Раздумывать было некогда, и рулевой Андрей Беспалый, как был в одежде, так и бросился в воду и пошел на глубину. У него захватывало дыхание, шумело в ушах, ледяная морская вода разъедала глаза. Но Андрей, напрягая зрение, обнаружил тонущего вестового, подхватил его и устремился вверх… На поверхности воды их обоих подхватили матросы и вытащили на борт баркаса. Каково же было наше удивление, когда мы увидели, что спасенный вестовой посиневшими пальцами прижимает к себе огромный тюк белья. Холодные струи воды медленно стекали на палубу с его насквозь промокшей одежды.

- Почему вы не бросили белье? - спросил я его.

- Як я его брошу, ведь оно втонуть может.

- Но вы сами могли утонуть!

- Нет, не мог - я знал, шо меня вытащат.

«Вот это образец чувства ответственности», - подумал я.

Специальной подготовки и достаточного образования Козел не имел, но своей необычной теплотой и готовностью помочь в любом деле и любому члену экипажа снискал к себе доброе отношение. С первого дня на подводной лодке он служил старательно и исправно, пытаясь предугадать и мгновенно исполнить обращенную к нему просьбу. [256]

Помню, как Козел пришел к нам на корабль весной 1942 года на должность вестового матроса. Этот девятнадцатилетний паренек был родом из глухой деревушки Коровинского района Полтавской области, и на его долю выпали страшные муки немецко-фашистской оккупации 1941 года. Когда в 1942 году немцы выгнали его семью из дома и зверски убили на его глазах, он сумел схорониться в скирде упревшей соломы и с наступлением ночи пробрался через линию фронта к своим. Его вместе с другими новобранцами доставили во флотский экипаж Потийской военно-морской базы. Все для него было внове, ведь он, никогда в жизни не видавший моря, вдруг стал матросом-подводником. После крестьянской жизни он тяжело привыкал к морской службе и первое время находился в постоянном напряжении.

Матросы часто дружески подтрунивали над ним, но он старался не обращать на это внимания и всегда был уравновешен. На подводной лодке его поместили в первом торпедном отсеке и отвели крайнюю койку у правого торпедного аппарата. Тогда коек всем матросам не хватало, так как у нас на стажировке находилась группа учеников и курсантов.

И вот для «захвата» койки вестового кто-то из матросов подшутил над ним, предупредив его, чтобы он был поосторожнее, ибо при торпедной стрельбе торпедные аппараты дают откат (понятно, что никакого отката у стационарного аппарата быть не может) и бывало якобы, что с обитателями этой койки происходили «пренеприятнейшие случаи»… Козел принял все за чистую монету. В начале боевого похода я заметил, что силы стали изменять нашему новому вестовому и он, что называется, засыпает на ходу. Оказалось, он не спал уже трое суток, опасаясь, что на койке его может ударить при откате торпедный аппарат. Все смеются, довольны шуткой, а Козел попросту валится с ног. Я вызвал его к себе и подробно объяснил, почему этого не может произойти, и порекомендовал ему выспаться.

Козел был мне верным напарником при игре в домино. Когда мы с ним проигрывали ту или иную партию, он с укором обращался ко мне: [257]

- Я с детства привык быть козлом, и, если мы с вами остались козлами, мне не обидно, а вам, товарищ командир, наверное, обидно, правда? - Он с застенчивой улыбкой заглядывал мне в глаза и каждый раз добавлял: - Больше не будете со мной играть?

- Буду! Обязательно буду! - отвечал я, крепко пожимая его руку.

В скором времени после этого случая с бельем Козел серьезно заболел. Его еще совсем юный организм не выдержал горя утраты родных, неимоверного морального напряжения боевых походов, особенно тяжелых - севастопольских, и Козел попал в психиатрическую клинику, откуда на корабль больше не возвратился. Мы потом часто вспоминали вестового, которого нам явно не хватало. От души было жаль этого славного, доброго, услужливого и трудолюбивого человека…

Пока мы ремонтировали подводную лодку, нашей бригаде выпала огромная честь - встретить в Потийской военно-морской базе народного комиссара Военно-морского флота адмирала Советского Союза Николая Герасимовича Кузнецова. Однако мы чуть с треском не провалили ответственную встречу…

Накануне прибытия наркома я заступил дежурным командиром бригады подводных лодок. При докладе о заступлении в дежурство я обратился к командиру бригады капитану 1-го ранга А.В. Крестовскому, который пришел к нам вместо П.И. Болтунова.

