К 4-м часам меня и Головенченко экстренно требуют в ЦК, к Еголину. Там, невзирая ни на какие доводы по существу дела, основываются на прошлогоднем постановлении Политбюро за подписью Сталина... Я все-таки высказал прямо все, но они глухи, не хотят слушать. Очень трудно, но я обязан по совести отстаивать Льва Николаевича «до последнего». Но я один, все отошли, а у меня сил и веса мало. Но все равно, как умею, честно и без колебаний буду отстаивать правое дело...»

В августе 1950 года состоялось новое постановление ЦК об Издании. На этот раз ликвидируется и Редакторский комитет, некогда созданный Чертковым. Состав Госредкомиссии тоже изменяется. Теперь в нее входят Фадеев, Шолохов, Панкратова, Гудзий, Головенченко и спецуполномоченный ЦК, некто Кружков. Хотя Николай Сергеевич, выполняя указание ЦК, активно занимается переработкой подготовленных томов в плане сокращения комментариев и предисловий, но по главному вопросу — полноте собрания сочинений Толстого сдавать позиции не собирается.

«Идет моральная битва за наше издание, — записывает он в дневнике 26 ноября 1950 года. — Не отчаиваюсь, верю в правое дело, и уверен в конце концов в успехе — надо все публиковать Толстого».

Однако есть и благая перемена. На посту директора ГЛИ Головенченко сменяет Котов. Это уже не полковник! Николай Сергеевич пишет ему письмо о своей будущей работе. Новый директор относится к его планам благосклонно и поручает ему по-прежнему руководить Изданием. Вдохновленный этим поручением, Николай Сергеевич с головой погружается в работу по корректировке томов, подготовленных к печати.

Однако и враг не дремлет. 4 января 1951 года Котова вызывают в ЦК. Требуют новый план. Настаивают на купюрах. Но каких и в каком направлении, не говорят. Вы-де сами предложите. Николай Сергеевич понимает необходимость хотя бы видимого компромисса. Он решает, что можно пожертвовать сельскохозяйственными записными книжками Толстого. Без комментариев они все равно будут непонятны. Целую неделю составляет новый план Издания. Но дирекция Гослитиздата его категорически отвергает. Котов испуган нагоняем, полученным в ЦК и под угрозой полного прекращения Издания требует составить новый план, в котором были бы исключены все тексты «не имеющие общественного, литературного и биографического значения, а также интимно-натуралистические и явно реакционные». Николай Сергеевич понимает, что должен отступить. В муках он перерабатывает план, что-то выпускает. По-видимому, переработка сочтена приемлемой. К такому выводу можно прийти на основании следующей горькой записи: