К вечеру грузчики собрали шкафы — ну, или что там они притащили — и стали рассчитываться. В этот момент я и вышел из-за занавески. Славян сидел все так же — неподвижно и глядя в пол. Мне удалось воспользоваться толкотней в прихожей и сбежать. Хоть ноги и затекли дико, но до дома я добрался без приключений. И — в глубочайшем недоумении. С одной стороны, все вышло не так плохо: мое присутствие парня нисколько не смущало. Это был единственный на тот момент случай, если не считать маминого. Правда, мне от такого «феномена» было ни кисло, ни сладко. Но надежда — тварь живучая. Ближе к ночи мне пришло в голову, что, может быть, со временем его мозги чем-нибудь да наполнятся, и тогда я смогу еще разик к нему заглянуть.

А на следующее утро я наблюдал за окном дикую, нездоровую суету. Как будто где-то заложили часовую бомбу, и теперь все сбивались с ног в ее поисках. Когда стемнело, люди зажгли фонарики и повсюду носились с ними. Вечер я продежурил на балконе, дожидаясь соседа. Он, видимо, тоже рыскал по двору и вернулся поздно. Оказалось, сбежал мой бессловесный друг. Как рассказала его мать, прошлой ночью он проснулся и стал с криками шарахаться ото всех. Ничего не объяснял, а когда его называли по имени, только злился. Оделся, растолкал близких — и выбежал! Прокричав напоследок, что никакой он не Слава…

— Не Слава? А кто?

— Вот и я сразу спросил, кто. Через минуту после того, как из подъезда выбежали его тетки, это имя знал весь двор. Он назвался Колей. Колей Северцевым.

Я вцепился в подлокотники, точно сидел не в кресле своей гостиной, а в кабинке аттракциона, вихлявшейся высоко над землей на сумасшедшей скорости под мощными порывами бокового ветра. Рот не хотел раскрываться.

— Но почему… почему Колей Северцевым?

— Потому что это мое имя. Так меня зовут, — Лысый глядел мне прямо в глаза. — Извини, что сразу не сказал. Но ты тогда ведь и не поверил бы, правда? Какое-то время я порывался его найти! Только где? Как? Тем более что из меня, с моими-то «особенностями», сыщик еще тот — ты уже убедился. А потом стало страшно. Что может случиться, когда встречаются двое с мозгами навыворот, трудно даже предположить. К тому же с Колей Северцевым я и так могу пообщаться — и посредством зеркала это куда безопасней. Решил, судьба у меня такая: всегда быть наедине с собой. А потом он понесся вверх. И понес туда же мое имя. Оставив мне только болезнь.

— Но теперь, почему именно теперь ты решил с ним связаться?

— Я увидел его картины.

— Картины?..

— Да. Их написал гений.

Нехорошо застучало в висках, и я снова полез за коробочкой. «Да нет, это просто вранье», — откуда-то из глубин перепуганного тела еще пытался пробиться робкий глас здравомыслия. «В вашу первую встречу, в машине, ты тоже думал, что все — вранье», — глушил его глас эмоций.

— Ты спроси у него, — вдруг произнес Лысый, будто ловя мои разбегающиеся мысли. — Спроси про Озерный Край. Теперь понимаешь, что у этого холста чуть больше прав, чем тебе казалось?

И он уже совершенно спокойно разглядывал мою перекошенную физиономию.

Что тут скажешь? Повез, повез я картину. Не то чтобы с радостью и повизгиванием, но повез. И не столько потому, что Лысый отказался от каких бы то ни было опытов, сколько из-за реакции Валентиныча. Уж слишком она была «политической». Я ему: а точно ли ты из Новошахтинска, и, мол, гораздо ближе есть некий поселок, где много твоих поклонников… А он будто вообще не слышит вопроса. Я повторяю, а он — снова глухого изображает. Не припомню, чтобы он с друзьями в таком духе общался! Вот и стал холст Лысого, как вторая «запаска», верным пассажиром моего багажника. Конечно, в те немногие посещения дачи Валентиныча, которые мне удавалось подстроить, ничего выгореть не могло. Надуть Лысого тоже не получилось бы: в доказательство подмены он требовал картину мэтра. И тогда я навязался Валентинычу в помощники при перевозе работ на вернисаж. Он удивился моей услужливости, но не более.

