Солнце просвечивало через зеленый туман и само казалось странным, ярко-зеленым.

Солнечная корона исчезла. Светило стало как бы земным, только иного цвета.

Зелеными казались и скрытые за прозрачными колпаками лица людей.

Евгений совсем замедлил ход.

Сверху падал твердый дождь. Это были хлопья пепла и мелкие, медленно оседающие песчинки.

Танкетка остановилась около дымящегося кольцевого вала.

Все соскочили на камни и осторожно подошли к новому образованию.

Том Годвин попробовал вал ногой. Он был рыхлым.

Аникин прикинул размеры образовавшегося кратера:

– Метров сто.

На дне кратера лежали осколки небесного камня.

– Какой гигантский снаряд! – сказала Эллен.

– Это что! – отозвался Аникин. – А ты представь себе древние небесные снаряды с озеро Байкал величиной. Падал такой камешек и насыпал кольцевые горные хребты при взрыве…

– Этого никогда не было, – спокойно заметил Петр Сергеевич.

– Это почему же? – возмутился Аникин.

– Как видите, характер взрыва метеорита совершенно не напоминает извержения вулкана. Камни летели не из жерла вулкана, направлявшего, как ствол орудия, их полет, а во все стороны, мельчайшая пыль образовала расширяющееся шаровое облако. Вся выброшенная порода оседает не кольцевым хребтом, как в лунных цирках, а по всему диаметру шара. И только вот эта морщина, – указал он на образованный взрывом вал, – представляет собой кольцо.

– Морщина! – воскликнула Эллен. – Как это верно!

– Да, морщина, – подтвердил Громов. – От встречи с метеоритами на Луне появлялись только морщины, но отнюдь не горные кряжи.

– Морщины и раны, – поправила Эллен. Громов пристально посмотрел на нее:

– Да, если хотите, то морщины и раны – кратеры.

– А кратер лунного цирка не рана?

– Конечно, нет. В его центре вовсе не лежат осколки упавшего когда-то метеорита, а высится прежде действовавший вулкан.

– Не думаю, что мой Коваленков согласится с этим, – сказал Аникин.

– Не ручаюсь за академика Коваленкова, но тебе, Ваня, очевидно, все же придется с этим согласиться.

– Если бы на Земле взорвалась такая чертовщина, – сказал Том Годвин, – там немедленно решили бы, что сброшена атомная бомба… и начали бы войну.

– Видите, Годвин, как опасно играть с атомным оружием, бряцать им, грозить применить при первом подозрении… На Земле действие метеоритов ослаблено атмосферой, но и там остался кратер в Аризонской пустыне диаметром более километра. Тысячи лет назад там упал гигантский метеорит. А в тунгусской тайге в 1908 году ударился уже не метеорит, как установили последние экспедиции, а произошел ядерный взрыв. Можно спорить, что было его причиной: гибель ли марсианского корабля или неизвестный феномен природы, но одно можно сказать – начинать атомную войну из-за первого взрыва, не разобравшись в его происхождении, нельзя. Я присутствовал весной 1959 года на собрании двухсот физиков в Институте физических проблем в Москве, где всеми уважаемый академик, анализируя тунгусскую катастрофу, подсчитал, что вероятность такого явления на Земле, могущего послужить началом атомной войны, вовсе не так уж мала. Она равна, как он сказал, вероятности выигрыша автомобиля в лотерее. А ведь автомобили выигрывают…

– Черт возьми! Если мне придется снова попасть в Америку, я расскажу, какой видел взрыв, и посоветую президенту от любых других взрывов воздержаться.

– Хотите, Годвин, я напишу это в своей очередной лунной корреспонденции на Землю? – предложила Эллен. – И знаете, что я еще добавлю к ней? Я расскажу людям о морщинах, которые остаются после космических встреч. И не только от космических встреч, но и от всяких других. Иногда на лице, иногда в сердце. Если бы я могла показать вам зеркало, Том… Я подсказала бы вам, какие морщины у меня появились.

– От встреч с Луной? – спросил Годвин.

– Нет. Не только. Начиная со встречи с вами. Лучше, когда морщины бывают без ран.

