- Бери, бери, чего уж!

Взяв газеты, Игнат отошел от киоска, и тут встретился с телеграфистом Вецкальяниным, вышедшим покурить из своей конторки.

- Эка давится народ почем зря, - сказал он с усмешкой. - Между прочим, я еще первого марта узнал о захвате Выборгской тюрьмы и об отречении Николашки.

- Знал, а почему никому не сказал? - удивился Игнат.

- Попробуй, скажи, когда жандармы над тобой. Сам фон Франкенштейн за спиной у меня стоял, когда я телеграммы принимал из Питера. Он, этот жандарм и скрыл все сообщения о революции от народа.

- Трус ты, однако, Вецкаль, - обругал Игнат телеграфиста. - Таких, как ты, угодничков царя-батюшки мы давили в окопах, когда край этот усмиряли.

- Но-но, тоже мне - герой!

Телеграфист, бросив окурок, скрылся в своей аппаратной, а раздосадованный Игнат отправился в слободку. Дома он появился, когда Марья подавала на стол завтрак старшему сыну Василию и Лесовскому. Ермолай с Павлом позавтракали еще раньше и ушли в депо.

- Работяги, стало быть, отправились к своим паровозам, и, знать не знают, что про вчерашний митинг в депо статейка в газетке, - с ухмылкой сказал Игнат. - Ну да ладно, в депо газетку доставят - прочитают. А тебе, Василий Игнатич, скажу так... Какие же вы к черту социал-революционеры, если перед своими глазами ничего не видите?

- Конкретнее, батя, - в том же тоне отозвался Макака. - Что ты с утра сознание мутишь! У меня и без тебя в душе черно.

- А то, что вовсю идет революция, а вы ни хрена не знаете. Все телеграммы о питерских событиях жандармский голова фон Франкенштейн попрятал, скрыл от рабочих и служащих. Вы-то, небось, только вчера узнали, а ему было известно еще первого марта.

- Да ты что, батя! Откуда узнал о таком?

- Сам только сейчас услышал от Вецкальянина. Он мне и сказал: дескать, собственноручно принимал все сведения из Питера, а фон Франкенштейн стоял за спиной и прятал к себе телеграфные ленты.

- Ладно, - ухмыльнулся Макака. - Сейчас же пойду к Фунту, доложу ему обо всем. Действительно, идет революция, эсдеки свой митинг провели, а мы, как слепые котята, ничего не видим и ничего не предпринимаем.

Примерно через час группа эсеров во главе с Фунтиковым отправилась в депо. Архипов, Герман, Седых, Макака, еще несколько человек кинулись к рабочим. Сам Федор Андрианыч, личность степенная и сдержанная, остановился в сторонке, словно наблюдатель. Его тотчас обступили:

- Что такое, Федор Андрианыч? Никак обман?!

- Да сам толком не знаю, вон у ребят спросите.

Но Макака уже кричал на все депо:

- Вы тут митингуете, а за спиной у вас жандармы произвол творят!.. - Поведав во всех подробностях о действиях жандармского начальника, Макака объявил: - Комитет партии социал-революционеров постановил арестовать фон Франкенштейна, как злейшего врага революции. Просьба к вам, товарищи, помочь нам. Пошли за мной!

Толпа рабочих ринулась через пути, через перрон и привокзальную площадь к зданию Управления Среднеазиатской железной дороги. Оттолкнули вахтера, отыскали, гулко топая по коридорам, кабинет фон Франкенштейна, схватили его под руки и - на улицу. Тут же остановили фаэтон и повезли арестованного в тюрьму.

Зашумели митинги в казармах и на солдатских дворах. Обнародованный приказ генерала Нарбута об отречении Николая II и передачи российского престола великому князю Михаилу Александровичу был встречен дерзкой русской поговоркой: «Хрен редьки не слаще!»

Через несколько дней солдатам стало известно, что отказался от царского трона и великий князь, а правительственный кабинет возглавил генерал Родзянко. «Все равно хрен редьки не слаще! - воскликнул на митинге 5-го Сибирского запасного полка Яков Ефимович Житников. - Революция - всенародная, у власти должен стоять народ. Предлагаю создать Совет солдатских депутатов!»

- Да здравствует Родзянко!

- Долой Родзянко! - на все лады, с руганью произносилось это имя.

На митинг в редакцию газеты «Асхабад» прикатил в фаэтоне сам издатель, отставной полковник Джавров.

