Впрочем, он сам давал повод судачить о собр. Этот человек закрыт наглухо для всех. О себе, о своей семье он никогда ничего не рассказывает, к себе в гости никого не приглашает и даже никто толком не зияет, где он живёт, а это ещё больше разжигает сплетни. Кто-то мельком видел его с женой и уверял, что она у него красавица, но вполне можно допустить, что видели его и не с женой. Вообще, он отлично подходил для домыслов и пересудов.

— Подал, подал, — возмущается Алевтина. — Так и говорите, что вас поманили высоким заработком. В вуз, наверное, уходите? Так бы и сказали.

— Алевтина Ивановна, — скучным голосом поясняет Вячеслав Семёнович, — в вузе мне заплатят сто пять рэ, потому что не остепенён. За такую цену свои мозги даже на вес не продают, с голоду помрёшь.

— Ну значит в кооператив! — кипит Алевтина.

— Побойтесь Бога, Алевтина Ивановна, — театрально развёл руками Вячеслав Семёнович, — какому кооперативу нужны Пушкин или Ахматова? Бог с вами.

— Тогда я вас не понимаю.

— И понимать нечего. Я не привык работать с глухонемыми. Хотя нет, с ними работать, наверное, всё-таки можно. Я бьюсь о глухую стену непонимания, неприятия, работаю без малейшей отдачи. Я выворачиваюсь наизнанку, а в их глазах пустота! В вашем классе, Ирина Аркадьевна, я спросил, какие они журналы знают. Не читают, я уж об этом и не мечтаю, а хотя бы знают. И ваш Алфёров…

При упоминании имени Алфёрова Ирина Аркадьевна нервно постучала рукой по столу, но пока смолчала.

— … Ваш Алфёров тянет руку.

— Он любит высовываться, даже если не знает ни уха, ни рыла, — не удержалась Ирина Аркадьевна.

— …и говорит мне: «Литературная газета». Что я должен ему объяснять, девятикласснику? Что в самом названии уже стоит слово «газета» и, значит, это не журнал? Вы меня увольте, такого контингента я ещё не видел, уважаемая Алевтина Ивановна. Это дремучий лес.

— Алевтина! — нашла паузу, чтобы вступить Ирина Аркадьевна. — Умоляю тебя, переведи ты Алфёрова в другую школу! Он же не нашего микрорайона, я не могу уже с ним. Ты представь себе, каждый день в жутком напряжении: вот-вот что-нибудь отмочит. У меня от него постоянные головные боли. Это же какое-то исчадие!..

Что может она сказать о своих тревогах, о постоянном ожидании беды, о том ужасе, который постоянно висит над твоей головой?

— У тебя всё, Ира? — ласково спросила Алевтина.

Она встала из-за стола, прошлась по кабинету, снова села и сказала в упор:

— Ну так слушайте сюда, мои дорогие педагоги. Что такое Алфёров, я не хуже вас знаю. Но даже его я вам не отдам, — она положила перед собой ладони так, словно что-то хотела придавить, — Вы что, спятили? У меня минимальная наполняемость в этом классе. Убери я сейчас хоть одного человека и роно закроет класс, вы это знаете не хуже меня. Остальные должны будут искать другие школы. А учителя? У них и так нагрузки нет, а тут снимут целый класс. Нет, вы будто сегодня на свет родились, милые!

— Ну да, — согласился Вячеслав Семёнович, — он-то школе нужен, хоть этот Клыч. Весь вопрос, нужна ли школа ему самому. Да вы напрасно волнуетесь, Ирина Аркадьевна, он уже по городу на автомобиле раскатывает, этакий преуспевающий «джентльмен»…

— На каком автомобиле? — только и спросила Ирина Аркадьевна, хватаясь за сердце.

Вячеслав Семёнович, обычно такой предупредительный, ничего не заметил.

— Я не знаю, на каком, в марках не разбираюсь. Я шёл сюда, в школу, как раз с мыслями о заявлении, а меня пугнули сигналом на переходе. Оборачиваюсь — и пожалуйста, аттракцион. Летит на меня автомобиль, а за рулём ваш Алфёров. Да что с вами, Ирина Аркадьевна?

— Вот оно. Я же чувствовала…

Дурные предчувствия, не в пример добрым намерениям, имеют обыкновение сбываться.

— Папаша, наверное, купил ему, — продолжал Вячеслав Семёнович, — у таких обычно папаши деловые.

— Какой папаша! Какой вам папаша! — вскинулась, наконец, и Алевтина Ивановна. — У него нет отца и нет машины! Там одна нищета, Вячеслав Семёнович!

