Во всяком случае представление о загробном возмездии

было достаточно сильно, чтобы произвести глубокое влия­ние на духовную жизнь нации. Если наказание было неиз­бежно в этой или в той жизни, то нужно было стараться ис­купить вину, потому что боги доступны примирению, как сказано уже в „Илиаде" Самым простым средством к этому была жертва; но чем глубже становилось религиозное чувст­во, тем менее можно было довольствоваться таким чисто внешним покаянием — особенно в тех случаях, когда над преступником тяготело убийство. Поэтому к жертве присое­динили еще церемонию очищения — обряд, еще совершенно чуждый Гомеру и упоминаемый впервые в поэме „Эфиопида", написанной приблизительно около 700 г. Очищение может быть совершено всяким, кто сам чист; оно достигает­ся окроплением кающегося кровью жертвенного животного или проточной водой.

Но и тот, кто был свободен от тяжкого греха или иску­пил его, не мог ждать после смерти ничего другого, кроме пребывания в виде тени среди вечной тьмы. Ввиду такой безотрадной перспективы явилась потребность в искупле­нии. Уже Гомер воспел Елисейские поля, где на краю земли, вдали от зимних бурь, обвеваемый тихим Зефиром, жил в вечном блаженстве белокурый Радамант, и куда был поме­щен также Менелай, зять Зевса. По позднейшему сказанию, туда приходят и другие герои, как Ахилл и Диомед. Однако тем, что они попали туда, они были обязаны не своим заслу­гам, а милости богов; отсюда вывели заключение, что эта милость может быть оказана и другим смертным. Средство, чтобы заслужить ее, нашли в священных таинствах, мисте­риях. Они, конечно, стояли в связи с культом богов земли, Деметры, ее дочери и Диониса. Из многочисленных городов, где справлялись мистерии, наибольшее значение приобрел, благодаря своему политическому союзу с Афинами, Элевсин. Священнодействие, которое совершалось здесь ежегод­но осенью, состояло в мистическом представлении, содер­жанием которого были страдания Деметры после похищения Персефоны Гадесом и возвращение дочери к богине. При этом пелись песни, которые объясняли значение церемонии и сулили зрителям блаженную жизнь после смерти. К по­священию в эти мистерии допускался каждый, кто желал этого: туземец и иностранец, мужчина и женщина, свобод­ный и раб. В противоположность древним культам, эта рели­гия не признавала никаких привилегий.

Этой же потребности в искуплении обязана была своим возникновением орфическая секта, получившая в VI веке широкое распространение. Самым знаменитым представите­лем ее был афинянин Ономакрит, который находился в тес­ной дружбе с сыновьями Писистрата и позднее разделил с ними изгнание. Новая вера имела свои священные писания, автором которых был, по преданию, фракийский певец Ор­фей, сын музы Каллиопы и Мусея, сына Селены. В них была развита совершенно своеобразная мифология, в которой главную роль играл Загрей („мощный охотник"), сын Зевса и Персефоны, повелитель мертвых. Далее, орфики верили в переселение душ и учили, что наша душа в наказание за со­вершенные в прошедшей жизни преступления подвергается заточению в теле. С этой точки зрения употребление живот­ной пищи должно было казаться каннибализмом, и кровавые жертвы были исключены из культа. Таким образом, истин­ная жизнь начиналась для орфиков лишь за гробом; средст­вами для достижения там блаженства были, наряду с нравст­венно чистой жизнью, строгое, доходившее подчас до аске­тизма соблюдение обрядовых предписаний, но главным об­разом умилостивление богов при помощи религиозных та­инств, доступное каждому верующему. Этим церемониям приписывали даже силу избавлять умерших от мук Тартара. Странствующие жрецы, часто весьма сомнительной нравст­венности, переходили из города в город и проповедовали свое учение, которое действительно имело много последова­телей.

Подобные же цели преследовал и современник Ономакрита, самосец Пифагор. Он также принял догмат переселе­ния душ со всеми его последствиями, а предписанные им богослужебные обряды имели много общего с обрядами ор­фиков. Но он был не только религиозным реформатором, но и одним из самых образованных людей своего времени; по­этому темная орфическая мифология не могла удовлетворять

его. В основанной им школе ревностно изучали математику и астрономию, и весьма вероятно, что толчок к этому дан был самим основателем. Знаменитое учение о числах, на ко­тором построена была система позднейших пифагорейцев, по крайней мере в своих основных чертах, принадлежало, вероятно, самому Пифагору. Но на его родине, в Ионии, это учение встретило мало сочувствия. Поэтому он удалился на запад и основал там, в ахейских колониях, расположенных при Тарентском заливе, тайный религиозный союз, к кото­рому скоро примкнула большая часть знати и который, бла­годаря тесному единению своих членов, был в состоянии даже захватить в свои руки политическую власть в Кротоне и Метапонте и удержать ее на продолжительное время.

