Погрузившись в чтение, Константин не слышал, как хозяйка бесшумно открывала дверь и снова уходила. Потом она тихонько постучала в дверь. Он вздрогнул и вскочил.

— Ничего, не беспокойтесь, все в порядке, — сказала она. — Я хотела только спросить вас: может, вам удобно будет остаться здесь ночевать? Это комната моего сына, а он уехал в летнюю экскурсию, и здесь вы никого не стесните.

— Нет, спасибо, большое спасибо. — Он крепко пожал ее горячую руку.

— А то, правда, останьтесь, я велю подать вам ужин.

— Нет, нет, я пойду к себе в гостиницу. Спасибо.

Он ушел.

На следующий день вечером Константин пошел в театр. Деревянное здание театра было несколько приземисто, и невысокий зал, переполненный публикой, казался поэтому ниже. Константин сначала подумал, что в театре присутствуют только мужчины, но, приглядевшись, заметил женщин. В темных одеждах и покрывалах, они сидели рядом со своими мужьями, и только черные блестящие глаза их устремлены были на занавес, представлявший собой искусную имитацию восточного ковра. В театре господствовало настроение пристойности, тишины, и при тусклом освещении все это никак не настраивало на то, чтобы ждать увеселения. Да и какое увеселение? Шла пьеса Джалила Мамед Кули-заде «Мертвецы».

Занавес поднялся, и на сцене появился шейх Насрулла, главный герой пьесы, с крашеными бородой и ногтями. Он объявил, что будет воскрешать мертвых. И в сонном городишке, показанном на сцене, никто не усомнился в способности хитрого святоши поднимать покойников из могил.

Самые поступки приезжего чудотворца, казалось бы, должны были заставить людей усомниться в нем: обжора и растлитель малолетних, он никак не был похож на святого. Но он обещал произвести чудо воскрешения тем более смело, что знал: почтенным родственникам, казалось бы так безутешно оплакивающим своих покойников, воскрешение невыгодно — придется возвращать унаследованное имущество.

У Константина было ощущение, что перед ним в ярких образах, необычно жизненных, как бывают ярки видения кошмара, проходит обвинительный акт против закостеневшего, отвратительного уклада жизни.

Мнимый святой, облегчив карманы городских богачей, удирает, оставив у себя в комнате трех плачущих девочек, благочестивые родители которых сами привели их для удовлетворения скотской похоти святого. В зрительном зале слышны всхлипывания и плач. И гремит на весь театр обличительный голос молодого Искандера:

— Наши потомки, перелистывая книгу, дойдут до этой страницы и, вспомнив о вас, плюнут, — говорит он, обращаясь к одураченным отцам города.

Он сам — беспутный сын богатого купца, и оттого что обвинение вложено в его уста, оно приобретает особенную силу.

— Не думайте, что я считаю себя праведником, — говорит Искандер. — Нет, нисколько. Я ничтожество. Но кто же вы? «Пьяница Искандер» зовут меня! Но какого достойны вы имени? Я призову сюда горы и камни, птиц и зверей, луну и звезды, весь мир, всю вселенную! Я покажу этих девочек и спрошу: «Как назвать вас?» И в один голос ответит мне всё: «Мертвецами». Я соберу все народы земли, и, взглянув на этот гарем шейха Насруллы, все племена и народы мира в один голос крикнут вам, почтенные отцы города: «Мертвецы!» И многие годы ваши потомки будут повторять, поминая вас: «Мертвецы, мертвецы!»

Смотря на Искандера, которого очень выразительно играл актер, Константин все время вспоминал Фому Гордеева.

Молодой человек в черном скромном костюме сидел рядом с Константином и на правильном русском языке, слегка смягчая слова, переводил Константину текст пьесы. Но бывало, что Константин просил его помолчать, — настолько выразительно играли актеры.

После спектакля в полутемном вестибюле гостиницы к Константину подошел незнакомый молодой человек и спросил его вполголоса, не собирается ли он осмотреть промыслы.

Константин, уловив в его вопросе искусно замаскированный пароль, ответил ему отзывом. Они прошли через ресторан, где в этот час было уже совсем тихо, и по черному ходу ресторана вышли во двор, где с подвод сгружали живую, еще трепещущую рыбу. Со двора по темной лестнице поднялись на галерею — и вдруг оказались в тихом переулке, совершенно незнакомом Константину.

