Заседание продолжалось. Говорили об одном, перекидывались на другое - выясняли, не соглашались, спорили, ища истину. Только к четырем часам дня обалдевшая от словопрений, крупная и мелкая администрация Закаспийского края вывалилась из канцелярии на Скобелевскую площадь и заспешила к своим каретам. Зашевелились кучера, защелкали кнутами, заскрежетали стальные обода колес о брусчатку. В несколько минут площадь очистилась, и дворники с ведрами, метлами бросились к местам, где только что стояли повозки, поскорее убрать навоз. Доррер подождал Дуплицкого и отправился с ним обедать в «Гранд-Отель». Ровно через час он появился в полицейском управлении и вызвал на беседу приглашенного повесткой инженера Лесовского, - он уже дожидался в коридоре и тотчас вошел в кабинет.

- Добрый день, ваше сиятельство. Признаться, не ожидал, что встречусь по вызову с вами. - Лесовский был одет по-летнему: в чесучовых брюках, в белой рубашке-апаш, с широким открытым воротом, в легких сандалиях, и ему, слова ради, а может быть, и в самом деле, позавидовал граф.

- Вы, вероятно, прекрасно себя чувствуете, господин инженер, в вашем легком одеянии, - сказал он, улыбнувшись. - А нам, служащим канцелярии, генерал Калмаков не позволяет такой раскованности. Он считает, что с упрощением внешности - теряется и дисциплина.

- Свобода в одежде ведет к свободе мыслей! - подметил Лесовский, все еще стоя перед графом.

- Да вы садитесь, Николай Иваныч. Будьте свободны... И пусть будут мысли ваши свободны, если удается таковыми их содержать. Кстати сказать, мы с вами уже некоторым образом знакомы. Я встречал вас у господина управляющего земством.

- Я тоже не забыл вас, ваше сиятельство. - Лесовский, расположившись в кресле, легонько поклонился графу.

- Путаное дело завязалось с этими двумя кяризами, - пожаловался Доррер. - Тянулась, тянулась тяжба - год, два, три, четыре и вот завершилась неслыханным скандалом. Да боюсь, что и не завершилась еще, хотя и получено постановление военного министра России на этот счет. Формально процесс выиграл Теке-хан, но что будет завтра, послезавтра с его кяризом, одному аллаху ведомо. Налетели на Теке-хана общинники, водосливы разорили, самого чуть было головой в яму не сунули.

- Я слышал другое, - усомнился Лесовский. - Говорят, пристав Султанов применил огнестрельное оружие, ранил нескольких дехкан.

- Не секрет, надеюсь, от кого слышали? - Доррер острыми серыми глазками впился в Лесовского.

- Да чего ж тут секретного, - доверчиво принялся выкладывать инженер. - Приезжал ко мне один туркмен из аула Теке-хана - избитый весь, синяк на синяке. Да вы его должны помнить - он и тогда, когда мы виделись с вами у Юнкевича, со мной был. Бяшимом зовут.

- Да-да, что-то такое припоминаю, - вспомнил Доррер. - Он вам пожаловался, ну, а что же вы? Вы помогли ему?

- Да ну, какая от меня помощь! Разве что сочувствие высказал.

- Ой ли, господин инженер. - Доррер заулыбался н дернул за шнурок под столом. Где-то в коридоре, за дверью, раздался звонок колокольчика, и тотчас вошел жандарм в чине капитана. - Здравствуйте, барон Фиркс. Будьте любезны, покажите нам дело Султанова.

- Сию минуту. - Ротмистр загремел ключами, извлек из сейфа папку и положил на стол перед графом. Тот распахнул корки, покопался в бумагах и положил перед Лесовским окровавленную и проткнутую, судя по всему ножом, записку.

Лесовский, пока еще не понимая, что это такое, но догадываясь - окровавленная бумажка каким-то образом связана с Султановым, - прочел ее: «Немедленно верните воду общине! Каждого, кто покусится на трудный хлеб бедняков-дехкан, ждет такая же, участь! Партия социал-революционеров».

Доррер, внимательно наблюдая за поведением инженера, видел, что он не на шутку растерян, и, самодовольно улыбнувшись, выложил на стол финку.

- А вот этой красавицей был зарезан пристав. Жаль беднягу.

- Граф, - после некоторого молчания, справившись с волнением, заговорил инженер. - Я не понимаю, почему вы решили посвящать в это дело меня?

