Уроженец Ленинграда, Рыжев до службы на флоте работал на одном из заводов Петроградской стороны. Добротная ленинградская закалка чувствовалась у него во всем: не только в доскональном знании своего дела, но и в умении вести себя достойно. Вместе с тем он был интересным рассказчиком. Команда увлеченно слушала его рассказы о Ленинграде, его бесчисленных достопримечательностях; которые он знал, как никто из нас.

В боевых походах механик Рыжев неоднократно выполнял сложный и трудоемкий ремонт штурманского вооружения. Он несколько раз заменил подъемный трос зенитного перископа, причем в ремонте принимал живейшее участие боцман Емельяненко. Частая замена подъемного троса перископа объяснялась тем, что летом продолжительность светлого времени суток была наибольшей и на протяжении 30-суточного похода мы [205] поднимали перископ не менее 7000 раз. Естественно, ни один трос не мог выдержать таких нагрузок.

Ремонт гирокомпаса был занятием более хлопотным, так как для замены основного элемента - гиросферы - порой приходилось полностью разбирать прибор. Такая филигранная работа была под силу лишь высококвалифицированному технику, отлично знающему устройство приборов, которыми он заведовал. В конце концов ремонт компаса требовал достаточной сноровки, так как, если на поверхности мы еще могли ориентироваться по звездам, то под водой вообще никуда нельзя было двинуться, а когда нас преследовал враг, это было равносильно гибели…

На ремонт гирокомпаса Рыжев затратил довольно много времени, но в конце концов ликвидировал неполадку, и мы уверенно пошли к кромке спасительного минного поля, выставленного нашим флотом еще в первые дни войны. Немцы хорошо знали о нем и не решались к нему приближаться. Поэтому вражеские катера никак не омрачали наше пребывание возле минного поля, и мы спокойно приводили подводную лодку в порядок.

После полуночи, внимательно прослушав горизонт шумопеленгаторной станцией, мы осторожно всплыли. Кораблей противника поблизости не было. Осмотревшись еще раз, мы взяли курс на Алушту…

Позже из разведывательных донесений крымских партизан мы узнали, что после нашего артиллерийского обстрела в Ялтинском порту занялся пожар, который уничтожил большую часть немецкого боезапаса. Эта новость была наилучшей оценкой нашего похода…

Днем 21 сентября мы вновь подошли к Ялте.

Из порта то и дело выходили катера на поиски подводных лодок. Было заметно, что мы не на шутку растревожили осиное гнездо фашистов. Однако на пляже по-прежнему торчали разноцветные зонтики и беспечно грели свои телеса чуждые нам люди…

Закончив разведку и выйдя из Ялтинской бухты, мы обнаружили небольшой транспорт, идущий под берегом в Ялтинский порт. Низкий борт, труба и палубные надстройки, [206] расположенные в кормовой части, были камуфлированы желтыми, черными, коричневыми и зелеными полосами, чтобы сливались со степной полосой крымского побережья. Транспорт шел без охранения, но курсовой угол был слишком большим. Оценив ситуацию, я понял, что стрелять придется вдогонку. Медлить было нельзя.

По отсекам разнеслась мелкая дробь ревуна.

- Носовые торпедные аппараты к выстрелу готовы! - доложил из первого отсека Егоров.

- Кормовые торпедные аппараты к выстрелу готовы! - услышал я по переговорной трубе доклад мичмана Блинова из седьмого отсека.

Мой помощник Марголин тут же поднялся ко мне в боевую рубку с таблицами торпедной стрельбы и бланками для записи данных торпедной атаки. Штурман Шепатковский развернул карту для ведения боевой прокладки. Механик Шлопаков и боцман Емельяненко неотрывно следили за показаниями глубиномеров и горизонтальных рулей. Команда работала как единый механизм.

Подводная лодка полным ходом ринулась вперед, в торпедную атаку. Это была первая боевая торпедная атака для всего экипажа, в том числе и для меня, как командира подводной лодки. Что говорить, волновались все, и каждый по-своему…

В первом отсеке торпедисты Неронов и Ванин быстро готовили носовые торпедные аппараты к выстрелу, а минер Егоров устанавливал на торпедах исходные данные, получаемые из центрального поста, действуя стремительно и уверенно.

