Со времени приезда Джунковского в Баку сфера действий градоначальника все сужалась.

Многое в деятельности Джунковского было Мартынову непонятно и вызывало неудовольствие.

К чему, например, Джунковский провел интервью с корреспондентами местных газет? Зачем было ему сообщать в этой беседе, что он поставил своей задачей ознакомиться на месте с условиями производства работ на промыслах и заводах, а также глубже вникнуть в причины непрекращающихся волнений рабочих и что он в течение первых трех дней по приезде на место своего назначения будет знакомиться с печатными материалами, относящимися к бакинской нефтяной промышленности?

Это интервью напечатано, и похоже, что посланец царя — страшно сказать! — публично отчитывается перед городом Баку.

Но из попытки Джунковского собрать, помимо забастовочного комитета, уполномоченных бастующих рабочих для непосредственных переговоров ничего не вышло: на собрание никто не пришел.

С неприязнью следя за действиями Джунковского, он вынужден был отдать ему справедливость: будучи на словах либеральнее, тот действовал куда решительнее Мартынова. Почему до приезда Джунковского он сам не отдал приказа подвергнуть наблюдению все эти общества портных и наборщиков? Почему бы не подвергнуть проверке через жандармское отделение всех приезжающих и, в частности, останавливающихся в гостиницах? А тут ему в руки снова попал рыбак Гуреев, который один раз уже нарушил карантин, установленный вокруг Тюркенда. Теперь он сбежал из городского изолятора, куда был заключен после первого нарушения карантина. Вторичное нарушение дало возможность градоначальнику, воспользовавшись тем, что в городе действовало военное положение, отдать Гуреева, как неисправимого беглеца-рецидивиста, под военный суд.

Глава седьмая

Константин успел до снятия с экрана просмотреть кинокартину «Чума в Тюркенде». Она настолько заинтересовала его, что после сеанса он подошел к афише посмотреть, кто поставил этот кинопамфлет. Фамилия Бородкина сразу бросилась в глаза, и Константин вспомнил, что Ольга называла именно эту фамилию, когда просила при встрече с Бородкиным узнать, как он живет, и написать ей о нем.

Чтобы завязать знакомство, Константин решил предстать перед Бородкиным в качестве «поклонника таланта». Установить, что постановщики картины живут в той же гостинице, где и он, ничего не стоило. И вот «горный инженер Константин Андреевич Петровский» поднялся на верхний этаж, где под самой крышей находились дешевые номера.

К тому времени Миша и Алеша, получив от владельцев кинематографа «Аполло» двести рублей, употребили их на экипировку — и стояли сейчас перед Константином в костюмах довольно приличных, Молодым людям, прилично одетым, пожалуй, и не подобало проживать в душно-вонючем номере с дырявыми обоями, жестяным умывальником, узкой и жесткой койкой.

Когда выяснилось, с какой целью посетил Алешу и Мишу горный инженер Петровский, его радушно усадили на единственный стул и предложили угощаться виноградом, который навален был на маленьком колченогом столике. Виноград был свеж и в меру сладок. Обсахаривая пальцы, Константин ел сочные ягоды и рассказывал о своем впечатлении от картины.

Выражение «фотографирование действительности» стало синонимом безличного и бесстрастного изображения жизни, — говорил он, — в ваших же руках бездушный аппарат стал обличать, бичевать, высмеивать, Оглушительной пощечине, которую вы нанесли этому помпадуру Мартынову, аплодирует не только весь рабочий Баку, но и все, что есть в Баку живого, передового.

При этих словах молодые люди переглянулись, и Бородкин сказал с усмешкой:

— Вот нас и вызывают к градоначальнику. Утром был жандармский чин и взял подписку об обязательной явке не позднее шести часов вечера.

— И вы решили явиться? — спросил Константин, вглядываясь в обеспокоенное лицо Алеши.

— Вопрос умного человека! — воскликнул Миша. — Ну, правда, почему это мы обязаны к нему явиться? Мы с тобой достаточно любовались внешним видом Баиловской крепости, и изучать ее изнутри нам нет никакого смысла.

— Так что же ты предлагаешь? — уныло спросил Алеша.:

— Переменить место жительства.