- Какие будут указания о встрече наркома? Он мне ответил:

- Вас об этом известят с кораблей эскадры.

Была суббота, уже настал вечер, и многие офицеры отправились на берег. Проверив состояние кораблей и дежурно-вахтенную службу, я ушел отдыхать на свою подводную лодку.

Утром, в воскресенье, обойдя все подводные лодки, я позвонил в штаб бригады справиться о прибытии наркома, но никаких дополнительных указаний не последовало. После подъема военно-морского флага на кораблях я прошел на плавбазу «Волга». [258]

Утро было тихим и безмятежным, каким и подобает ему быть в выходной апрельский день. Я находился у себя в каюте, как вдруг слышу через иллюминатор нарочито громкую команду: «Смирно!» Затем донесся непомерно звонкий доклад дежурного командира по плавбазе, который, совершенно очевидно, отдавал рапорт наркому. У меня перехватило дыхание и по спине пробежал холодок…

Я быстро взял себя в руки, схватил трубку телефона, связался со штабом бригады, скороговоркой предупредил их о прибытии наркома и побежал его встречать.

Адмирала флота Советского Союза Николая Герасимовича Кузнецова я встретил лишь на третьей палубе у входа в кают-компанию, где раздавались веселые голоса офицеров. Как я ни пытался предупредить товарищей, громко докладывая наркому о положении дел и по возможности затягивая доклад, они меня не услышали. Нарком с нетерпением дослушал меня и зашел в кают-компанию.

Солнце щедро лилось в большие прямоугольные иллюминаторы и наполняло кают-компанию теплом и уютом. Беспечно отдыхающих офицеров, не ожидавших подвоха, разморило: они сидели в расстегнутых кителях, кое-кто и без оных. Не замечая наркома, они не спеша пили чай, попыхивая толстыми папиросами «Казбек», и вели непринужденную беседу. Табачный дым прозрачными полосами тянулся к стеклам иллюминаторов.

Нарком прошел больше половины кают-компании и чуть не вплотную подошел к столу, но никто по-прежнему не обращал на него внимания. Он не выдержал такого безобразия и раздраженно воскликнул:

- Встаньте же, черт вас возьми!

Все лейтенанты повскакивали с мест и с молниеносной быстротой покинули помещение. Обстановка накалялась. Нарком, пройдя кают-компанию, зашел в салон. Это была большая, полная света каюта, отделанная красным деревом. Ковер во всю каюту, вдоль стен - диваны, обитые шелковым испанским гобеленом с разноцветными павлинами, и большой стол посередине - свидетельство былой роскоши корабля. На столе в беспорядке лежали белые булки и печенье, тарелки с тонкими ломтиками голландского [259] сыра и кусочками сливочного масла. По всему чувствовалось, что завтрак был прерван неожиданно и, скорее всего, насовсем…

Нарком медленно осмотрел стены салона, стол и, ни к кому не обращаясь, спокойно, но властно спросил:

- Что это за хутор? И где его хозяева? - Тут же, не дожидаясь ответа, повернулся и под гробовое молчание вышел из салона. Прошел кают-компанию, спустился на вторую палубу и сошел с плавбазы на пирс.

Офицеры, выскочившие из кают-компании, предусмотрительно скрылись кто куда, чтобы вновь не попасться на глаза наркому.

Было горько и обидно, что мы не сумели достойно встретить такого редкого и дорогого для всех нас высокопоставленного командира. Да и я хорош, понадеялся на командира бригады, на его указания. Нужно было проявить необходимую в таких случаях инициативу и терпеливо ожидать наркома у трапа плавбазы.

Когда командование бригады и дивизиона поспешно прибыло на плавбазу, мне оставалось лишь доложить им все как было… Картина вырисовывалась явно неутешительная.