В главе III уже частично рассказывалось, насколько насыщены делами и заботами были последние дни жизни Чайковского в Петербурге. Первой его заботой было успеть вернуться в Москву к концерту Русского музыкального общества 23 октября. Кашкину он назначил свидание на этом концерте, а затем собирался устроить ужин в Московской гостинице, куда в числе гостей хотел привести английского певца Эжена Удена, исполнителя роли Онегина в лондонском Олимпиктеатре, приглашенного в Русское музыкальное общество. В Петербурге он взял партитуры опер "Опричник" и "Орлеанская дева" для переделки. Кроме подтверждения согласия на свой приезд в Одессу, которое он успел отправить в первый день своей роковой болезни, он написал письмо композитору Свендсену с уведомлением о том, что скоро приедет в Данию. Письмо ¦Это пришло к Свендсену в тот день, когда в вечерних датских газетах появилось сообщение о смерти Петра Ильича.
Орлова объясняет эту активность Чайковского, эту радужную картину его настроения в последние дни перед смертью его стремлением скрыть свое состояние. Возможно, такое объяснение кому-нибудь и покажется приемлемым. Но не думаю, что найдется много сторонников после того, как они ознакомятся со всеми подробностями этих последних дней. Самая последняя записочка "приговоренного к смерти" Петра Ильича, тоже написанная в первый день болезни, адресована жене Направника, совсем не похожа на прощание самоубийцы, разве что он и в самом деле предпринимал все, чтобы замаскировать совершенное им зло:
"Дорогая Ольга Эдуардовна! Я сегодня не еду. Целую ручки! П. Чайковский".
Петербург да и вся Россия прощались с Чайковским как с самым близким, родным человеком. Он действительно был, как говорила его сестра Александра Ильинична, "любимцем всех, кто его знает". Любили его музыку, трагическую, элегическую, душевную, но и веселую, радостную, искрящуюся жизнью. Любили его мрачные неистовой силы драмы в Четвертой и Шестой симфониях, но с неменьшим восторгом встречали его сверкающие балеты "Спящая красавица" и "Щелкунчик" и наполненную любовью к жизни последнюю оперу "Иоланта". Но те, кто имел счастье знать Петра Ильича лично, любили его как человека, может бить, еще больше, чем знаменитого композитора, — человека доброго, искреннего, честного, очень деликатного и изящного в отношениях с людьми.
Он приходил на помощь близким друзьям и совсем посторонним людям, которых настигала беда или которым просто было нужно утешение. Бросив все самые важные дела, он устремлялся в далекий Давос или в Аахен к умирающим друзьям Котеку и Кондратьеву, чтобы доставить им последнюю радость. Он писал длинные письма Юлии Петровне Шпажинской, чтобы облегчить ее горести, и упрашивал влиятельных людей, чтобы помогли ей стать писательницей, драматургом, чтобы этим дать ей средства к жизни и независимость от бросившего ее мужа. Он отдал все свои средства и драгоценнейшее время, чтобы выручить из беды племянницу Таню Давыдову, выходить ее в Париже, а затем беспокоился о судьбе ее сына, которого сам привез в Россию, не пожелав оставить во Франции родную кровь. Петр Ильич помогал множеству музыкантов, которым не на что было жить и учиться. Надежда Филаретовна удивлялась, почему ему не хватает денег, несмотря на то что она посылает ему сумму, достаточную, чтобы удовлетворить троих с претензиями. А Петр Ильич никак не мог отказать в своей помощи нуждающимся, и чем больше он получал, тем сильнее расширялась его благотворительная деятельность.
В промокшем от непрерывно моросящих дождей Петербурге оплакивали Чайковского все, кто знал его лично и кто совсем не знал его, но любил его музыку. Никто не хотел верить, что его больше нет. И в это печальное время Петербург спорил с Москвой о том, где должен быть похоронен Петр Ильич. В это же время ползли злые слухи о том, что врачи и родственники скрывают истинные причины его смерти. В те дни "Правительственный вестник" сообщал:
"По получении известия о кончине высокодаровитого композитора государь император повелел расходы по погребению Петра Ильича покрыть из собственных сумм его величества. Были только два примера особой высочайшей милости к отходившим в лучшую жизнь деятелям искусства и науки, и обе милости оказаны императором Николаем Павловичем, который написал письмо к умиравшему Пушкину и почтил накануне погребения последним целованием прах своего подданного Н. М. Карамзина".
