Он всегда сопровождает мать в церковь по воскресеньям, но внутри остается не больше пяти минут. Устраивается в кофейне Диноса в конце набережной, рядом с верфью, где чинят лодки и прочие суда, и смотрит на море, попивая ракию. Не думаю, чтобы он глазел на туристок и мечтал об интрижках. Он женился на моей матери по любви. Решившись просить ее руки, явился к ее родителям с пистолетом и грозил немедленно застрелиться, если они ему откажут. Думаю, что он по-прежнему влюблен в нее, несмотря на то что она перестала следить за собой, не красится, не ходит в парикмахерскую и почти всегда одета в черное. Похоже, он однолюб.
Зачем я все это рассказываю? Просто говорю то, что сам хотел бы слышать. Мне это необходимо. В саду София развешивает белье на веревке, натянутой между двух сосен. Но ничего исподнего не вижу. Подозреваю, что она носит старомодные трусы, зеленоватые или бледно-желтые. Ее лифчики заинтересовали бы меня гораздо больше — у нее великолепная грудь. В одном фильме Трюффо двое служащих млеют, пялясь на грудь какой-то прохожей. «Будь у меня такие груди, я бы их ласкал день напролет». Она избегает смотреть в мою сторону, словно ей неважно, здесь я или нет.
Я не был на Тиносе с Рождества. Наверное, съезжу туда на Пасху, в этом году она выпадает на 23 апреля. После стольких лет, проведенных в Афинах, мне трудно снова приспосабливаться к жизни острова, даже произносить штампованные фразы, которыми люди обмениваются на улице. У меня ощущение, что я говорю их неправильно или не к месту. Кажусь сам себе плохим комедиантом, который к тому же не слишком твердо знает роль.
Из-за наплыва туристов на Тиносе стали гораздо больше строить. В каждый из своих приездов я обнаруживаю десятки новых зданий, особенно на берегу моря. Многие остаются недостроенными, потому что рабочей силы, состоящей в основном из албанских иммигрантов, не хватает. Отец работает по двенадцать часов в день и все равно не справляется со всеми заказами. Появился новый общественный класс, который рассматривает остров как доходное предприятие и уже успел изрядно попортить здешние виды и воды. Ситарас, адвокат Навсикаи, недавно проявил инициативу — основал экологическую ассоциацию. Генеральный секретарь у них Динос, владелец кафе, а казначей — мой отец.
В эпоху Античности самый большой и самый знаменитый храм Тиноса был посвящен Посейдону. Говорят, в него стекались паломники со всей Греции. Он находился неподалеку от нынешнего порта, у самого моря. Когда же христиане его разрушили? Ни одной колонны не уцелело. Быть может, чтобы отсутствие прежних богов не слишком ощущалось, Церковь передала некоторые из их полномочий своим святым. Так, святой Николай взял на себя роль Посейдона, покровителя мореплавателей, а пророк Илия сменил Зевса, восседавшего на вершине горы. Только Афродиту обрекли на полное забвение. Преемницей Асклепия стала, вероятно, Богоматерь, ведь это он в прежние времена принимал больных. В его храме, в Эпидавре, нашли множество подношений, похожих на благодарственные дары, которыми забита церковь Благовещения. Я знаю одну его статую с таким же удрученным выражением лица, как и у Пресвятой Девы. В общем, древние тоже верили в чудеса — но не в воскресение мертвых. Когда Асклепий попытался оживить умершего, Зевс впал в ужасный гнев и покарал его, поразив молнией. Смерть тогда считалась довольно унылым делом. Пребывание в мрачном Аиде было начисто лишено приятности. Вспоминаю лекцию о рождении афинской демократии, с которой Корнелиус Касториадис выступил на Тиносе. Он утверждал, что религия древних греков, не оставлявшая им ни капли надежды, способствовала развитию политической мысли, а следовательно, созданию демократических институтов. В некотором смысле именно осознание трагичности человеческого удела и побудило греков взять свою судьбу в собственные руки. Касториадис жил в Париже, но лето проводил на Тиносе, в деревне Трипотамос. Там, во дворе своего дома, он и развивал эту мысль перед многочисленной аудиторией. Чтобы лучше его видеть, некоторые залезли на окрестные деревья. Это мне и вспомнилось, когда я узнал о его смерти: сидящие на ветвях слушатели. Его теория позволила мне лучше понять безразличие моей матери к политике. Это же естественно. Ей потому и плевать на нее, что она убеждена: подлинная жизнь — не здесь.