- Господа, Родзянко - это личность. Надо послать приветственное послание новому главе правительства.

Сотрудник газеты эсер Чайкин настрочил телеграмму: «Редакция единственной на далеком Закаспии газеты «Асхабад» с чувством глубокого удовлетворения приветствует вас и всех членов исполнительного комитета, проявивших высшую силу гражданского мужества для совершения великого дела освобождения России от губительного гнета старого строя. Искренне верим, что и население нашего Закаспия, десять лет назад лишенное права посылать своего представителя в Государственную думу, ныне получит это право. Верим, что недалек тот день, когда голос этого представителя раздастся в залах Таврического дворца и выявит все нужды доселе бесправной, но при новом строе имеющей светлую будущность нашей окраины».

Революцию встречали вином и цветами в доме Дорреров. Графиня с прислугой сама ездила в Кеши за розами, сама накрыла стол в гостиной. На обед к братьям-графам, теперь их уже шутливо именовали «братьями Гракхами» [Братья Гракхи - политические деятели Древнего Рима], ибо недалеко дело и до реформ, сошлись служащие канцелярии и областного суда. Пили за Временное правительство во главе с князем Львовым. Алексей Доррер, раскрасневшись от вина и расчувствовавшись, предложил от имени адвокатов послать поздравительную телеграмму Керенскому. Тут же он написал текст и зачитал, подбоченясь театрально: «Асхабадская адвокатура восторженно приветствует новое народное правительство и в вашем лице первого русского адвоката-министра!»

- Алешенька, - посоветовал умиленно Доррер-старший. - Ты после обеда передай копию в газету, Чайкину, он непременно напечатает.

Телеграмма была помещена в следующем же номере газеты.

Обед у Дорреров был устроен, конечно же, не ради того, чтобы произносить восторженные речи и сочинять льстивые телеграммы. Граф Доррер-старший за обедом обсудил со своими коллегами - Дуплицким, полковником Жуковским, Грудзинским и другими присутствовавшими вопрос о создании асхабадского исполкома.

На следующий день в театре «Спорт» состоялся общегородской митинг. Представители адвокатуры, городского купечества и общества «Самопомощь» избрали в исполком посланцев трех курий - русской, смешанной и мусульманской. Председателем исполкома, конечно же, стал граф Георгий Иосифович Доррер. Теперь, уже в роли второго лица в Закаспии, явился он в кабинет все еще властвующего начальника области генерал-майора Калмакова и попросил утвердить вновь образованный исполком.

- Слава тебе богу, - облегченно вздохнул Калмаков. - Сняли с меня половину ноши. А то я уже вещички в чемоданы начал было укладывать - бежать собрался... Теперь ты, Георгий Иосифович, хану Хазарскому помоги. Он тоже бегает, все печется о мусульманских комитетах - боится, как бы власть мусульманам не досталась. Поезжай с ним по аулам...

События в Туркестане стремительно развивались. Подчиняясь воле масс, генерал Куропаткин вынес приказ о замене уездных чиновников комиссарами Временного правительства. Вновь перепуганный столь крутым оборотом дел Калмаков спешно сдал дела Дорреру и подал рапорт об отставке. Едва успели удовлетворить его просьбу, как прилетело новое сообщение из Ташкента-об отстранении самого генерал-губернатора Куропаткина, его помощника генерала Ерофеева и начальника штаба генерала Сиверса. Временным командующим округа стал полковник Черкес.

Куропаткину тотчас предъявили обвинение в репрессиях над народом - делами его занялся окружной прокурор Миллер. Бывший генгр уже и не надеялся выйти из тюрьмы. Но вот, сидя в камере, однажды попросил он почитать какую-либо свежую газету. Ему не отказали в просьбе. Развернув «Новое время», он прочел заметку о реабилитации генерала Чебыкина. «Вот тебе и на! - смекнул Куропаткин. - Да чем же Чебыкин лучше меня?» Тотчас Куропаткин попросил у тюремной охраны чернила, лист бумаги и написал: «Многоуважаемый Александр Федорович! В газете «Новое время» от 17 апреля сего года напечатана заметка под заглавием «Реабилитация генерала Чебыкина». Не откажите в Вашей поддержке, дабы и относительно меня было напечатано о снятии позорного обвинения...» Куропаткин передал письмо начальнику тюрьмы и попросил немедленно отправить в Петроград Керенскому.