— Каким гиппокампом? Опять загадки? Я уже перестаю понимать твою речь.
— Крысе вскрывают череп, а жизнь мозга поддерживают в растворе солей. При этом в мозг вводят электроды, которые посылают импульсы. За счет этого усиливаются связи между определенными нейронами — ну, нервными клетками…
Лысый внезапно метнулся в угол комнаты.
— Ты чего?!! Ты… Ты со мной такое хочешь?! Ну уж нет! Всему есть предел! Меня и так достали твои эксперименты.
Я рассмеялся:
— Это ты чего?! Кто ж будет тебе череп раскалывать?! Тем более что ты сам это делаешь…
— Я? — Он нервно почесал щеку, оставив на ней бурый след краски.
— Да, ты! Прибор, которым я водил вокруг тебя, называется анализатор электромагнитных полей. Я про него не ахти как много знаю, но он мне твердо сказал, что ты в некотором роде излучатель…
— Кто?
— Излучатель. Про поля, надеюсь, слышал? Линии электропередач, компьютеры, сотовые… Вот, если верить этому самому анализатору, такое поле есть и вокруг тебя. Причем не самое слабосильное. И оно действует на…
— Всех вокруг. Интересно, как поле может заставить человека думать так, а не иначе.
— Дай договорить! Во-первых, не думать, а вспоминать! А во-вторых, поле вообще много чего может! Может менять любые физиологические функции. Давление, пульс, слух, зрение. Может ослаблять внимание, вгонять в депрессию… Даже кожную болезнь вызывает — ты знал? Все зависит от того, какое оно и на что действует. По крайней мере, биоэлектрическая активность мозга от него может меняться — а значит, не так, как обычно, работают и память, и внимание, и психика. Это все — то, что мне известно сейчас, когда я погрузился в тему и начитался всякой всячины. А теперь — то, что я допускаю. Даже назвал бы это предварительным диагнозом, если это касалось бы моей области знаний. Но это касается той области, где не то что я — великие ученые умы еще ничего не решили…
— Ну говори уже, давай свой предварительный! — Лысый бросил кисть и яростно тер руки ветошью.
— Так вот. Я думаю, что твое поле хоть и слабосильное, но все же на близком расстоянии способно воздействовать на мозги окружающих — как электроды на крысу. В результате в этих мозгах возбуждаются нейроны, отвечающие за вторичную память. И вынимают из этой памяти… то, что из нее вынимается. То, что было записано на «жестком диске».
— А что — за то или иное воспоминание отвечают отдельные клетки?
Он даже сбил мне дыхание. Воткнул, понимаешь, свою мыслишку прямо между моими!
— Нашел… Нашел что спросить. Уфф!.. Я ведь не невролог! Хотя тут и невролог вряд ли что достоверное тебе скажет. Не договорились еще на этот счет. Одни считают, что информация действительно хранится в отдельных нейронах, другие — что она — в электромагнитном поле, которое производит мозг. Третьи…
— Понятно. — Лысый опустился на диван, как приговоренный к пожизненному опускается на скамью подсудимых. — И сделать, конечно же, ничего нельзя?
— Ну… Ну… Тут надо подумать. Ведь мы знаем теперь, где искать!
Он смотрел в пол, все так же теребя ветошь.
— А ведь мне уже тридцать семь.
— Но…
— Слушай, давно хотел тебя спросить! А как это — с женщиной? Когда по-настоящему…
Я пожал плечами, старательно — наверное, слишком старательно — изображая равнодушие.
— Да ничего особенного. Ну, почти так же, как и сам с собой. По крайней мере, нам, докторам, все одно.
— Неправда. Я видел. В интернете, в этих фильмах — там все по-другому.
— Да там актеры! У них понарошку…
— Понарошку?! — Он исподлобья посмотрел мне в глаза. — Это моя жизнь понарошку!
Я почувствовал себя освистанным клоуном. И почему я ждал, что он будет ликовать от моего открытия? Типичное заблуждение врачей — да и многих других ученых, наверное. У нас был в клинике такой случай. Рентгенолог обнаружил в носовой пазухе пациентки личинку — дрянь какую-то кампучийскую, которую она привезла с экзотического курорта. Выскочил из кабинета радостный, как будто ему «Нобелевку» дали. «Смотрите, говорит, — как хорошо она у нас получилась!» А тетка — в обморок…
— Ладно! — вдруг воскликнул Лысый. — Когда там у него вернисаж-то?
— Да уже вот-вот! — я был рад перемене темы. — Двадцать третьего, что ли… Сейчас посмотрю!
— Да я не об этом. Та работа, из спальни, выставляется?
