Деревья слились в сплошную стену, через которую, как через зеленое стекло, можно было видеть дорогу и дальние перелески.

– Вот теперь… четыреста километров в час! – воскликнула Аня.

Глаза ее горели, она улыбалась, она забыла о том, как будет реагировать Андрей, забыла! Она полна была собственным счастьем, успехом, победой! Она торжествовала! Такого поезда еще не было в мире!

Грохот смолк. Поезд мчался с непостижимой скоростью по инерции.

Аня обернулась:

– И это только еще одна пятая той скорости, которая будет… которая будет… – Аня остановилась.

Вид Андрея был страшен. Щеки его провалились, испарина выступила на лбу, глаза лихорадочно блестели.

– Ничего не говори, я все понял, – сказал Андрей. – Все слишком ясно…

– Андрюша! – невольно тормозя, воскликнула Аня. Она предостерегала, умоляла, возмущалась – все было в этом возгласе.

Андрей с горькой усмешкой покачал головой:

– Если капля переполняет чашу, значит, чаша была полной.

– Но ведь это же дико, нелепо… в такой час!

– Что ж… час ты сама выбрала! Мы действительно слишком долго находились вдалеке… И слишком мало осталось соединяющего нас…

– Ты хочешь… упрекнуть меня как врача, что я не уберегла…

– Хочу сказать, что ракетный вагон, сделанный втайне от меня, за моей спиной, сделанный, чтобы скомпрометировать, отвергнуть мой магнитофугальный поезд, который я вынашивал годами, этот ракетный вагон не связь, а преграда между нами!

– Ах так! – Аня закусила губы. Она продолжала тормозить. – Ты – человек с болезненным самолюбием, привыкший к поклонению! Тебе бы рабыню, чтобы ноги мыть… А я-то хотела, чтобы сын наш походил на тебя!

– Лучше не говори о сыне! Не терзай хоть этим… Тебя забуду, а его нет…

Аня хотела крикнуть, что Андрей сумасшедший, хотела броситься к нему, не дать ему открыть дверцу кабины… но осталась, прикованная к пульту, готовая разрыдаться от обиды, досады, от жалости к себе, но не к Андрею… Порвалось, безвозвратно порвалось то, что должно было снова связать их… Значит, не осталось ничего…

– Если так – уходи! – сузив глаза, сквозь зубы проговорила она.

Поезд медленно шел вдоль платформы. Андрей соскочил на ходу.

Аня с широко открытыми сухими глазами и слезами в горле посмотрела на него в последний раз. Подумала, что когда-то он не сходил с ее поезда, а впрыгивал на ходу…

Послышались голоса встревоженных Степана Григорьевича, Седых, Сурена…

– Испытание продолжается, – пересилив себя, спокойно сказала Аня. И подумала: «Испытания мы не выдержали…»

Андрей сошел с высокой платформы на рельсы, перебежал их, не оглядываясь на поезд, и направился в реденький березовый лес.

Когда позади снова раздался грохот, Андрей вздрогнул и схватился рукой за тонкий белый ствол дерева. Долго он простоял так, не двигаясь, потом медленно побрел обратно.

На путях и на перроне было пустынно. Попался только один старичок железнодорожник в фуражке с красным верхом.

– Вам на Москву поезд? – участливо спросил он, внимательно вглядываясь в лицо Андрея.

Корнев кивнул головой.

– Так он не скоро будет, сегодня ведь испытания.

Стоя на платформе, Андрей задумчиво смотрел на подернутый вечерней дымкой пейзаж. Деревья и телеграфные столбы казались влажными. Густые сети проводов были похожи на мертвую зыбь, застывшую навеки.

Андрей вздрогнул.

Что ж, если женщина скрыла от тебя самое для нее дорогое и, идя с тобой рядом, имела свою, особую жизнь, это значит, что ты ей чужд… Если женщина не пришла к близкому человеку, когда он боролся за жизнь, как когда-то в корабельном госпитале, ясно все – любви уж нет.

Сойдя с платформы, Андрей двинулся вдоль путей. Влажный и теплый ветер бил его солеными брызгами.

«В конце концов, все забыли, что стоит спросить и меня, если не как автора, то как инженера, пригоден ли ракетный вагон для Арктического моста. А ведь можно привести много возражений, сомнений. Хотя бы газы… Как удалять их из туннеля, если в нем не должно быть сопротивления воздуха?»

