Она опустила глаза, все еще злясь на него. Впрочем, он был уверен, что у нее был ответ, просто она была не готова облечь его в слова.

— Я знаю, как важно для вас проявить осторожность — мягко сказал он. — Но я не собираюсь сливать информацию о вашей теории в «Нейчур» или продавать ваши данные конкурирующей фармацевтической компании. Но, если я рискую стать отцом детей с ярко-зеленым оперением, то не кажется ли вам, что я заслужил право знать?

Он тут же пожалел о своих словах, но выражение лица Грант неожиданно смягчилось.

— Если эти голуби не скрещивались сотни тысяч лет, — сказала Грант, — то все же, что остается у них общего?

— Общая среда обитания, — пожал плечами Прабир.

— И?

— Не знаю. Может быть еще является общей большая часть тех генов, которая досталась им от последнего их общего предка?

— Именно, — сказала Грант. — Но не только активные гены, а целые участки неакотивной ДНК. Ты еще не понял? Вот, откуда берутся все эти «новшества» — это и не «новшества» вовсе! Не могут функциональные гены появиться из ниоткуда в течение двух-трех поколений. Это невозможно! Из случайной последовательности аминокислот может образоваться лишь вырожденный, а не даже просто бесполезный белок; фолдинг такого вырожденного белка непредсказуем. Белки же этой крови прекрасно сформированы: энергетическая кривая их конформации имеет почти такой же резкий провал, как и кривая гемоглобина. И то же самое с морфогенетическими пигментными белками, благодаря которым возможен камуфляж. Вероятность того, что это произойдет случайно — de novo[19], за период времени, о котором мы говорим — равна нулю. Так или иначе, эти птицы должны были восстановить и заново активировать гены, доставшиеся им от давнего общего предка. Будто они забрались в архив и смахнули пыль с чертежей, которые не использовались миллионы лет.

Она встряхнула головой, неуверенно улыбаясь, будто была потрясена собственной дерзостью, но торжествуя в глубине души.

— Я это подозревала с самого начала, но не могла поверить, а сейчас это лучшее объяснение наших результатов.

Прабир все еще осмысливал сказанное ею.

— Вы хотите сказать, что все эти различные виды голубей нашли способ, как воскресить ископаемые гены, похороненные в глубинах их ДНК, и эти признаки проявились у всех них из-за того, что этих артефактов оказалось в сумме чрезвычайно много?

— Именно так.

— Так они стали выглядеть, как когда-то их предки, которым камуфляж был необходим для того, чтобы прятаться от какого-то свирепого хищника? И, по-видимому, они не только утратили свое роскошное оперение, но и потребность наличия его у потенциального полового партнера, ведь в противном случае они все должны были уже вымереть.

— По-видимому, да.

— И когда древесная лягушка или летучая мышь проделывает такой же фокус со своей ДНК, результат получается пусть и отличный, но все равно полезный, потому что они возвращаются к тому, что было полезно для какой-то лягушки или мыши миллионы лет назад.

— Да. Такова теория.

Прабир провел рукой по лицу; он совершенно забыл, насколько устал — после девяти часов утомительной прогулки по плантации у него в голове была полная каша.

— Вроде пока понятно. Но объясните мне вот еще что, только медленно: почему такое случилось со всеми этими видами? И как?

Грант поколебалась, будто раздумывая, не пора ли подвести черту, но потом, вероятно, решила, что терять ей больше нечего.

— Я думаю, — сказала она, — что единственная причина такой врожденной способности — реакция на генетические повреждения. Никто никогда раньше не видел, чтобы репарация действовала таким образом, но давно известно, что активные гены могут подвергаться ряду повреждений, которые не затрагивают остальную часть хромосомы. Реактивация вышедших из употребления старых последовательностей может оказаться «крайней мерой» механизма репарации, поскольку возможно, даже накопившиеся в них в течение долгого времени случайные ошибки копирования нанесут меньший вред, чем какое-то поражение современных генов.

Прабир не решился произнести это вслух, но все сказанное сильно смахивало — отчего становилось жутко — на восстановление компьютера in extremis[20] из давно заброшенной архивной копии. А еще, это настолько выходило за пределы существующих представлений о геноме, что нежелание Грант обсуждать эту гипотезу, показавшееся Прабиру признаком паранойи, теперь выглядело нормальным проявлением инстинкта самосохранения.

