Петр Ильич все время ожидал чего-то еще более недоброго и болезненного. В таком тяжелом ожидании прошли последние дни и часы перед его отъездом, и предчувствия сбылись.
При имении Давыдовых был сахарный завод. Бухгалтером там работал некий Сангурский. Его сын Гриша, с которым Петр Ильич был дружен, обратился к нему с просьбой устроить его на службу при железной дороге. Петр Ильич обещал и договорился об этом с Колей Мекк. Гриша в числе очень многих почитателей Чайковского пришел на станцию, чтобы его проводить. В ожидании поезда он стоял рядом с Петром Ильичем, который стал было объяснять ему, что со службой все будет в порядке. В этот момент Лев Васильевич, заметивший, что Гриша не снял шапки, закричал: "Вон убирайся, невежа!"107
Все внезапно смолкли. Провожавшие Петра Ильича знали его добрую и чувствительную натуру, знали также его любовь и привязанность к семье Давыдовых и поняли, что в это мгновение переживал Чайковский. Наступившая тишина коллективного чувства испуга и сострадания только усилили боль от нанесенного удара. Петр Ильич вообще не выносил грубого обращения с людьми, к какому бы сословию они ни принадлежали, а здесь эта грубость задевала и лично его. Он был одновременно возмущен и подавлен. Подошел поезд. С трудом заставил себя Петр Ильич протянуть руку Льву Васильевичу. Обида не проходила долго, и много дней спустя он писал: "Я чувствую, что не скоро прощу Каменке все, что я испытал в эту поездку, а последнее впечатление неизгладимо"
Но конечно, все это он простил и не мог не простить. Можно ли было хранить обиду после ужасных несчастий, обрушившихся на семью. Понял он и Льва Васильевича: трудно ему было среди всех его бед сохранять спокойствие. Даже сама кротость, Александра Ильинична, и то иной раз проявляла раздражительность и сухость в обращении с детьми и окружающими.
Он все простил. Покинув Каменку, он не мог вычеркнуть из сердца дом и семью, которые считал своими. Они всегда были с ним. Другого семейного счастья у него не было. И он еще возвращался туда, правда, на очень короткое время. В 1888 году он пробыл там неделю, в 1889-м — около десяти дней, в 1890-м — неделю. Этот визит оставил грустное впечатление. Уже примирившись с прошлыми огорчениями и обидами, он писал: "Все там очень постарели. О прежнем веселом житье-бытье и помину нет". Потом он приезжал встречать новый, 1891, год. Это были последние отголоски радостей прежних времен. "Вчера встречали Новый год в большом доме, — писал он Модесту Ильичу. — Очень весело было".
Через три месяца после этого веселья скончалась его милая Саня, "Ундиночка" и "Солнышко" его юности, верная его утешительница. Печальная весть застала его во Франции перед отплытием в Америку. Модест Ильич, который тоже находился там, побоялся сообщить ему о смерти сестры, зная, какое это может произвести впечатление. Но Петр Ильич сам узнал об этом из газеты "Новое время". Возвращаться домой уже было невозможно, и с тяжелым сердцем отправился он в свое концертное путешествие.
В труде Модеста Ильича о жизни композитора есть замечательные и очень справедливые строки, которые говорят о том, что хотя в последние годы Александра Ильинична уже не играла такой роли в жизни Петра Ильича, как прежде, "но все же дорогая и бесконечно любимая была нужна ему для счастья, если не как утешение и прибежище от всех скорбей, как в былое время, то как самая священная реликвия его детства, юности, молодости и ка-менското периода жизни, когда вместе с Н. Ф. фон Мекк была главной поддержкой и отрадой, давая ему приют и полный любви уход и ласку".
Так что не очень-то мы правы, говоря, что у Чайковского не было семьи. У Петра Ильича была большая и счастливая семья, и не много найдется людей, которые столь глубоко и полно пережили бы вместе со своей семьей все ее многочисленные радости и горести. Разве скажешь после этого, что все счастливые семьи похожи друг на друга? И бывают ли семьи, которые все время живут только одним счастьем?
