Мартынов, всю свою жизнь занятый борьбой с революцией, в конечном итоге безуспешной, был уверен в силе своего противника и чувствовал, что в этой демонстрации, возникшей после шестидесяти дней забастовки, таится нечто опасное и грозное. И он немедленно перебросил полицейские и воинские силы, сосредоточенные до этого в Биби-Эйбате, в сторону вокзала, куда должны были со стороны Балаханского и Раманинского шоссе выйти демонстранты. Расправу над ними он поручил полицмейстеру Ланину, известному своей палаческой сноровкой при столкновении с массой.
Ланин решил ни за что не допустить выхода людей к вокзалу. Он задумал, проведя конных стражников через территорию обширных промысловых дворов, напасть на демонстрацию сбоку, с фланга, рассчитывая прежде всего отсечь головную часть колонны — там, по его представлению, находились вожаки — от длинной, растянувшейся более чем на версту, многотысячной демонстрации. Массу разогнать нагайками, а головку всю, предварительно избив, переарестовать, — так рассчитывал Ланин.
Снова и снова повторяя одну и ту же песню — «Вихри враждебные веют над нами…» — и привлекая к себе во время движения все новых участников, демонстранты двигались к вокзалу…
— После шестидесяти дней голода, лишений, болезней детей такая сплоченность, сила, готовность к борьбе! — говорил Столетов Буниату.
Несколько шагов прошли они молча…
пели люди.
— Мартынова, наверно, уже оповестили, и он пошлет на нас своих псов, — угадывая замыслы врага, сказал Буниат.
— Они не допустят нас к вокзалу, потому что там уже с нами им не справиться. Они попробуют нас перехватить еще на шоссе.
— Ты прав, — отозвался Столетов. — Нужно подготовиться к вооруженному отпору.
Буниат, помолчав, сказал:
— Оружия у нас не очень много, но я на всякий случай предупредил, чтобы те, кто его имеет, держали его наготове. Сейчас мы будем проходить мимо кирпичных и лесных складов… Алыма Мидова не хватает.
Буниат огляделся и нашел глазами Акопа. Глуховатый бас его выделялся среди множества напряженно-высоких голосов.
пел он, время от времени посматривая в сторону Столетова и Буниата, идущих неподалеку. Буниат подозвал Акопа к себе, сказал ему несколько слов, и Акоп, передав знамя товарищу, торопливо пошел назад, к хвосту демонстрации.
На одном из пустырей, примыкавших к шоссе, показались конные стражники. Размахивая нагайками и набирая аллюр, они понеслись на демонстрантов. Ланин, сопровождавший свой отряд, с неудовольствием увидел, что демонстранты, растерявшиеся в первый момент, быстро пришли в себя, беготня и суетня среди них прекратились.
«Кто там у них распоряжается?» — злобно подумал Ланин, видя, как обломки кирпича и куски железного лома встретили стражников.
Раздалось даже несколько револьверных выстрелов… Среди общих криков, не только не выражавших страха, а угрожающих, послышался вдруг призыв:
— Баррикады! На баррикады!
И Буниат, сразу кинувшийся туда, где произошло нападение стражников, подумал, что призыв этот звучит как эхо событий на Путиловском заводе, о которых рассказывал сегодня Константин.
Стражники, не рассчитывавшие на отпор, повернули коней обратно. Ланин обругался и приложил к губам свисток. Этот короткий свист был сигналом — рота солдат, припасенная в виде резерва, уже подбегала со штыками наперевес.
Но на другой стороне шоссе оказался тот самый дровяной склад, о котором Визиров напомнил Столетову, — там уже строилась баррикада. Огромные бревна перекатывались с такой быстротой и слаженностью, какая проявляется только при массовом воодушевлении, ясном представлении об общей опасности и при наличии во главе бесстрашных и распорядительных людей.
Когда солдаты, подбежав, дали первый залп, люди укрылись за длинной, белеющей свежим деревом баррикадой. Тотчас же в ответ на залп град камней и редкие выстрелы револьверов ответили из-за баррикады.
Ланин услышал, как вокруг него просвистели пули — целили прямо в него, — и поспешно соскочил с крыши невысокого здания, на которую взобрался. Он медлил отдавать следующую команду, и солдаты сразу растерялись, тем более что с баррикады кричали им:
— Братцы, не стреляйте! Чего в своих стрелять?! Фараонов проклятых бейте!