— Они найдут нас.

— В Баку?! — воскликнул Миша. — Да здесь можно без прописки прожить вечность, не говоря о том, что можно вообще уехать из Баку. Но это, признаться, не входит в мои планы, мне хочется досмотреть то, что тут происходит.

— А что? — наивно спросил Константин.

— Забастовка, конечно! — ответил Миша. — Здесь, в центре, она, правда, не очень чувствуется. Но выйдите на базар — там только о ней и речь. Ну, а в промысловых районах… Ведь там полицейские в одиночку не появляются… Если в этом году вспыхнет революция, то здесь будет один из центров ее… И вместо того, чтобы принять в ней участие, — явиться по вызову в пасть крокодила? Нет, Алешенька, я предлагаю другое. Проходя по Ханской крепости, я прочел сделанную на подвальном окне надпись по-русски: «Распрододаш картош малакэн». Надпись поразила меня. Я стоял и разгадывал тайный смысл ее. Вдруг вышел симпатичный дядя, толстый, в рваном халате, разношенных туфлях, и сказал, что я напрасно раздумываю, картошка у него прекрасная — молоканская. Оказывается, речь шла о картошке! Я предложил переписать вывеску, за что был осыпан цветистыми (на персидском и азербайджанском) выражениями благодарности. После этого, спустившись в подвал, я написал хной и басмой на фанерной дощечке: «Продажа картошки сорта «Завтрак шах-эн-шаха». Торговля тут же на моих глазах пошла бойко, за это мне была вручена мерка картошки. В тот момент это пришлось нам очень кстати. Кроме того, мой новоявленный друг заверил меня, что «с пустым руком» я никогда от него уходить не буду. Он спрашивал, где я живу, и соблазнял меня переехать к нему. В Ханской крепости есть такие подвалы, что ни одна мартыновская ищейка не разыщет.

Константин, с интересом выслушавший веселый рассказ, поддержал Мишу, и кинематографисты, уловив момент, когда портье вышел, исчезли из гостиницы. Вернувшись, портье нашел у себя на столе записку, извещавшую его, что обитатели № 143 на несколько дней уезжают для съемки «Каспийских рыбаков» и просят номер считать за ними. Записка эта должна была в случае чего направить по ложному следу мартыновских ищеек.

После встречи с кинематографистами Константин послал открытку без подписи на краснорецкий (так это было условлено) адрес Ольги: «Видел вашего А. Б. Парень он симпатичный, но, пожалуй, излишне мягок. Однако это пройдет!»

Официант ресторана, тот самый, через которого с первого же дня приезда в Баку Константин установил связь с Бакинским партийным комитетом, сообщил ему адрес зубного врача.

Обвязав щеку, Константин направился по указанному адресу. Дорогой, у больших магазинов, Константин иногда настолько заинтересовывался витринами, что останавливался перед ними и осторожно оглядывался: не идет ли за ним шпик? Нет, за ним никто не шел — он, видимо, еще не удостоился внимания бакинской охранки.

По городу было расклеено второе объявление Джунковского. «Труд на промыслах, как и вообще промышленный труд, не имеет принудительного характера, — гласило это объявление. — Каждый рабочий, недовольный условиями заключенного договора, может свободно оставить предприятие, выполнив указанные в самом законе требования… Я убедился, что весьма многие из числа рабочих тяготятся чрезмерно затянувшейся забастовкой. Единственной причиной, вынуждающей этих сторонников мирного труда примыкать ныне к бастующим, является страх перед угрозой насилия со стороны лиц, упорно поддерживающих возникшее брожение».

Смысл этого объявления был ясен, это было подлое подстрекательство к штрейкбрехерству. И тут же приобретя в газетном киоске обе сегодняшние бакинские газеты и просмотрев их, Константин не удивился: обе газеты — и та, что существовала на деньги Тагиева, и та, которая питалась подачками со стола армянских банкиров и нефтепромышленников, — наперебой заговорили в своих передовицах о том, что «надо сохранять за рабочими право свободной оценки всякой возникшей забастовки для выяснения основательности выставленных требований и их выполнимости…»