Джордж Элиот
Почти в самом конце трехтомного труда Модеста Ильича Чайковского о жизни его великого брата есть несколько строк, на которых мало кто останавливает пристальное внимание, да и сам Модест Ильич, упомянув по долгу биографа об увлечении Петра Ильича, не стал развивать эту тему и быстро перешел к описанию других событий. Между тем более подробное проникновение в сущность того, о чем мимоходом рассказал Модест Ильич, помогает лучше понять некоторые стороны натуры Чайковского, его отношение к жизни общества, к политике, к государству и к людям вообще.
"За последние годы, — пишет Модест Ильич, — любимейшим писателем Петра Ильича был Жорж* Элиот". Он отмечает далее, что Петр Ильич познакомился с сочинениями этого писателя в одну из своих заграничных поездок и напал сразу на шедевр, "Мельницу на Флоссе". С этих пор только Лев Толстой мог соперничать во мнении Петра Ильича с этим писателем, и он не только читал, но и перечитывал его произведения109.
Псевдоним Джордж Элиот принадлежал английской писательнице Мэри Энн Эванс. Литературный талант ее был высоко оценен Л. Н. Толстым, который признал ее роман "Адам Бид" как образец высшего искусства. К тому времени, о котором пишет Модест Ильич, многие произведения Мэри Эванс уже были переведены на русский язык, и Петр Ильич мог читать их не только во французском переводе, но вот повести из серии "Сцены из жизни духовенства" он, видимо, прочитал либо на английском языке, либо, скорее всего, во французском переводе, поскольку они и до сих пор не переведены на русский язык.
Модест Ильич пишет, что брат его настолько увлекся "Сценами", что надумал взять одну из них — "Печальная судьба преподобного Амоса Бартона" — в качестве сюжета для новой оперы и что он, даже не читая повести, отсоветовал писать такую оперу, после чего Петр Ильич больше не возращался к этому, хотя и охотно говорил о других темах для либретто.
Однако Чайковский, отказавшись от "Амоса Бартона", не оставил мысли об опере на сюжет Мэри Эванс. Его привлекла другая повесть этой же серии — "История любви мистера Гилфила", — и он сделал наброски либретто, рукопись которого сохранилась в клинском Доме-музее.
Сюжет "Любви Гилфила" прост и даже наивен, но мастерством пера Эванс претворен в захватывающее повествование. Действие происходит в Англии в XVIII веке. В семье богатого лорда Чеверела живет девушка Тина, которую Чеверелы привезли из Италии после смерти ее отца и приютили у себя. Тина выросла красавицей и благодаря заботам Чеверелов приобрела многие другие достоинства. У нее был превосходный музыкальный слух и не менее превосходный голос. В доме Чеверелов служит молодой симпатичный священник Мэйнард Гилфил, влюбленный в Тину, но тщеславная Тина только посмеивается над ним. К Чеверелам приезжает родственник, молодой капитан Энтони Виброу. У Тины вспыхивает любовь — первое искреннее и сильное чувство. По воле лорда Чеверела Виброу должен жениться на знатной мисс Эсшер. Тина страдает. Виброу уговаривает Чеверела женить на Тине Гилфила. Тина узнает об этом, и жестокость капитана поражает ее. Виброу желает объясниться с Тиной и назначает ей свидание. Воспылавшая местью Тина бежит на свидание и по пути выхватывает из настенной коллекции кинжал. Но на месте свидания она застает бездыханного капитана: он умер внезапно от болезни сердца. Появляются люди. Опасаясь, что ее злое намерение будет раскрыто, Тина прячет кинжал в платье. Она в отчаянии бежит и совершенно больная скрывается на соседней ферме. Гилфил находит ее. Тина признается в своем грешном замысле. Гилфил незаметно возвращает кинжал на место и ведет с Тиной душеспасительные беседы. В конце концов Тина выходит за него замуж. Счастье Гилфила, однако, длится недолго. Вскоре Тина умирает.
"Но нежному растению нанесли слишком глубокую рану,— заканчивает повесть Мэри Эванс,— и, истратив свои силы" на то чтобы все-таки распустились его цветы, оно погибло. Тина умерла, и вместе с ней жизнь Мэйнарда Гилфила погрузилась в вечное молчание".