— А это может пригодиться для того, например, чтобы остановить развитие рака в соматических клетках? — предположил он. — Если, скажем, какой-то из генов регуляторов роста в клетке в моем кишечнике был поврежден, клетка может реактивировать копию гена, который был случайно дублирован тысячи поколений назад и с тех пор не использовался?

— Именно. Обычно это не приводит к каким-либо видимым проявлениям: если взрослый организм начинает производить архаичный белок в нескольких клетках кишечника, или кожи, это не изменит его общую анатомию. И даже если процесс начнется на ранней эмбриональной стадии, то, как правило, его результатом окажется одна видоизмененная особь, у которой будет совершенно нормальное потомство. Для того, чтобы эти изменения передались по наследству, нужно, чтобы процесс включился в зародышевых клетках, что, по-видимому, здесь и произошло, только не спрашивай меня почему — пока что я не имею ни малейшего понятия.

— Хорошо. Но, если это реакция на генетические повреждения, то, что послужило ее причиной? Разве, даже в этом случае, могло обойтись без воздействия мощного мутагена, пусть даже то, что мы видим, скорее следствие того, что животные преодолели это воздействие, а не стали его жертвой?

— Возможно. Если только не произошло ложное срабатывание; если только это не было избыточной реакцией на какое-то другое воздействие.

Грант взяла со стола планшет и пролистала последовательность кодонов.

— У меня даже близко нет ответов на все вопросы. Единственный способ разобраться в этом — распутать весь механизм: идентифицировать гены, которые были активированы в каждом, подвергшемся влиянию, виде, затем посмотреть, какие белки они закодировали, какие функции выполняли и что активировало их в первую очередь.

Прабир застонал.

— «Каждый, повергшийся влиянию, вид». И почему меня совсем не радует смысл этой фразы?

Грант презрительно посмотрела на него, словно старшина на новобранцев.

— Еще немного работы в поле тебя не убьет. Тебе не на что жаловаться, подожди, когда доживешь до моих лет.

— А вы подождите, пока просидите десять лет за столом.

Она вздрогнула.

— Тем больше оснований хотеть вместо этого побыть здесь. Ты к тому же вырос среди этих существ, не так ли? Отнесись к этому, как к возможности воссоединиться со старыми друзьями детства.

— Друзьями детства… — Прабир слез со стула и похромал через салон на камбуз. — Вы имеете в виду Бэмби и Годзиллу? Или их общих пра-пра-прародителей?

9

Прабир снова спал на палубе, позабыв про бессонницу. Проснулся он с первыми лучами солнца, с болью во всем теле, но наполненный беспричинной радостью, чего с ним не бывало уже много месяцев.

Он нырнул в воду и не торопясь сплавал до навигационного буя и обратно, просто, чтобы размяться. Люди в отходящих от пристани утлых рыбацких лодчонках что-то приветственно выкрикивали, а давящий жар приближающегося рассвета казался в воде совершенно неощутимым. В Торонто он некоторое время занимался плаванием, наматывая круги перед работой в бассейне, полном фанатиков с противотурбулентной депиляцией по всему телу и часами с модулем псевдо-ИИ[21], дающим советы при каждом взмахе. Все это напрягало его еще больше, чем ничегонеделание, так что он бросил эти занятия. Правда, в свете вчерашних вечерних откровений, причина его солнечного настроения казалась не столь загадочной. Даже если теория Грант окажется ошибочной, собранные ими данные позволят пролить свет на происходящее. Это было не совсем то, что привело его сюда, но чем больше он размышлял об этом, тем больше казалось, что это ключ ко всем его страхам. С тех пор, как Мадхузре рассказала ему про экспедицию, он воспринимал распространение мутаций, как какую-то неясную злую силу, дотянувшуюся с Теранезии, чтобы вернуть ее обратно под свою власть, стирая из реальности саму мысль о том, что ей удалось сбежать. Это было столь же безумно, как и лепет юродивого в Амбоне, но чем больше об этом эффекте появится фактического, на молекулярном уровне, материала, тем сложнее будет поддерживать это заблуждение. Могут понадобиться еще десятки лет, чтобы полностью понять происходящее, но даже незначительное участие в приближении этого события даст ему возможность почувствовать себя менее беспомощным, менее подавленным. Именно за это всю жизнь боролись его родители: не просто объяснить происхождение бабочек, но и развеять полностью порочную иллюзию того, что у природы — или какого-то суррогатного божества — есть замысел или умысел в отношении кого бы то ни было.