— У нас есть партийная организация, и ей тоже есть что сказать.

— Я знаю это. И если не ошибаюсь, то она должна неустанно поддерживать командира. И я буду требовать этого от нее. А если она не захочет, то я знаю, куда обратиться, это ты, будь добр, учти. Больше от тебя ничего не требуется… — сказал он. — Заседание состоится в пять часов?

Я ответил утвердительно, и Индра снова склонился над бумагами. Так он дал мне понять, чтобы я его больше не отвлекал.

Я понял, что именно сейчас мне не следовало бы уходить.

— Тебя, наверное, удивит, но я этого не могу так оставить. Я не выйду из этого кабинета, пока ты мне откровенно не скажешь, что с тобой происходит. То, что ты сейчас делаешь, на тебя не похоже.

До этого я стоял, но теперь сел на стул, на котором обычно сидел во время совещаний и собраний. А также во время дружеских бесед с Индрой. Последний раз это было неделю назад. Сейчас мне казалось, что это было очень давно.

— Меня уже два раза вызывали на ковер, — ответил Индра, осознав, что просто так от меня ему не отделаться. — Командир полка заявил, что ошибся во мне. А на полковом комитете все повторилось еще раз. Очень уж все мудрые. Если бы не подполковник Томашек, заявивший, что после драки кулаками не машут и с горячими головами еще никто не находил правильного решения, то меня бы растерзали.

Я воспринял как недооценку роли политработника тот факт, что еще ни разу не был вызван на ковер. «Выходит, я для них и полушки не стою!» — подумал я в сердцах, но вслух сказал совершенно иное:

— За год, что я в батальоне, ты, Индра, попадал на ковер не два раза. Иногда со мной, иногда один. Ты возвращался оттуда расстроенным, взволнованным, порой просто с усмешкой на лице, но ты никогда не был таким, как минуту назад. Так что ковер к этому не приплетай. Я хочу знать, что с тобой случилось на самом деле.

Индра взглянул на меня с гневом и жалостью одновременно. Жалость пересилила.

— Вчера я был у Ирены, Петр. — После долгого перерыва он снова назвал меня по имени. — Чтобы сказать ей, что с моим переводом в областной центр ничего не выйдет.

— И что же она? Расстроилась? — спросил я.

— От этого ей стало легче.

— Стало легче? — Я не поверил своим ушам. — Этого не может быть!

— Именно так. Ей предложили играть в Праге. И с квартирой. Она знала об этом уже в воскресенье перед тревогой, но у нее не хватило смелости сообщить мне это.

— Ты ездил к ней в областной центр, будешь ездить и в Прагу, — попытался я утешить его.

— Ты сам знаешь, что это сложно. А сейчас это было бы еще сложней. Главное же, что мне надоело ездить. Я хочу по вечерам после работы приходить домой, как ты и Ванечек, а не в общежитие.

— Нет ничего проще, Индра.

— Я знаю, девчат что грибов в лесу.

— Именно так, Индра.

— Тебе легко говорить. Как это ты однажды сказал? Армия — это не театр с аплодисментами на открытой сцене, здесь экскурсии недопустимы, это на всю жизнь. Этими словами ты здорово меня покоробил. А сейчас, когда подтверждается, что ты был прав; меня это задевает еще больше.

— Ты выбрал профессию офицера, значит, знал, что тебя ожидает…

— Мне пришло в голову уйти из армии, Петр, — ошарашил меня Индра.

Распоряжение прибыть к заместителю командира полка по политической части я воспринял спокойно. «Ну вот и меня вызывают на ковер», — подумал я.

— Что творится в батальоне? — поинтересовался майор Чернох.

— Мы в шоковом состоянии, — ответил я.

— Под словом «батальон» я подразумеваю весь личный состав, а не только его командование. Главным образом, солдат срочной службы. До меня дошли слухи, что они сознательно провалили стрельбы. Это правда?

— Нет, их это беспокоит не меньше, чем нас.

— Всех?

— Всех ли, я не знаю, но преимущественное большинство — безусловно.

— Голову на отсечение за это дал бы, а?

— Даю, товарищ майор, — решительно заявил я.

