В первом отсеке Неронов и Баранов осторожно перекантовали первую торпеду с бортового стеллажа на специальный лоток. Закрепив лини за кормовое оперение, рулевой Беспалый с помощью шпиля осторожно поднял торпеду на палубу. Здесь рулевой Мамцев и моторист Пушканов шустро прикрепили к торпеде растяжки.
- Выбирай! Выбирай помалу, - скомандовал Егоров.
Двухтонная семиметровая торпеда, поблескивая на солнце стальной полированной поверхностью, медленно поднялась на борт плавбазы «Волга». Широко расставив ноги и вытянув руки, Мамцев и Пушканов плавно поправляли ее движение растяжками. Первая торпеда выгружена…
Закончив выгрузку торпед из первого отсека, а их там было восемь, приступили к выгрузке четырех торпед из седьмого отсека. Старшина группы торпедистов Блинов и торпедист Степаненко сначала выгрузили запасные торпеды, а затем торпеды, находящиеся в торпедных аппаратах. К вечеру торпедисты сдали на базу весь боезапас торпед. Работы в других боевых частях еще продолжались. [107]
Мотористы Индерякин и Аракельян вместе с электриками Федорченко и Кролем хлопотали возле аккумуляторной батареи: полным ходом шла ее зарядка.
У трюмных и мотористов под руководством наших ветеранов - мичманов Щукина и Крылова - работа тоже спорилась. Мотористы Конопец и Котов откачивали соляр и масло в подошедшую к борту подводной лодки специальную нефтеналивную баржу. Быков, Соколов и Балашов меняли пресную воду и набивали воздух высокого давления.
Главные запасы топлива (соляра) размещались в специальных цистернах, расположенных внутри прочного корпуса{18}. Обычно при расходе или сдаче топливо в цистернах замещалось забортной водой, удельный вес которой значительно превышал удельный вес соляра, от чего весовая нагрузка подводной лодки увеличивалась. Теперь же мотористы сдавали топливо, расположенное в цистернах главного балласта, без замещения забортной водой. Это позволило значительно облегчить подводную лодку в надводном положении и привести ее в так называемое «крейсерское положение», позволяющее развивать самый полный ход - 20 узлов, что значительно сократило бы время переходов и увеличило оборачиваемость лодки.
Автономный паек продуктов, рассчитанный на месячное пребывание корабля в море, тоже нам был не нужен. Выгрузив его, мы облегчили подводную лодку на несколько тонн.
Наибольшее облегчение дала выгрузка 12 торпед (около 25 тонн), что составило 50 процентов нашей грузоподъемности.
Наблюдая за разгрузочными работами, я лишний раз убеждался в собранности и старании экипажа.
Вечерело, и работы подходили к концу. Вместе с сумерками на пирс опустилась живительная прохлада - усталость как рукой сняло. Экипаж приступил к проведению обще корабельного учения по борьбе за живучесть корабля. Особое внимание мы придавали аккумуляторным [108] отсекам, так как пожар в этих отсеках особенно опасен. При определенной концентрации водород, как известно, взрывается от малейшей искры. Взрыв водорода в отсеке, до отказа загруженном боезапасом, безусловно, мог привести к неминуемой гибели корабля. Подобные аварии, к сожалению, имели место на подводных лодках.
Каждый матрос, старшина и командир понимал всю трудность и серьезность предстоящих походов и ответственно относился к учениям.
Учения по борьбе за живучесть показали слаженность действий всего личного состава, но они проходили в отсеках, свободных от грузов, а что будет, когда мы загрузим их до предела, - как тогда придется тушить пожар или бороться с поступающей водой? Много, очень много возникало вопросов…
Мы с Павлом Николаевичем и помощником Марголиным при обходе корабля спустились в первый отсек и сразу ощутили создавшийся простор: не было на стеллажах запасных торпед, исчезли многочисленные мешки и ящики со съестными припасами. Подвесные койки личного состава были аккуратно заправлены белоснежным бельем. Проход между ними показался необычайно широким.
- Вот так бы всегда! - вырвалось у меня. - Насколько бы улучшилась обитаемость подводных лодок!…
После ужина заслушали старпома, минера и инженера-механика. Они доложили о готовности их боевых частей к походу.