— Вот оно, — беспомощно уронила голову Ирина Аркадьевна. — Началось.

Она медленно подняла руку к сердцу.

Что делать? Что в таких случаях делать?

Ирина Аркадьевна прекрасно знала, в какой бедности живёт Алик Алфёров, она ведь была у них дома. В педагогике это называется «посетить на дому». Она видела ту степень бедности, которая даже не осознаёт свою бедность. Убогая обстановка, голые стены, на которых наклеена полуобнажённая натура, это как вызов. Почти пусто, но чисто и светло, потому что даже занавесок на окнах нет. Откуда быть автомобилю у такой бедности? Тут едва сводят концы с концами, живут одним днём.

Ведь знала, знала Ирина Аркадьевна, чем живёт Люба! Ходит к ней мужчины, приносят с собой выпивку и закуску, а вот на содержание её никто не берёт. Одноразовая женщина, кому она нужна с таким непутёвым сыном? И хотелось бы Ирине Аркадьевне высказать Любе своё мнение о таком образе жизни, но что скажешь человеку, живущему на восемьдесят рублей зарплаты и двадцать рублей пособия на сына? Можно только сесть с нею рядом и поплакаться над её судьбой. А ведь кто-то определял такую нищенскую зарплату, сытый, глухой ко всему на свете, посчитавший, что нормальному человеку можно прожить на эти деньги. Недрогнувшей рукой подписав эти документы, он заранее обрекал Любу и подобных ей на такое оскорбительное, убогое существование. А ведь Люба даже не ужасалась своей жизни, с живучестью кошки она цеплялась за каждую возможность выжить, не пропасть и не удавиться, хотя поступалась и самолюбием, и честью. Но откуда у нищего и голодного человека самолюбие и честь?

И как можно осуждать её за такую жизнь? Может, и хорошо, что она и не задумывается ни о чём, потому что задумайся — останется один путь, в петлю. И из-за сына она даже скандалит, когда ей говорят, что у него злая душа. Со злыми слезами на глазах доказывает, что он хороший, добрый и ласковый, что он не хуже других детей

Сколько же их, таких вот жалких, опустившихся женщин, мыкается, едва сводит концы с концами, приспосабливается, чтобы удержаться на поверхности! Женщина, женщина! Женщина без достоинства, без самолюбия, без уверенности в завтрашнем дне. Жалко, недостойно то общество, в котором такие женщины появляются и в котором оставлены один на один со своей бедностью…

Когда Вячеслав Семёнович сказал об автомобиле, первым побуждением Ирины Аркадьевны было сейчас же ехать к Любе Алфёровой на работу. Но Ирина Аркадьевна уже предвидела, что Люба встретит в штыки такое сообщение, будет убеждать всех, и более всего себя, что учитель просто ошибся или оговорил её сына.

— Надо идти в милицию, — уже поднялась было Ирина Аркадьевна, но директор её остановила.

— Ира, не горячись. Ещё неизвестно, что за машина и кто был за рулём. А ты подумала, что скажут нам в районо? «Ещё одно ЧП в 302-й школе!» И будут нас чесать на каждой конференции.

Вячеслав Семёнович слушал директора всё пристальнее.

— Ира, у тебя просто сдали нервы, — продолжала директор — и шум раньше времени поднимать не советую. Только на себя беду накличем, вот и всё. Ну даже если это и Алик? Пусть милиция там, ГАИ разбираются, и если это он, то нам сообщат.

При этих словах неожиданно для директора и для коллеги обычно флегматичный, оберегающий себя от лишних раздражителей Вячеслав Семёнович решительно поднялся со стула:

— Я провожу вас в милицию, Ирина Аркадьевна. Пусть все мы сто раз ошибаемся, но если случится беда, мы себе никогда этого не простим. Идёмте, я не оставлю вас одну.

Алевтина Ивановна прикусила губу. Досадно, что такую реакцию со стороны Вячеслава Семёновича она просто не предвидела. Но даже очень запрограммированные люди порой непредсказуемы.

— Конечно, идите, — тряхнула головой директор.

Вячеслав Семёнович Кучеров был непробиваемым скептиком, он принципиально ни во что не верил, никаким лозунгам, оставался «человеком в себе». Круг его интересов был раз и навсегда очерчен: жена, ну ещё телевизор, и этот мир был непроницаемым для всех посторонних. Таких людей называли чёрными котами. Они мудры, опасно умны, все видят и все знают, но никогда ни во что не вмешиваются. На его столе дома лежит толстенная рукопись работы, которая никогда не будет закончена. Никому не дано понять его мысли, они все остались при нём, этим он и был опасен для Алевтины Ивановны.