Я одолжил у приятеля фургон, в который мы и сгрудили все выставочные вещи. В нем же я спрятал картину Лысого. Сложность состояла только в том, чтобы заполучить нужное время на поиск заветного полотна: дотошный Валентиныч сам загружал картины, да еще и поехал следом в сопровождении эскорта из нескольких машин. И речи не могло быть о том, чтобы затеряться где-нибудь на лесной дороге да в тишине и спокойствии отыскать шедевр. Но тщание мастера помогло там же, где могло сгубить. Когда мы приехали на место, Валентиныч собственноручно обхватил самую большую картину, затащил ее внутрь — и застрял там вместе с сопровождающими минут на сорок, осматривая залы и негодуя на цвет стен, который оказался не снежно-белым, а бежевым. Я все сделал безукоризненно: поле и лес Валентиныча остались лежать в салоне за сиденьями, а поле и лес Лысого отправились на вернисаж. Уходя легким после сброшенного ярма, я все-таки снова бросил мэтру пару слов о провинциальных почитателях.

— Вот что ты пристал, а? — вдруг рассмеялся Валентиныч. — Да знаю я этот Озерный Край! Они мне два года подряд писали. Раз даже телевидение какое-то мелкое туда поехало. Но не нашли ничего! А у тех и доказательств никаких не было! Только фотографии парня какого-то. Ну да, похож слегка на меня молодого, и что? Он, поди, сам ныкался где-нибудь по соседству.

Обратно ехал — руки так и приплясывали на руле. Ни да тебе, ни нет! Ведь писали! Совпадение? И почему он ответил через такую паузу? Пока одна часть сознания сопротивлялась невероятному и призывала организм не перевозбуждаться, другая уже выискивала в поведении Валентиныча — нынешнем, давнем, — хоть что-то связывавшее его с Лысым. Но ничего не обнаруживалось: он не слыл ни затворником, ни истериком. Лишь ремесло их обоих роднило. И кто-то из них врал. А Озерный Край недвусмысленно намекал на то, чтобы я снова в него вер…

…нулся я далеко за полночь. До темноты — благо, она уже быстро накрывает наши широты — бродил по окрестным перелескам, прячась от чужой зоркости, острого слуха и животного обоняния. И только потом, оглядываясь, прокрался к подъезду. И отсюда сбежал бы, да некуда. К тому же я должен хоть что-то узнать. Хотя бы то, что уже ничего не узнаю. Свет зажигать страшно. Комната заполнена тусклыми отблесками и тишиной ночного двора. Донесли или нет? С одной стороны, кто здесь вообще меня знает? С другой — «менты» уже доказали свою вездесущесть. О дреме и помышлять нечего, и до утра я подрагиваю под пледом. Ближе к полудню организм капитулирует. И медленно меркнут солнечные зайчики, гонимые по потолку сверкающим металлом машин с улицы.

А затем — через секунду ли, через век? — кто-то словно вгоняет в уши тонкие сверла. Разлепляю веки. Комната снова темна. Не понять, как, откуда вошел в меня этот пронзительный, резкий звук. Но вдруг со стороны входной двери начинает слышаться неясный шорох, и я догадываюсь: в квартиру звонили. Неужели все-таки кто-то сдал? Шорох сменяется металлическим лязгом: дергают за ручку. Не долго, не настойчиво, а так — два-три раза, будто запоздалый гуляка проверяет, точно ли уже закрыт ресторан. Затем становится тихо. Едва дыша, поднимаюсь и крадусь к светящейся точке глазка. Но медленно, слишком медленно! Все, кто мог быть на лестничной площадке, либо уже ушли, либо давно приготовились высаживать дверь — и она вот-вот вылетит прямо на меня. Задержав дыхание, как погружающийся ко дну ловец жемчуга, приникаю к глазку. И едва не вскрикиваю от неожиданности. Как ни искажает линза силуэт за дверью, его я узнаю всегда. Мозг еще пытается заняться аналитикой и понять, как он меня вычислил, но… рука уже вертит ключ в скважине!

И вот он, этот момент! Мы глядим друг на друга, и теперь я все знаю. Но едва я делаю шаг навстречу, как он вдруг срывается с места.

— Эй! Э-э-эй! — крича, я бросаюсь следом.

Удрать ему не удается: слишком тяжело найти в темноте кнопку домофона! Когда он наконец нажимает ее, я уже повисаю на нем. Из подъезда вываливаемся вместе, и я первым падаю со ступенек. Он запутывается в собственном плаще и грохается еще менее удачно, перевернувшись через голову. Не успеет встать! Один прыжок — и я уже рядом, а он еще только поднимается на локтях… и в этот момент какая-то неодолимая сила подхватывает меня сзади и просто бросает на асфальт — точно тюк с мукой. Прижатый сверху чем-то неподъемно тяжелым, я успеваю увидеть, как моего преследуемого хватают две темные фигуры и волокут прочь от крыльца. На какое-то время вся группа теряется из вида. А когда меня поднимают на ноги, я вижу, что темные уже отпустили добычу. Один из них что-то возбужденно кричит в «мобильник».