Мы еще раз обратили внимание командиров боевых частей на сложные условия плавания в районе Севастополя, где помимо нашего минного заграждения, по фарватерам которого пролегал наш путь, мы должны были встретиться с немецкими донными минами. И если границы наших минных полей и фарватеров были достоверно известны, то схемы постановки немецких донных мин, сбрасываемых авиацией, были далеко не точными, особенно весной 1942 года.
Итак, завтра выход…
Ночь прошла спокойно. Наступило безоблачное, штилевое утро 28 мая. Матросы гуськом вбежали по трапу подводной лодки на палубу и торопливо спустились вниз. [109]
Сырую тишину корабельного полумрака нарушили щелчки выключателей. Тускло загорелись лампочки сигнализации, затем на полную яркость включили освещение. Тишину корабельных отсеков прорезали голоса команды, лязг, стук и свист запускаемых механизмов и устройств. Прошло несколько минут, и, сотрясая корпус подводной лодки, заработали на холостом ходу оба дизеля. Наконец, ожили все механизмы, на приборах и сигнальных щитках замигали разноцветные контрольные лампочки. Подводную лодку приготовили к выходу в море.
После проворота механизмов и проверки корпуса на герметичность старпом Марголин доложил мне о готовности подводной лодки к бою и походу.
Нас провожали командир бригады контр-адмирал П.И. Болтунов, комиссар бригады подводных лодок капитан 1-го ранга В.И. Обидин, командир дивизиона капитан 2-го ранга Н.Д. Новиков, офицеры штаба и политического отдела во главе с капитаном 3-го ранга П.С. Веденеевым. Последние напутствия и пожелания успешного выполнения боевого задания. Попрощавшись, мы вместе с Павлом Николаевичем поднялись на ходовой мостик. Точно в назначенное время мы отошли.
- По местам стоять, с якоря и швартовов сниматься! - скомандовал старпом Марголин.
Один за другим из рубочного люка поднялись матросы и быстро разбежались по палубе на носовую и кормовую надстройки. Стальные концы кормовых швартовов, сброшенные с брекватера{19}, попадали в воду и глухо застучали о борт подводной лодки. Швартовая команда подхватила их и быстро уложила в надстройку. Заскрежетала якорная цепь, подняли якорь.
Настала долгожданная минута: подводная лодка стала медленно отходить от стенки брекватера. На середине Потийской гавани мы развернулись и стали выходить в море, оставляя за собой слабый кильватерный след.
Вместе с Павлом Николаевичем мы смотрели в сторону брекватера, на котором стояли наши боевые друзья, и [110] постепенно на нас снисходило осознание того, что теперь мы остаемся в море одни и отвечаем за все сами…
Мы вышли из Поти в сопровождении двух малых охотников MO-IV{20}. Вместо командира дивизиона с нами в поход пошел капитан 3-го ранга Борис Андреевич Алексеев, командир «С-33».
Весь день мы шли к Новороссийску в видимости кавказского побережья. По мере приближения к порту участились встречи с фашистскими самолетами. Как правило, это были двухмоторные бомбардировщики «Юнкерс-88» и торпедоносцы-бомбардировщики «Хейнкель-111», которые свободно охотились за нашими кораблями и транспортами. Торпедоносцы подкрадывались к цели на низкой высоте, как правило, со стороны солнца. Наши сигнальщики и наблюдатели: Емельяненко, Мамцев, Голев, Шепель, Отченашенко, Рыжев - своевременно обнаруживали фашистских стервятников, и мы успевали уклоняться от них погружением. Просто-таки орлиным взором обладал наш боцман Емельяненко. Не было случая, чтобы в его присутствии на мостике кто-то другой обнаруживал цель раньше.
Быстро прошла короткая южная ночь…
Утром мы подошли к Новороссийску. Вода в море, на рассвете темно-синяя, теперь стала светло-голубой, лучи солнца отражались от нее большими бликами. На расстоянии 30 кабельтовых прямо перед нами к песчаному берегу медленно двигалась рыбацкая шхуна, доставлявшая продовольственные запасы и другое снабжение торпедным катерам, базировавшимся в Геленджике.