Александр III решил спор между Москвой и Петербургом, повелев похоронить Чайковского в Александро-Невской лавре. А вот со слухами дело оказалось сложнее, и они не только дошли до наших ушей, но и умножились, обросли новыми версиями. Царскими повелениями их не истребить, и хорошо, что вместо молчания все больше людей отвергают старую молву здравым смыслом.
Все дни, пока Петр Ильич болел, а затем лежал в запаянном гробу в квартире Модеста Ильича на Малой Морской, в Петербурге стояла ужасная погода, словно и сама природа решила оплакивать осенними дождями и туманами того, кто так проникновенно ее любил и воспевал. Но в день похорон природа сжалилась над сотнями тысяч людей, которые вышли проститься с любимым певцом России: день стоял ясный, тихий, прекратился порывистый ветер с залива, измучивший петербуржцев в предшествующие дни. А на следующий день небо заплакало снова.
Через неделю в зале Дворянского собрания в Петербурге исполнялась Шестая симфония. Дирижировал Э. Ф. Направник. Впечатление, которое в этот раз произвела симфония, описать невозможно. Многие, и мужчины и женщины, плакали, не стыдясь слез…
Говорят, что Чайковский занимает чуть ли не первое место среди исторических личностей по литературным легендам о нем. Во всяком случае, так утверждает в своей книге его правнучатый племянник Владимир Волков.
Нисколько не опровергая этого суждения, то же самое можно было бы сказать о многих великих людях. Такова уж их судьба — всегда находиться под пристальным вниманием поклонников, завистников и просто любопытных. Но правда и то, что Петр Ильич, оставивший не только огромное музыкальное, но и литературное наследие в виде писем, фельетонов, заметок, дневников, оказался чрезвычайно неподатливой личностью для биографов. Литературы о нем очень много, но нет почти ни одной достаточно популярной монографии, которую можно было бы назвать вполне объективным биографическим трудом, отражающим истинную натуру Чайковского-человека. В каждой книге мы обязательно находим соскальзывание автора с правдивого повествования в ту или иную сторону. Самая большая биография, которую написал брат композитора Модест Ильич, содержит значительный фактический материал. Однако при всем своем старании Модест Ильич не мог быть полностью объективным. По этическим соображениям не мог он также поместить материалы и суждения, еще не созревшие для широкого круга читателей того времени. Упрекнуть его в этом вряд ли будет справедливо, но в книге своего брата Петр Ильич предстает таким, каким его хотел видеть и каким его создал автор, а не тем, кем он был в действительности.
Более поздние послереволюционные отечественные биографические труды давали оценку личности Чайковского в самом широком диапазоне — от барина-монархиста, ярого сторонника помещичьего уклада России, композитора-декадента, певца уходящего строя, музыка которого противна рождающемуся новому обществу, до великого патриота Родины, воспевшего и прославившего свой народ и страну. Между этими крайностями появлялись книги, в которых добросовестно отмечались основные вехи жизни и творчества Петра Ильича, но сам Чайковский как человек чаще всего представлялся весьма поверхностно и бледно. Хотя надо сказать, что по части легенд наша отечественная литература никак не заслуживает той оценки, которую дал Волков. Легенды о Чайковском почти полностью рождены или подхвачены с устной молвы зарубежными авторами (статьи А. Орловой и рассказ А. Войтова я не склонен относить к. биографическим трудам). Легенд было множество: любовные похождения Петра Ильича, далеко не всегда аномальные, но почти всегда вымышленные, Эдипов комплекс, психопатические отклонения, алкоголизм, поиски приключений и сами приключения необыкновенного характера, варианты самоубийства, вплоть до вмешательства в это дело самого царя, и т. п. Все эти домыслы было бы трудно переварить читателю, хоть немного шакомому с документами о жизни Чайковского.