Глава седьмая. Трещина

Пейзаж Луны изменился. Исчез пепельно-серый покров. Каменное море, по которому двигались путники, казалось глазурью и отливало синеватой сталью с фиолетовыми блестками. Оно напоминало застывший шлак, местами гладкий, как лед, местами волнистый, с расходящимися кругами морщин, шероховатый и пористый.

Эллен вскрикнула, увидев из-за поворота глазурный наст равнины, по которому протянулись две полосы, одна золотистая – к косматому солнцу, другая – нежно-синеватая – к исполинскому шару Земли, висевшему над зубцами горного кряжа.

Эллен сидела на кузове танкетки у самой полусферы и опиралась на железную руку манипулятора.

– Как странно, лунная дорожка на Луне… На Земле верят, что лунная дорожка ведет к счастью.

– Может быть, потому… – тихо начал Евгений.

– Что она ведет к нам на Луну, – договорила за него Эллен. – А эта дорожка ведет обратно, к синему небу, к полутеням, к мягкому рассеянному свету, к дождику, ко всему тому, что мы не ценили дома, на Земле. И, конечно, к счастью…

Том Годвин, шедший рядом, присвистнул:

– До бога далеко, до дома и счастья еще дальше. Конечно, не для тех, кто дома торчит.

– Кого вы имеете в виду? – насторожился Евгений.

– Того, кому всего мало: тепла, комфорта, кофе и виски… кому надо еще перца… притом чужого.

Евгений промолчал.

– Застрял ответ? – осведомился Годвин. – Запейте его коктейлем, который приготовит ваша очередная девушка.

Не сразу послышался голос Евгения:

– Электромагнитный сигнал, мистер Годвин, возвращается с Луны через три секунды. Но в разговоре с вами я предпочел бы измерять расстояние парсеками.

– Чтобы мои слова шли к вам несколько лет? – начал закипать Годвин.

– Лучше несколько поколений, – вежливо ответил Евгений и повернул танкетку за утес так резко, что Эллен едва усидела.

– Мужчины, перестаньте! – возмущенно крикнула она и осеклась.

Танкетка с ходу остановилась.

Разъяренный Годвин так и замер с открытым ртом. Петр Громов и Аникин, ушедшие вперед, стояли неподвижно.

Все молчали.

Лунный шар, когда-то сжимаясь, здесь раскололся, как исполинский орех. Первозданная сила словно мечом разрубила планету. Гигантская трещина пропастью рассекла равнину моря, крутостенным ущельем надвое развалила горный кряж. Части гор сместились. Море делало огромный уступ, простираясь за трещиной уже метров на сто ниже.

Эллен соскользнула с танкетки и подошла к обрыву. Петр Громов придержал ее за руку.

– Да, это страшно! – сказала она. – Почему людей так тянет прыгнуть вниз? Я узнала в Париже, что на Эйфелевой башне за время ее существования произошло более трехсот самоубийств. Человек месяцами смотрит на гигантское решетчатое сооружение, чтобы наконец не выдержать, подняться на верхнюю платформу и… спрыгнуть.

– Что ж, – мрачно заметил Годвин. – Нам уже можно прыгать. Идти некуда.

– Нет, почему же? – сказал Петр Громов.

Он стоял, скрестив на груди руки и глубоко задумавшись. Он смотрел на противоположный, недоступный край трещины. Ее острая кромка была там совсем другого цвета, обведенная красноватой каймой. Розовые пятна причудливым узором отходили от нее на десятки метров, заполняя ямы и впадины равнины.

– Вот это я хотел увидеть больше всего в жизни, – сказал Петр Громов.

– Не знаю, сэр, что вы хотели, но я уже вижу и, к счастью на этой стороне, именно то, что по сердцу всякому, живущему в кредит.

Аникин удивленно наблюдал, как Том Годвин поспешно насыпал пирамиду камней.

– Что это ты? – поинтересовался он.

– Том Годвин платит по векселям, Ван! Спасательная экспедиция, топливо – все за мой счет.

– На котором лишь прожитые годы?

– Все они не стоят последнего часа. Теперь на счете прииск имени невесты.

– Вот как? – заинтересовалась Эллен.

– Золотых слитков не меньше, чем в Нью-Йорке религиозных сект. Забирайте сколько хотите самородков. Их зафиксировал спутник с селеноцентрической орбиты. По контракту с компанией «Америкголд моторс» из десяти заявленных приисков второй – мой! Вот этот! О'кэй!