Друзья?.. Они предали и покинули его. Они подняли руку на самое дорогое для него – Арктический мост.

За спиной он услышал хруст гравия под чьими-то ногами. Андрей обернулся: пряча от ветра спичку, раскуривал трубку Сурен.

Глава седьмая. Опрос в гостиной

Приближался день выборов губернатора штата. Предвыборная горячка достигла предела.

Домик мистера Меджа превратился в боевой штаб приверженцев судьи Мора. День и ночь у четырех телефонов, установленных в уютной раньше, а теперь загрязненной, забросанной окурками столовой, дежурили усталые, охваченные предвыборным азартом люди. Мистер Медж то появлялся, то исчезал.

Он вел кампанию блестяще. Никто не ожидал от незаметного политического деятеля, проявившего себя лишь при создании «Ассоциации плавающего туннеля», такого организаторского таланта. Благодаря его усилиям будущее благополучие штата и туннель как понятия слились воедино.

Но мистер Медж знал, что рано успокаиваться. Противник еще силен. Нет никого на свете опытнее и хитрее мистера Кента.

Поговорив с Нью-Йорком и заказав разговор с Сиэтлом, мистер Медж поднялся наверх, в комнату дочери. Ему хотелось отдохнуть хотя бы десять минут.

Амелия металась по комнате.

– Бэби, все идет великолепно, – сказал Медж, потирая руки. – Русские приступили к строительству подводного дока. Завтра мы протрубим об этом во всех газетах. Нельзя было сделать лучшего подарка мистеру Мору. «Бизнес спасения» – вот что такое мост!

Амелия остановилась.

– Дэди, скажите, мы победим?

– Надейтесь на бога, бэби. Пока все за нас. Мы начали кампанию в очень неблагоприятных условиях – вспомните гибель опытного туннеля в Черном море. Наши враги очень ловко использовали это. Шансы старика Мора были тогда минимальными, а теперь подводный док – это те тысячи голосов, которых недоставало нашему кандидату.

– Дэди, я должна сознаться вам, что не переживу поражения, – заявила Амелия, стиснув свои острые крепкие зубки.

Мистер Медж тяжело опустился в ажурное креслице у туалетного столика дочери.

– Почему, бэби? Что угрожает вашей жизни?

– Дэди! Я ненавижу, ненавижу, ненавижу! Вы ничего не понимаете!

– Не понимаю, – признался мистер Медж.

– Обо мне говорят бог знает что. Будто я… и мистер Кандербль… А я его ненавижу, и он мне нужен.

– Позвольте, бэби… Вы ненавидите рыжего Майка, теперь еще Кандербля. Так зачем же он вам нужен?

– Нужен, нужен, нужен! – закричала Амелия, бегая по комнате.

– Я уверяю вас, бэби, это очень эксцентрично. Но…

Амелия остановилась перед отцом и выкрикнула:

– Дэди, вы дикэй!

Мистер Медж уставился на дочь, пытаясь понять, что подразумевает она под этим словом. Обычно оно означает дурную или плохую пищу, но его можно употреблять и как бранное слово: «изношенная рубашка», а то и просто «осел».

– Все знают об этом, а один только вы ничего не знаете, – сказала мисс Амелия, сдерживая слезы и отворачиваясь к зеркалу. – Если победит мистер Мор, я счастлива; если победит мистер Элуэлл, то я несчастнейшее в мире существо.

– Гм… – глубокомысленно заметил мистер Медж. – Как жаль, что вы раньше не сказали этого. Если бы это дошло до наших избирателей, то они, почувствовав здесь романтическую подкладку, подарили бы мистеру Мору лишние тысячи голосов.

– Замолчите, дэди! Вы не смеете так говорить! – зашептала Амелия. – Здесь нет никакой романтики. Я просто его ненавижу, и он мне нужен. Вот и все. И это должно быть тайной.

– Тайна! О, это еще приятнее для избирателей! Если к вашему предвыборному аргументу еще присоединить и тайну…

– Ах, боже мой, дэди, что будет со мной, если победит этот ненавистный Элуэлл?

– Может быть, ваша ненависть немного ослабнет? – попробовал пошутить мистер Медж.

– Мистер Медж! – послышался хриплый голос снизу. – Сиэтл у телефона.

– Спешу, спешу!