— Это меня радует, — сказал Чернох. — В чем состояла ошибка, вы уже знаете?

— Думаю, что знаем, — заверил я.

— Ив политической работе?

— Ив политической работе. Я недостаточно обращал…

— Сегодня не надо, у тебя еще будет возможность… Я хотел только напомнить тебе, что ты должен все как следует продумать. Можешь быть уверен, что свою долю ты получишь сполна. Я свою уже получил, если это тебя интересует. За то, что мало тебе помогал и все взвалил на подполковника Томашека.

— Подполковник Томашек — молодец, — ответил я.

— Еще какой! А надпоручик Буреш? Как на нем отразилось то, что вы не смогли выполнить взятые обязательства и его перевод откладывается? Это его вывело из себя, не так ли?

— Довольно сильно, товарищ майор.

— Тебе следует помочь ему преодолеть…

«Так был я на ковре или не был?» — подумал я, выходя из кабинета майора Черноха.

Футболист Гоштялек как-то в разговоре заметил, что он очень доволен тем, что командование батальона попало в довольно неудобное положение.

Гигант рядовой Потучек попытался убедить его в неправильности такого мнения способом, который полковой врач квалифицировал как легкую угрозу здоровью.

Гоштялек, готовящийся к увольнению, написал жалобу своим новым хлебодарам — руководству футбольной команды, пробившейся после долгого времени в национальную лигу и рассудившей, что с Гоштялеком она могла бы подняться еще выше. Партийный комитет, естественно, не дремал, и у меня уже не было повода считать себя обойденным. Командир полка и майор Чернох вызывали к себе почти ежедневно, как будто хотели мне возместить за прошлое. Вызывали иногда одного, иногда вместе с Индрой.

К кому фортуна повернется лицом, тот и пользуется всеми благами, пришел я к выводу, возвращаясь как-то из штаба полка, и при этом даже не вспомнил о том, что беда не приходит одна.

Члены партийного комитета пришли на заседание на четверть часа раньше в ожидании чего-то значительного. Подполковник Томашек и Индра появились в последнюю минуту. Я открыл заседание:

— Мы собрались, чтобы посоветоваться, как нам реагировать на обстановку, создавшуюся в батальоне в результате неудачи при проверке, и выяснить, какова тут вина партийной организации. Прошу товарищей высказать свое мнение.

Только через минуту, показавшуюся мне целой вечностью, молчание нарушил поручик Логницкий.

— Мне кажется, что мы пока не готовы обсуждать такие важные вопросы, было бы хорошо поговорить об этом, основываясь на конкретных материалах, — заявил он.

— Но у тебя какое-то свое мнение имеется? И что об этом говорят твои солдаты, ты тоже должен знать, — возразил Томашек.

— Просто нам не повезло, вот и все, — с чувством досады ответил Логницкий.

— На невезение ссылаться нельзя. Проблема в чем-то другом, но об этом я скажу немного позже. Сначала хотелось бы услышать мнение членов комитета, — заявил Индра.

— Я не знаю, почему мы во что бы то ни стало должны искать вину партийной организации, — сказал десатник Кабелач. — Что мы могли сделать? Если бы об учениях заранее знал хотя бы партийный комитет, мы бы смогли лучше поработать с людьми, разъяснить им, что эти учения имеют большое значение и от их результатов зависит выполнение взятых обязательств. Солдаты наверняка бы это поняли. В полевых же условиях эту работу широко развернуть было нельзя. Для этого не осталось времени.

Я заерзал на месте и хотел уже перебить Кабелача. Но подполковник Томашек жестом остановил меня.

Подпоручик Главичка видел причину в том, что солдаты второго года службы всеми мыслями уже на гражданке и поэтому выпадают из общей массы.

Броусил говорил о недооценке командиром батальона обслуживания техники, и я заметил, что Индра с удовольствием смешал бы его с землей. Однако рассуждения Броусила Индра выслушал до конца. Одно мнение сменялось другим, за ошибочными точками зрения следовали толковые предложения и замечания.

Я тоже подробно изложил свое мнение и самокритично признал свои ошибки, повлиявшие на неудачу во время учений. При этом я заметил, что Томашек и Индра согласно кивали.