- Не смешите, - ухмыльнулась я, рассматривая свои длинные ногти.

- Чайка хочешь? – вынул он упаковку пакетиков из стола.

- Спасибо, но вы прекрасно знаете, что я не люблю чай со вкусом заваренной бумаги, - усмехнулась я.

- А я выпью, - он бросил пакетик в чашку, - должен же я соблюсти этикет.

- И этикетом вы себя никогда не озадачивали, - усмехнулась я, и дверь распахнулась.

- Придётся, наверное, её отпустить, - вздохнул Антон Антонович, входя к нам, - у нас только её показания, а признания нет. Подписывать ничего не желает, твердит, что не виновата.

- Отпускать её, что ли? – посмотрел на него Иван Николаевич, наливая в чашку кипяток, и потрясывая пакетиком.

- Плесни и мне чайку. Эвива, будешь?

- Я бумагу не завариваю, - скрипнула я зубами, - вы её отпустите?

- Под подпиской отпущу.

- У меня ощущение, что она что-то знает. Обыватель так себя не ведёт. Сначала всё откровенно рассказала, а потом упёрлась рогом. Мол, ничего не знаю, ничего не понимаю. Как – будто её научили, как себя вести.

- Именно! – хлопнул по столу ладонью генерал, - тупая блондинка, у неё, по-моему, от диет уже мозг атрофировался, а ведёт себя, как зэчка со стажем. Упёрлась рогом, и играет в молчанку.

- Будете раскалывать? – спросила я.

- Она учёная, я не знаю, как заставить её говорить.

- Попробую, пожалуй, ещё разок, - я встала с места, вышла из кабинета, и мы втроём отправились к Кристине.

- Привет, давно не виделись, - села я напротив её, - послушай

меня сюда, дорогуша. Я понимаю, что тебя научили, как надо

разговаривать с правоохранительными органами, но и мы не лыком вязаны.

- Шиты, - поправила меня эта нахалка.

- Не важно, - иезуитски улыбнулась я, - боишься в тюрьму попасть? Тогда я тебе обещаю камеру с клопами.

- Почему с клопами? – побледнела Кристина.

- Ты забыла, в какой организации находишься? У нас в качестве пыточных – шкафы. А в них клопы, и они кусаются.

- Вы с ума сошли? – вскрикнула Кристина, - я буду жаловаться.

- Жалуйся, - улыбнулась я, - только потом твоему жениху придётся тебе пластику оплачивать. После шкафа с клопами.

Сказать по правде, я не так уж и уверена, что клопы могут изуродовать лицо человеку, но припугнуть её стоит, чтобы язык развязала. И она поверила!

- Сейчас же двадцать первый век, - прошептала Кристина, - не будете же таким зверством заниматься? Это в советское время издевались! – образованная, блин!

- Испанский сапожок наденем, и на дыбу вздёрнем, - пообещала я, - суд инквизиции тут устроим, и ничего после этого нам не будет. Не устраивают советские методы? Пожалуйте, средневековые!

- Уберите от меня эту сумасшедшую! – заорала Кристина, - я всё расскажу! Её Юдифь зовут!

- Юдифь? – подскочила я.

- Вот дебильное имечко!

- Ты видела, как убивают Голубеву, и ничего не сделала? – заорала я.

- А что я могла сделать? – прошептала Кристина, - вхожу, а там ужас, эта ваша Голубева, дёрнулась, и застыла, а та ко мне. Я заорала, говорит, пикну, прикончит. Она дала мне тысячу долларов, и сказала, чтобы я молчала, объяснила, как себя вести.

- Какая-то Юдифь на нашу голову, - пробормотал Антон Антонович.

- Я думаю, что это Элла Гольдштейн, - сказала я.

- Кстати, о Гольдштейн, - воскликнул генерал, - она не пересекала границу.

- Я же говорю! – азартно крикнула я, - вы в кличку вдумайтесь! Юдифь – это библейское имя, а Элла еврейка. Имена – Юдифь, Есфирь, Руфина, и тому прочие, это всё из Библии, из ветхого завета. Агарь. У Брюллова есть картина, « Агарь убегает из дома Авраама ». За точность названия не поручусь, но смысл именно таков.

- Ты меня день ото дня поражаешь, - протянул Иван Николаевич, - что это тебя на Библию потянуло?

- Окрестилась, вот и потянуло. Интересно. Значит, Элла ни в

каком институте не преподаёт? Ладно, нанесу – ка я ещё раз

визит Маргарите Викторовне, - я встала с места.