Атаковать нужно было как можно скорее, курсовой угол транспорта был большим - близким к критическому. Торпедная атака, как правило, длится минуты, очень трудные минуты волнующего ожидания торпедного залпа. И чем ближе противник, тем сильнее нарастает внутреннее напряжение. Благоприятный момент для торпедного залпа приближался…

Торпедная атака действительно оказалась «вдогонку», расчетный угол встречи торпеды с целью составлял около 120 градусов правого борта. Мы выпустили две торпеды. [207] Подводная лодка слегка вздрогнула. Строго выдерживая заданное углубление, торпеды мчались к цели…

После выстрела я не опускал перископ и беспрерывно следил за ходом торпед, которые, вспенивая морскую гладь, оставляли за собой на зеркальной поверхности два отчетливых расходящихся следа. Однако, к великому огорчению, они прошли мимо. Видимо, скорость транспорта оказалась больше расчетной, и торпеды прошли позади его кормы, скрывшись за кильватерной струей. А транспорт, сильно задымив, вошел в Ялтинский порт.

До берега было недалеко, и торпеды, пройдя позади транспорта, должны были удариться о береговую черту в районе пляжа. Но, к своему удивлению, взрыва я не увидел, впрочем, акустик тоже не услышал взрыва, который должен был передаться на корпус. Однако на пляже началась страшная суматоха, вся отдыхающая свора засуетилась, забегала, кое-где даже засверкали единичные вспышки выстрелов автоматического оружия…

Десятилетие спустя наша первая торпедная атака нашла отражение в книге офицера итальянского военно-морского флота В. Боргезе, как раз в то время оказавшегося на ялтинском пляже. Вот что он писал:

«21 сентября. Русская подводная лодка выпустила две торпеды по входящему в порт конвою. Торпеды прошли мимо цели и взорвались у самого берега.

Массарини и Куджа, которые загорали в это время в нескольких десятках метров от места взрыва, были засыпаны землей - к счастью, они отделались легкими ссадинами, в то время как рядом с ними было убито пять немцев. Впоследствии нелегко было убедить их в том, что они были торпедированы, а не подверглись воздушной бомбардировке».

Вот, оказывается, как окончилась наша первая торпедная атака - высшее напряжение моральных и духовных сил, как для командира, так и для всего экипажа подводной лодки.

Первая боевая торпедная атака… Пожалуй, нет такого командира, который мог бы заставить себя не волноваться в ожидании столь серьезного и ответственного момента. Нетрудно представить себе и мое состояние. Для меня, [208] молодого командира, эта первая атака была не просто очередным боевым эпизодом, а своеобразным мерилом командирской зрелости. Как тут не взволноваться?

Внешне я держался спокойно, невозмутимо наблюдал за целью и хладнокровно отдавал приказы, а самому казалось, что слишком медлю, слишком долго держу поднятым перископ…

Тяжело, очень тяжело было сознавать, что мимо нас безнаказанно прошел немецкий транспорт. Хорошо понимая свои личные ошибки, я долго не мог успокоиться…

Основных ошибок было две: первая - в определении скорости цели; вторая - в режиме использования перископа.

Не обнаружив на фоне берега кораблей охранения и решив, что транспорт идет один, я, видимо, излишне долго смотрел в перископ, уточняя обстановку, чем облегчил атаку противолодочных сил. Поэтому, когда мы отошли от Ялты и подводная лодка легла на обратный курс, до нас донеслись звуки разрывов глубинных бомб. Немецкие противолодочные корабли настигли нас в море и бомбили сериями по несколько бомб. Разрывы все приближались. И вот, наконец, они добрались до нас. Со звоном полопались электрические лампочки, вырубились батарейные автоматы, через захлопки правого дизеля в дизельный отсек стала поступать забортная вода. Невзирая на поломки, течь, сумрак аварийного освещения и пугающий грохот, личный состав сохранял полное спокойствие и быстро устранял выявленные повреждения.