— Теперь двадцать минут ходу — и мы будем в больнице, где вы сегодня переночуете, — сказал Константину провожатый.

Час был уже поздний, больные спали. Людмила, потушив свет, сидела возле кровати Аскера. Аскер привык засыпать, держа в руке ее руку. Наконец рука его обмякла и раскрылась, мальчик спал. Людмила могла бы отойти от него, но она, облокотившись на спинку кровати, не то чтобы задумалась — мыслей не было, а запечалилась, заскучала, захотелось домой… Дело было сделано: Аскер спасен. Она могла бы, оставив мальчика на попечение дяди, жителя одной из близких к Тюркенду деревень, вернуться к своим товарищам по экспедиции, а еще лучше — съездить домой. Баженов обещал по окончании экспедиции отпустить ее в Краснорецк хотя бы до начала учебного года.

Вера Илларионовна попросила ее подождать еще несколько дней: очень уж удобен был чумный изолятор для дел бакинской партийной организации.

Огни в больнице погашены, но по коридору, мимо комнаты Людмилы, порою раздаются тихие шаги. Это прошла Вера Илларионовна или кто-либо из работников больницы. А вот прошел кто-то незнакомый: мужской шаг, крепкий и все же еле слышный. Дверь бесшумно открылась, в комнату вошла Вера Илларионовна.

— Люда, — сказала она, — я на некоторое время приведу к тебе одного товарища, пусть он побудет здесь недолго — может быть, полчаса, час.

В ответ Люда только молча пожала руку Веры Илларионовны, и та исчезла.

Снова тишина, опять чьи-то незнакомые шаги, и в комнату вошел кто-то в белом халате — шаг мягкий, так ступают в кавказских сапожках. Человек остановился посреди комнаты.

— Садитесь, пожалуйста, там, возле окна, стул, — прошептала Люда.

Мужская фигура в белом халате показалась посреди комнаты и вновь исчезла… Стул сдвинулся, скрипнул, белый халат обозначился возле окна. Тишина, слышно, как кто-то дышит…

— Это хвост Малой Медведицы виден? — тихо, почти шепотом, спросил тот, кто неслышно сидел у окна.

— Да, это хвост Малой Медведицы, — тихо ответила Люда. — Видите, Полярная звезда вот там, над той горкой. В Петербурге она никогда так низко не бывает.

— А вы из Петербурга?

— Нет, я из Краснорецка, но учусь в Петербурге.

— Я тоже учусь в Петербурге, — ответил после некоторого молчания голос у окна, — на юридическом факультете.

— Я медичка, — ответила Люда.

— Меня зовут Саша… Будем знакомы?

— Конечно… Меня — Люда.

Опять наступило долгое молчание.

— Вы как будто бы сказали, что живете постоянно в Краснорецке?

Волнение слышно было в этом тихом голосе, и оно сразу передалось Люде.

— Да, в Краснорецке, — прошептала она.

— Вы Гедеминова Людмила?

Люда, ничего не ответив, кивнула головой. Он, конечно, не мог рассмотреть этого кивка, но Саше и не нужен был этот кивок для продолжения разговора.

— Вы удивляетесь? — спросил он громким шепотом. — Я тоже удивлен. Вы в прошлом году получили открытку от человека, обоим нам дорогого. — Грузинский акцент, раньше почти неуловимый, стал чувствоваться сильнее и придавал его шепоту особенную выразительность. — Припоминаете? Да? Там было написано о «Песне без слов» Чайковского.

— Константин? Где он сейчас? — спросила Люда, от волнения возвысив голос.

— Его арестовали при мне в Тифлисе и увезли куда-то в Россию — вот и все, что я знаю, — шепотом продолжал Саша. — А открытку эту… — Саша запнулся, наверно он покраснел, — это письмо писалось при мне.

— Арестовали? — тихо не то спросила, не то повторила Люда.

Но в это время в комнату неслышно вошла Вера Илларионовна и обратилась к Саше.

— Комната для вас готова, — сказала она. — Завтра у нас здесь произойдут большие события, — добавила она, обращаясь к Люде.

Люда, подойдя к окну, долго глядела на звезды Малой Медведицы, взволнованная встречей с Сашей и разговором о Константине. Бесконечно далеким как эти звезды казался ей Константин. А между тем он находился в этом же здании, в комнате дежурного врача, крепко спал, не имея понятия о том, что рядом с ним только что познакомились и говорили о нем Людмила и Александр, близкие и дорогие ему люди.