- А что со мной будет? – испуганно спросила Кристина.

- Шкаф с клопами за лжесвидетельствование, - ухмыльнулась я, а девушку перекосило.

- Не переживайте, - улыбнулся генерал, - шкафы у нас просторные. Шутка. Подписку о невыезде подмахнёте, и отпустим. Держите, подписывайте, - положил перед ней бумагу и ручку, а я вышла из кабинета, и села в лифт.

Погода на улице окончательно распоясалась, я поёжилась, и, вспомнив, что закончились сигареты, подошла к ларьку.

- Блок « Лючии », « Парламент », и « Честерфилд », - сказала я продавцу, и положила деньги на блюдечко, а продавщица бросила сигареты на прилавок.

- Шоколадки у вас есть? – спросила я.

- Сбоку смотрите, - лениво ответила продавщица, - и поскорее, а то холодно.

Я удивлённо вздёрнула брови. Холодно! Вообще-то, это её работа, товар отпускать.

- Выбрали? – крикнула продавщица.

- Смотрю, - ответила я, - белую дайте, пористую.

- Держите, - она бросила на прилавок молочную.

- Я же чётко сказала, белую, - возмутилась я.

- Белая одна осталась, на витрине.

- Так снимите. В чём проблема?

- И какая разница, чего в рот запихнуть. Лишь бы было сладко! – она бросила на прилавок белую.

- Может, вам и всё равно, а вот мне не очень, - парировала я, - почему я должна есть, что не люблю?

- Вечно, вы, богатые, с прибамбасами, - прогудела продавщица, - навешала колец на пальцы, и гнобишь порядочных людей.

- Что вы себе позволяете? – я окончательно вышла из себя, - я

вам ничего не сделала! Подошла, купила сигареты, вежливо попросила шоколадку, а вы ор подняли.

- Надоели! Сидишь тут целыми днями, а всякие обхамить норовят.

- Слушайте, мне это надоело! – рявкнула я, - я не намерена вступать с вами в дебаты, много чести, до свидания, - и захлопнула дверцу.

Развернулась на каблуках, и прыгнула в машину. Когда

нахалка-продавщица выскочила из палатки, чтобы сказать ещё

какую-нибудь резкость, я стартовала с места, и поехала по направлению салона, сунув в рот кусочек шоколада.

Проскочила мимо гаишника, и въехала на парковку около салона.

- Здравствуйте ещё раз, - сказала я Юле, войдя в салон, - Маргарита Викторовна у себя?

- Она, пятнадцать минут, как окончила приём, и ушла домой.

Будет завтра.

- Спасибо, - кивнула я, и вернулась в машину.

Только я устроилась в авто, и налила себе кофе, раздался звон мобильного. И это был Марат.

- Что хорошего узнал? – спросила я, хлебнув любимого напитка.

- Элла Гольдштейн никуда не уезжала, - доложил он.

- Я уже знаю, - вздохнула я.

- Она умерла, - выдал Марат, и я выплюнула кофе на лобовое стекло.

- Что ты сказал? – откашлявшись, просипела я.

- Элла Измаиловна Гольдштейн умерла много лет назад. Я не нашёл причины смерти, думаю, лучше тебе съездить к её матери, и расспросить.

- Уже еду к ней, - пробормотала я, бросила телефон в сумочку, и вдавила педаль.

Джип взвизгнул тормозами, и я помчалась по адресу, данному мне Маратом. Поплутав по переулкам, въехала во дворик, наверняка, зелёный летом из-за обилия деревьев, а сейчас весь запорошенный снегом.

Заперев машину, я поднялась на второй этаж, и позвонила в

дверь. Минут пять я топталась на площадке, пока из соседней квартиры не выглянул мужик с банкой пива в руках.

- Чего ты тут раззвонилась? Этот звон у нас в квартире

слышен! Человек, может, отдыхает, а всякие там тарарам устраивают.

- Я не в вашу квартиру звоню, - ледяным тоном ответила я, - где ваша соседка? Вы, случайно, не видели?

- Домой она уже давно пришла, - икнул мужик.

- Уверены? – допытывалась я, - почему тогда не открывает?

- Филька, ты с кем там разговариваешь? – из недр соседской

квартиры послышался женский голос, и из-за спины Филиппа

выглянула женщина в застиранном, байковом халате.

- Вам чего надо-то? – с хмурым видом спросила она.

- Она Маргошку спрашивает, - икнул Филипп.