— Не знаю. Но, судя по тому, что он торопится…
— Вот и отлично! Тогда к тебе просьба! Договорились — выполняй!
— О чем договорились-то?
— Все о том же! О картине, которую с ним напишу!
— А ты разве не написал? Это вот что такое?
— Остался последний штришок!
И изобразив штришок рукой, Лысый метнул ветошь на ст…
…ол, кресла, полки, кровать, окно, темное небо в окне, духота и легкий запах соседского курева в туалете. Все точно так, как помнил. Параноидально точно. Стало быть, никто про это место не знает — по крайней мере, пока. Здесь будет форпост. Землянка. Здесь буду жда… Я проваливаюсь, не успев даже произнести про себя это столь короткое по форме и столь длинное по сути слово. И не могу выбраться из ямы до следующего обеда. Впрочем, «обеда» — сильно сказано: последний таракан тут повесился два месяца назад. На пути из магазина впервые смотрю туда.
И сразу — шальное: а ну как сунусь? Отгоняю: рано пока. Но идея — репей. «А вдруг сразу все узнаешь? Или, может, ты просто боишься узнать?» Держусь еще сутки. Потом не выдерживаю. А там — эх, кто бы осмелился сомневаться! — тот же злой домофон. И нем, и глух закрытый подъезд. Час, а может, и больше, шатаюсь около него, время от времени покалывая себя сомнением: а тот ли теперь это дом? Наконец дверь открывает девочка лет десяти. Она не то удивленно, не то испуганно смотрит на меня своими черными глазами — огромными из-за толстенных линз очков, а потом соскакивает с крыльца и исчезает за углом. Ручка двери — в моих торопливых руках.
Чем ближе заветный этаж, тем выше обороты сердечного двигателя. Вот и дверь — железная, незнакомая. А за нею женщина — как вторая такая же дверь. «Кого вам?» И вот тут-то нападает настоящее замешательство: я толком и не подготовил вступительную речь! За спиною у женщины показываются два мужика — огромные и тоже совершенно мне неизвестные. «Простите. Кажется, ошибся». И, в обратном порядке отсчитывая ступеньки, костерю себя: ну почему, почему ничего не обдумал заранее?! ДЭЗ, райсобес, страховой агент, новый сосед — да кто угодно! Главное — войти! Но вместе со свежим воздухом, очистившим ноздри от подъездной вони, в голову влетели мысли потрезвее: а зачем, собственно, туда так нужно было входить? Даже если там — ОН, что тогда? Быка за рога при всем честном народе? Ты нелеп! Едва-едва улизнул от этих морд — и ну снова суетиться! Замри хоть на время!
И вот я снова взираю на недо-Ленина. Да, так его зовут. Он виден почти отовсюду. Посреди двора, окруженный с трех сторон рядами окон, взирает со своего постамента на провинциальную сирость маленький Ильич с отколотой левой рукой. Свергнутый в девяностые и восстановленный в начале двухтысячных, он был два десятка раз искалечен и подлатан, сотни раз облит краской и бесчисленное множество раз оплеван и обмочен. В конце концов власти отреклись от вождя: не представляет, мол, культурной, и прочее… Но бдительность и рвение местных коммунистов никогда не позволяли изничтожить его до конца. В последние, аполитичные, годы памятник перестал возбуждать вандалов, и к нему уже относились с ироничной нежностью — как к юродивому. Кто-то даже иногда сметал с него пыль. Вот только во взгляде покрытой щербинами бетонной головы вместо положенной ленинской мудрости уже давно сквозит гоголевская грусть.
Опускаюсь рядом на дряхлую лавочку. И замечаю: наблюдают. Нет, «наблюдают» — слишком бесстрастно звучит. Я протагонист на сцене провинциального театра. На крыльце подъезда, откуда я вышел, стоит женщина из той самой квартиры. Рядом с нею — две старушенции. Сразу в нескольких окнах, на втором, на третьем, на пятом этажах застыли фигуры. В окнах соседних домов тоже шевелятся занавески и мелькают головы. Лиц, разумеется, не видно, но на них наверняка одно выражение — то же, что и у матроса, увидавшего с мачты таинственный берег. Страх превращает желудок в черную дыру, норовящую всосать в себя не только тело хозяина, но и все пространство вокруг — вместе с памятником, домами и их обитателями. Я креплюсь, сдерживаюсь, не бегу. Все скудные силы направлены на то, чтобы не дать повода в чем-то меня заподозрить. Вот так, вот так, посиди немного, нагнись, завяжи шнурок, неторопливо оглянись вокруг, зевни… Шире! Во-о-от! А теперь не спеша поднимайся и… не спеша, кому говорят! И двигай! Да не к своему подъезду! В арку — и из двора!