— Что? — переспросил отец, не расслышавший из-за быстрой езды.

— Я даже не знаю, как ее зовут!

— Кого?

— Девушку!

Отец так резко затормозил, что сын ткнулся головой ему в спину. Велосипед почти остановился.

— Я чуть было не ссадил тебя с велосипеда, — сказал отец, продолжая медленно ехать, — и не отправил домой пешком. Чтобы ты мог поразмыслить. Что же все-таки произошло? Что за глупость ты совершил, которая причинила тебе только вред? Ах, Вилли, Вилли, боюсь, что я слишком мягок с тобой. Как бы тебе однажды не пришлось туго.

Велосипед поехал быстрее, сын не отвечал. Они переехали через мост, и какое-то время еще был слышен плеск воды, потом дорога повернула, и свет велосипедного фонаря высветил стену леса, а затем выплыло что-то черное, высокое, массивное.

Отец позвонил.

— Теперь уже мать может нас услышать.

Они проехали через ворота в массивной стене.

Оба окна в правой части дома управляющего были освещены. Когда они подъехали к дому, дверь отворилась и наружу вырвался луч света, в котором стояла мать…

Велосипед с шумом остановился.

— Вот и ты, Вилли, — сказала мать. — Входи быстрей. Ты, конечно, страшно проголодался… Я оставила для тебя гороховый суп от обеда.

В погожее весеннее утро советник прокуратуры Грёшке обратился к своему секретарю:

— В пятницу у меня дело Куфальта. Посмотрите материалы и подготовьте обоснования. Тщательно изучите каждое преступление и наметьте санкции, предусмотренные для каждого преступления отдельно. Я должен иметь полную ясность, для того чтобы предложить меру наказания.

— Будет исполнено в точности, — говорит секретарь прокуратуры Зёнляйн и погружается в материалы. У Зёнляйна две страсти: выращивание кактусов и уголовное право.

Но вторая страсть сильнее. Он в известной степени сторонник арифметического подхода к закону: люди под его руками как-то испаряются, а статьи остаются. Но потом статьи тоже испаряются, превращаясь в цифры. Происходили события, бушевали чувства, желания, страсти, борьба — но все это превращается в цифры, голые цифры. А в пятницу советник прокуратуры Грёшке воспользуется этими цифрами.

Вот и дело Вильгельма (не Вилли) Куфальта. Зёнляйн пишет:

— Так, так. Посмотрим, что он натворил на этот раз.

Секретарь пишет:

— Однако ограбление совершено открыто на улице!

Он пишет:

— Далее номер два. Итак…

Он пишет:

— Ну вот, — удовлетворенно говорит сам себе секретарь Зёнляйн. Все прекрасным образом расписано. А теперь сведем все в таблицу, чтобы определить меру наказания. Навряд ли имеются обстоятельства, отягчающие наказание.

Итак. Он старательно пишет и подсчитывает:

— Так, — говорит секретарь Зёнляйн, любовно рассматривая свое произведение[13], — примерно сходится. Правда, несколько завышено, но ведь всегда сколько-нибудь да скостят.

Большой закрытый зеленый автомобиль резко просигналил перед воротами тюрьмы, в окне сторожевого помещения появилось лицо охранника, он кивнул полицейскому шоферу, и вслед за этим медленно открылись большие двустворчатые ворота.

Автофургон въехал в ворота, пересек тюремный плац и остановился перед административным зданием тюремного управления.

Через переднюю дверь выбрался шофер, потом через заднюю из фургона вышли двое полицейских, а из здания тюремного управления почти одновременно четверо служащих, один из которых в штатском.

— Примите партию, — сказал полицейский.

— Сколько их? — спросил штатский.

— Пятеро, — ответил полицейский.

— Хорошо, — сказал штатский. — Есть с большим сроком?

— Не знаю, подробно не смотрел. Одному пришлось надеть наручники, особо опасный.

— Как звать?

— Минуточку. Вот. Куфальт. Семь лет. Грабеж, кража со взломом. Полный набор статей Уголовного кодекса.

— Наверное, пытался удрать?

— Не знаю. Может быть. В фургоне был смирным.

— Ладно, давайте.

Оба полицейских влезли в фургон и открыли камеры. Из дверей вырвалось сизое облако вонючего табачного дыма.

— Свиньи, — говорит полицейский. — Я же строго запретил курить.

Затем появляются заключенные.

Сначала маленький старик, с белым, как у мертвеца, черепом. Он боязливо озирается. Потом щегольски одетый молодой человек с черными кудрявыми волосами, безупречной складкой на брюках. Он свысока оглядывает чиновников, а затем, тихо насвистывая, сует руки в карманы.

— Руки из карманов, быстро!

Человек намеренно неторопливо подчиняется.

— Свежо сегодня, господин инспектор, — говорит он. — Кажется, этот старый хрыч наложил со страху в штаны.

— Что?!

— От него же воняет как из выгребной ямы.

Эй, вы, — угрожающе говорит служащий дрожащему старику, — это правда, что он говорит? Вы что, себе в штаны…?