В этот момент до Буниата донесся вдруг тяжкий, похожий на рычание, стон. Повернув голову, он увидел, как Акоп, встав на колени, тормошит чье-то неподвижное тело. Не видя еще лица, лишь по пестрому архалуку Буниат признал Шамси.
— Сыночек, сыночек! — перемежая армянские слова с азербайджанскими, говорил Акоп и, подняв свои светлые, серые, полные слез глаза на Буниата, сказал всхлипывая: — Не расцвел цветок…
Буниату мгновенно представилась, словно при яркой вспышке, вся короткая жизнь Шамси: трудолюбивые ковровщицы — мать и сестры, и вдруг страшная угроза чумы; предательство дяди-богача, разочарование в старых устоях жизни… И только юноша вступил на новый, светлый путь — пришла смерть. И какая смерть! На баррикаде, на руках товарища-армянина.
Предостерегающий возглас Вани Столетова вывел Буниата из мгновенного раздумья. Со штыками наперевес на баррикаду бежали солдаты. И тут вдруг Акоп вскочил, с нечеловеческой силой схватил обеими руками одно из бревен за середину, поднял его и бросил на солдат. Стоны и ругательства сразу смешавшихся солдат, новые револьверные выстрелы и град камней с баррикады…
А из глубины пустыря уже набегала другая взводная шеренга со штыками наперевес.
— Отходить надо, — сказал Столетов Буниату. — Отводить людей нужно. Я останусь, ты отходи.
— Почему я?
— Ты ранен, — ответил Столетов, показав на левую руку Буниата.
Лишь сейчас ощутил Буниат, что рука действительно отяжелела и что из рукава на ладонь вытекает кровь.
— Только покойников наших прихватите, мы еще справим похороны, — сказал Столетов. И надолго запомнились Буниату эти проникнутые угрозой слова.
Акоп уже уносил Шамси. Двое рабочих подняли с земли еще одного убитого — голова с остренькой русой бородкой завалилась, как у птицы, запекшийся рот закрыт, и на тонкой шее резко выдался кадык.
В это время Мартынов, не зная еще исхода событий на Балаханском шоссе, получил вдруг донесение, что и со стороны Биби-Эйбата движется демонстрация. Мартынов почувствовал себя как в осаде.
Послав ротмистра Келлера для разгрома второй демонстрации, он в мрачном молчании остался у себя в кабинете. Донесения как-то разом прекратились, никто ему не звонил. Джунковского же с самого утра не найти. Мартынов даже опасался — не отъехал ли представитель августейшего повелителя в собственном вагоне обратно в Петербург?
Но вот поступила победоносная реляция Ланина:
«Районы Балаханского и Раманинского шоссе очищены. У бунтовщиков двое убитых, много раненых, пятьдесят восемь удалось задержать. Стражников и солдат ранено пятнадцать».
Мартынов не сомневался, что Келлер в Биби-Эйбате со своей задачей тоже справится. По крайней мере на сегодня опасность миновала. Но бунтовщики утащили двух своих убитых — и на днях, надо ожидать, они устроят похороны. Если сегодня Биби-Эйбату — с одной стороны, и Балаханам — Сураханам — с другой, еще не удалось соединиться, следующий раз им это, может, удастся — и не где-нибудь, а, возможно, в центре города, у дворца градоначальства. Что тогда будет? Как предупредить события? Просить войск?
Но в Петербурге тоже строят баррикады. Джунковский рассказывал, что при приезде французского президента центр города оказался в осаде и демонстрации с окраин рвались через мосты, к самому царскому дворцу…
Даже тем, кто каждый день встречался с Мартыновым и хорошо знал его, выражение лица Петра Ивановича ни о чем не говорило — это была сизая, цвета мороженого мяса, маска со слепыми стеклышками, скрывавшими глаза. Однако близкие его хорошо знали, что резкое откидывание головы служит верным признаком опасного раздражения. Но Баженов виделся с Мартыновым всего два раза, и потому, когда градоначальник сначала сильно дернулся, а потом испуганно схватился за затылок, Баженов не придал этим странным движениям никакого значения.