В такую религиозно настроенную эпоху особенно важ­ное значение должно было приобрести узнавание воли бо­жества. Древнее гадание по полету птиц, как оно производи­лось в гомеровский период, не могло удовлетворять этой потребности. Уже в гимне к Гермесу говорится, что не по всякому появлению птиц можно узнать судьбу; точно так же и Гесиод, подобно гомеровскому Гектору, сомневается в зна­чении искусства прорицания. Стали искать более верный метод и нашли его в гадании по внутренностям жертвенных животных. Угодными жертвами для божества были только совершенно беспорочные животные; поэтому, если при за­клании оказывалось, что внутренности животного представ­ляют какие-нибудь отклонения от нормы, цель жертвопри­ношения считалась не достигнутой; отсюда естественно бы­ло заключить, что божество вообще не одобряет предпри­ятия, при начале которого была принесена ему данная жерт­ва. Это было важное открытие, так как этот способ имел то преимущество, что им можно было пользоваться во всякое время и что исключалось всякое сомнение относительно во­ли божества. Поэтому гадание по внутренностям жертвен­ных животных, еще совершенно неизвестное Гомеру и Гесиоду, ко времени Персидских войн было уже во всеобщем употреблении и достигло высокого развития.

Рука об руку с этим искусством шло развитие оракулов. Вся Греция покрылась местами прорицания, между которы­

ми Додоиа и Дельфы уже рано приобрели славу наиболее священных мест; это единственные оракулы, упоминаемые Гомером. Из всех частей греческого мира, и даже из сосед­них варварских стран, стекались сюда верующие, чтобы уз­нать волю божества. Бог вещал свою волю или при помощи знамений, каковы шелест священных дубов, сновидения, горение жертвенного пламени, случайность жребия, — или посредством изречений, произносимых жрецами и жрицами в состоянии религиозного экстаза и затем облекаемых „про­роками" в соответствующую форму. При этом дело шло во­все не о предсказании будущего, что очень скоро дискреди­тировало бы оракула, — а скорее о наставлениях для прак­тической жизни, и прежде всего о разъяснении религиозных церемоний, при помощи которых можно было приобрести расположение богов или искупить совершенное преступле­ние. Таким образом, оракул служил в общем той же цели, что и мистерии и очистительные жертвы, т.е. успокоению совести и нравственному воспитанию народа. Кто заходил в своих вопросах слишком далеко, тот должен был довольст­воваться двусмысленным и обманчивым ответом. Особенно Дельфийский оракул приобрел значение высшего авторитета по всем религиозным и этическим вопросам; а при тесной связи, какая существовала между религией и государствен­ной жизнью, оракул не лишен был также известного полити­ческого влияния, которое, впрочем, всегда было очень огра­ничено. Что Дельфы при этом служили иногда орудием в руках наиболее влиятельных государств Средней Греции, что временами даже подкуп прокладывал себе дорогу к пи­фии и ее пророкам — все это вытекает из самого характера учреждения и повторялось при подобных условиях во все времена.

Ответы оракула, как непосредственные проявления бо­жественной воли, имели значение не только для тех, к кому они были обращены, но могли служить нравственным руко­водством и вообще для всякого верующего. Поэтому уже рано начали составляться и достигли обширного распро­странения сборники подобных изречений. Правда, при этом не обошлось без благочестивого обмана, и немало оракулов было подделано из чисто мирских побуждений. Наряду с изречениями оракулов существовали также сборники изре­чений, принадлежавших святым мужам древности, как на­пример, беотийскому прорицателю Бакису. Были люди, ко­торые делали себе ремесло из того, что заучивали такие из­речения на память и, переходя из города в город, за неболь­шое вознаграждение делились с верующими своею мудро­стью. Они же отчасти занимались и распространением ор­фического учения. Это доставляло им хороший заработок, хотя образованная часть общества относилась к ним с за­служенным презрением.