Я понимаю, что отзываюсь о ней не слишком-то лестно. Когда я покидал Тинос, она крепко прижала меня к своей худой груди. У г-жи Николаидис я поселился без ее одобрения. Мать была не согласна с этим решением, которое предложил Ситарас, хотя оно и очень выгодно в денежном плане — я не плачу своей хозяйке за жилье. Мать знала Навсикаю лишь со слов адвоката, а тот говорил о ней исключительно хорошее. И упиралась, видимо, из страха, что я забуду ее, оказавшись рядом с женщиной, достойной стольких похвал.
— Малышу нечего делать в доме этой дамы, — твердила она без всяких объяснений.
Зато отец сразу одобрил идею своего друга. Он был убежден, что мне будет гораздо приятнее жить в большом доме с садом, чем в однокомнатной квартирке в центре города. Он помог мне с переездом, где надо, повесил полки, сменил водонагреватель в ванной и посадил перед моей дверью оливковое деревце, которое, к сожалению, не прижилось. Тогда-то он и познакомился с Навсикаей, которая приняла его со своей обычной обходительностью. Он и потом навещал меня, но мать — ни разу. За эти годы она, конечно, приезжала в Афины раза четыре-пять, в последний раз — когда я получал диплом, но мне так и не удалось затащить ее в Кифиссию. Не исключено все же, что теперь, узнав об интересе моей хозяйки к Афону, она пересмотрит свое отношение к ней. В прошлое воскресенье, во время нашего последнего телефонного разговора, она справилась о здоровье Навсикаи, чего никогда прежде не делала, и даже попросила передать от нее привет.
Сегодняшний день, пятница 17 марта, посвящен Алексию, Божьему человеку. Кое-что о нем мне известно: выходец из богатой семьи римских патрициев, он отказался от родительского состояния и вел жизнь бродяги. Любил спать под лестницей, словно пес. Его святость признана как православной, так и католической Церковью. Представляю себе календарь, где вместо святых — досократики. Греческой Церкви удалось истребить большинство античных имен. Ни одного грека, насколько мне известно, уже не зовут Фалесом, Ксенофаном, Метродором или Эмпедоклом. Уцелели только имена трех наиболее известных философов — Сократа, Платона и Аристотеля. Упомянутый в календаре Зенон вовсе не Зенон Элейский, а христианский мученик, казненный при Диоклетиане. В день, посвященный Фалесу, вспоминали бы его утверждение, согласно которому смерть не отличается от жизни. «Почему же ты тогда не умираешь?» — спросил его кто-то с вызовом. «Да как раз потому, что нет никакой разницы!» — ответил он. Горгий, проживший больше ста лет, напомнил бы нам в свой праздник, что секрет долголетия в том, чтобы не придавать значения чужому мнению.
На позавчерашней лекции Феано перечислила современные издания досократиков, начиная с того, которое в конце XIX века осуществил немец Герман Дильс, дав основу для всех последующих. Данные, которыми мы располагаем о жизни и трудах этих мудрецов, во многих случаях крайне неполны. Эврит, например, знаком нам, в основном, своей невозмутимостью, которую проявил, когда один из его друзей сказал ему, что слышал, проходя через кладбище, пение мертвеца. «А что за песню он пел?» — полюбопытствовал философ.
В конце лекции, преодолев свою робость, я спросил у Феано: может, парадоксы софистов были своеобразным проявлением юмора?
— Совсем наоборот. Эти люди важничали, как нынешние университетские профессора. Они были ироничны, язвительны, саркастичны, но не выносили, чтобы кто-то подвергал сомнению их слова. Впрочем, это же был их заработок. Ученики щедро им платили.
Святые ничему не могут нас научить. Им достаточно твердить общеизвестные истины. Дни христиан не отличаются один от другого. Они все принадлежат Богу. Неужели мне в самом деле необходимо читать все эти книги о Святой Горе? Скажу Навсикае, что монахам деньги не нужны, что они едят только сардины и рис. Возможно, она путает их с Хароном, получавшим обол за перевоз мертвых на другой берег Стикса. А может, собирается оставить им свое состояние, чтобы обеспечить себе место на небесах.