Впервые — на отдельном листке, отпечатанном в типографии А. И. Мамонтова и К° (имеются экземпляры в ГВЛ, ф. 315.13.33; в ПД, ф. 137.75; в ЦГАЛИ), под заглавием "На пятидесятилетие моей музы" и с датой "28 января 1889 г.", являющейся не датой написания, как указано в Изд. 1959 г. (стр. 790), а датой, когда печатался юбилейный листок. Авторизованный текст — в письме к Полонскому от 16 января 1889 г. (ПД).

24 января 1889 г. Полонский отвечал: "Твое стихотворение по поводу твоего юбилея очень хорошо. И так как, смею думать, за твоим юбилейным обедом будут только истинные поклонники твоего таланта, то ты смело можешь им преподнести и свои стихи или послать их тем, от кого будут телеграммы — вместо того, чтобы такое заявление благодарности печатать в газетах" (ПД). Фет последовал совету Полонского. Всем присутствующим на юбилее раздавались печатные экземпляры стихотворения (см. комментарий к предыдущему стих.). В настоящее время сохранилось несколько экземпляров с дарственными надписями, например, В. К. Вульферту (ЦГАЛИ), К. Р. (ПД).

Страхову была послана в не дошедшем до нас письме, по-видимому, та же ранняя редакция стихотворения, что и Полонскому (см. "Другие редакции и варианты"). Это видно из письма Страхова Фету от 18 января 1889 г., в котором он не только отмечает отдельные неудавшиеся, по его мнению, строки, но и предлагает (переписанный на отдельном листе) свой вариант этого стихотворения, "…погрузясь в чтение вашего стихотворения, — писал Страхов, — я с моей смутной головой предался странному и непозволительному занятию: я стал выправлять ваши стихи <…> Посмотрите теперь, что из этого вышло, и не сердитесь на мою дерзость, а просто бросьте прилагаемый листок в печь. В третьем вашем стихе вдруг мне показалось вставкой; рой — понесли — хоть и не вполне правильно, но очень терпимо. Божиим противоречит моим, хотя это противоречие и совершенно фетовское. Ну — вы сами увидите, что там сделано и почему" (ПД). Интересно, что Фет полностью принял редакцию Страхова и окончательный текст 3, 4, 10 и 15 строк взят им из страховского варианта стихотворения.

Впервые — МИГ, 1890 от 20 мая, № 43, стр. 170. В ВО1 вошло с изменениями. Авторизованный текст — в письмах к Полонскому от 31 января и К. Р. от 4 марта 1890 г. (ПД).

Написано как ответ на "Крейцерову сонату" Л. Н. Толстого. Посылая его Полонскому, Фет объяснял: "Прекрасно в одном из писем ко мне говорит Толстой: "Нельзя уговорить камень, чтобы он падал кверху, а не книзу, куда его тянет". Между тем плохо понявший Шопенгауэра Лев Никол<аевич> в последнее время, и преимущественно в "Крейцеровой сонате", старается уговорить камень лететь вопреки закона тяготения <…> Хотя я никогда ни на какие темы не пишу, но мне кажется, что следующие, написанные мною вчера, стихи могли бы быть фактическим с моей стороны возражением на протест и вражду, объявленную Толстым взаимному <в>лечению полов в его "Крейцеровой сонате" (ПД). Полонский ответил 4 февраля: "Твои стихи — и поэтичны и правдивы. Первый куплет — чудо!.. Второй несколько неясен… Слово этот я отношу к слову "румянец" — этот румянец — то же, что цветов обмирающих зов, — но шёпот и клич — как отнести к тому же румянцу? а повторение слова этот невольно относишь к слову "румянец"… Так и хочется кончить восклицанием… "Все говорит мне: я твой, ты — мой!.." (ПД). 1 февраля 1890 г. Фет писал Полонскому: "На первых порах, прочитавши вчера последнее письмо твое, я было испугался, подумав, что ты спятил с ума <…> каким образом тебе померещилось тождество женского румянца с вечерним обмиранием, цветов, ручьем и соловьем? В грамматическом отношении ничего не может быть яснее фразы: гораздо понятнее всякого запрета для меня твой внезапный румянец, благоухание вечерних цветов, ночь, ручей и соловей. Что же за притча? — подумал я, — такое затмение нашло на него недаром, и в стихотворении наверное есть вывих, которого я сам не заметил. И вдруг словно меня кто за икру укусил. Вывих в том, что во втором куплете говорится о серебристом покрове ночи, являющемся окружающим румянец первого куплета, и вот тут-то вся беда и вся несообразность. Ночью даже при лунном свете никакого румянца не видать. Поэтому надо <…> оставя нетронутым первый куплет, показать во втором, что речь идет о вечере в конце мая, когда все сказанное совместимо. И поэтому благодаря твоей поэтической чуткости, второй куплет явится в следующем виде…" (ПД). Далее идет строфа в том виде, в каком она была опубликована в ВО1.

Впервые — ВО1, стр. 23. Б. Садовской приводит вариант, по не дошедшей до нас тетради.

Впервые — ВО4, стр. 24-25. Авторизованный текст в письме Фета к К. Р. от 10 мая 1889 г. с заглавием: "На бракосочетание его имп. высочества вел. кн. Павла Александровича с ее королевским высочеством Александрой Георгиевной 4 июня 1889 года" и в письме к Полонскому от 2 июля 1889 г. (ПД), в котором Фет писал: "В ответ на внимание Августейших Особ мне сильно хотелось написать поздравление его высочества Павла Александровича с бракосочетанием <…> Высоконовобрачный в день бракосочетания благодарил самой любезной телеграммой. Как ни трудны для меня стихотворения на известный случай, — это все-таки остается единственной монетой, которою наш брат платит за внимание" (ПД). 7 июля Полонский одобрительно отозвался о стихах и 14 июля 1889 г. Фет писал ему: "Стихотворение на случай есть задача возрастить цветы на камне. По-моему, за исключением одного Пушкина, только древние умели браться за подобные стихотворения, и мне кажется, не возись я с Горацием и особенно с Марциалом, мне никогда бы не сладить с эпиталамой Павлу Александровичу" (ПД). Об этом же стихотворении см. переписку Фета с К. Р. (ПД) в сентябре — октябре 1890 г., когда поэт готовил к изданию IV выпуск ВО. В ответ на письмо К. Р. от 11 октября, в котором он замечал, что "рифмы "Павел" и "правил" меня несколько поразили; это собственное имя в стихах, да еще на конце строки действует неприятно", Фет написал 14 октября 1890 г. пространное объяснение: "…И у древних поэтов, не знавших рифм, поставление данного слова на цезуре было наисильнейшим средством ударить на него. Этот естественный прием сохранился и в наших рифмованных стихах, усиливаясь еще перестановкою слова под рифму. То и другое сообщает всепобедную власть стихам Тютчева: "Ах, и не в эту землю я сложил // Все, чем я жил, и чем я дорожил". Постановка собственного имени воспеваемого героя под рифму имеет за собою множество классических у нас прецедентов, начиная с ломоносовского: "Неси на небо глас и ветр, // Бессмертен ты, великий Петр". Как ни неловки эти стиха для современного уха, тем не менее Ломоносов очень хорошо знал, чего он добивается. Что касается до неточности рифм "заставил" и "Павел", то такие неточности весьма часто встречаются и у Лермонтова, и у Пушкина; последний даже употребляет ее в альбомном стихотворении: "Душа моя, Павел, // Держись моих правил"…" (ПД).