- Полноте, Николай Иваныч. - Доррер встал из-за стола и подал дело барону Фирксу. - Положите, ротмистр, все это пока в сейф. Я думаю, нет нужды вести письменное дознание. С господином Лесовским мы, как на духу, доверяем друг другу. Он - человек из порядочной семьи, к тому же москвич. И если уж говорить совершенно откровенно, я вызвал вас поговорить по весьма деликатному вопросу, а с этим делом ознакомил так, по случаю. Ротмистр, вы можете оставить нас одних. У нас будет беседа, как говорится, без свидетелей...

Барон Фиркс неторопливо удалился.

- Граф, вы прямо-таки интригуете меня, причем интрига ваша беспощадна. - Лесовский удобнее расположился в кресле: - Говорите прямо, без всяких обиняков. Примерно я догадываюсь, о чем вы хотите вести со мной разговор.

- Я тоже думаю, что вы человек неглупый, и догадаться не трудно, что речь пойдет о возлюбленной Султанова, его бывшей секретарше Архангельской. Я во всех подробностях знаю о ее насильственном грехопадении. Женщины, приятельницы моей жены, знаете ли - невероятные сплетницы, но на этот раз сплетня не разошлась с истиной. Я допускаю мысль, господин инженер, не занесла ли нож над спящим приставом жертва, Лариса Архангельская? Она имела на это полное право! Судя по моим наблюдениям, а я встречал ее в Фирюзе на пирушке, Архангельская горда, самолюбива.

- Граф, я решительно опровергаю эту версию! - заявил Лесовский, ясно понимая, что с приставом расправились эсеры. Но не назовешь же их имена!

- Что ж... Ежели так, то остается одна-единственная версия: Султанова убили эсеры? Но в таком случае, вы, если не прямо, то косвенно замешаны в убийстве.

- Ваше сиятельство, да вы что?! - Лесовский привстал в кресле. - Я действительно испытывал неприязнь к Султанову, и имел полное основание ненавидеть его - он похитил у меня невесту, но я не думал поднимать на него руку.

- Косвенно вы виноваты в том, что высказали сожаление этому туркмену, Бяшиму. Кто-то, вероятно, при вашем разговоре присутствовал? Слухи о разгроме общины дошли до социал-революционеров, и они сказали свое слово.

- Не знаю, ваше сиятельство. Не помню, чтобы кто-то слышал наш разговор с Бяшимом, - начал напропалую врать Лесовский.

Доррер слушал его, то хмыкая, то улыбаясь чему-то, наконец, встал:

- Хорошо, Николай Иваныч, я не стану вас ни арестовывать, ни преследовать. Но, попрошу учесть, если понадобится, вы должны замолвить за меня словечко перед социал-революционерами. Жизнь наша с вами, сами знаете... Все мы ходим под одним богом. Вы меня поняли, надеюсь?

- Понял, но...

- Без всяких «но», господин инженер. Прощайте, и пусть вам улыбаются удача и счастье. - Он подал Лесовскому руку.

- Н-да, странные дела творятся. - Лесовский пожал плечами и направился к двери.

- О нашей беседе, боже упаси, никому ни слова! - предупредил Доррер.

Выйдя из полицейского управления, Лесовский долго не мог прийти в себя; прошел к вокзалу, затем вернулся к городскому саду, снова отправился на вокзал. Мерзкий страх охватывал его до озноба, но страшился он не столько Доррера, сколько своих приятелей социал-революционеров. Стоило ему сейчас пойти к ним и рассказать о том, что царская охранка вышла на след, - они тотчас же «уберут» Лесовского, как опасного свидетеля. «Нет-нет, говорить о допросе ни Фунтикову, ни Макаке ни в коем случае нельзя! А как хотелось бы сказать им пару «хороших» слов за их непрошенную месть! Прав Яков, сколько же невинных людей томится из-за убийств и покушений социал-революционеров».

Лесовский прошагал мимо караван-сарая, нависавшего над базарной площадью высокими громадами стен, свернул в проулок и оказался на Торговой улице, сплошь заставленной сапожными, швейными, шорными, механическими мастерскими. В пестрой веренице раскрашенных вывесок отыскал шапочную. Дверь в нее была открыта, но никого в мастерской не оказалось. Лесовский оглядел небольшую, приземистую, с некрашенным потолком комнату. В ней стояли две ножные машины и верстак, вероятно, для раскройки меха. Из мастерской вела дверь в другую, внутреннюю комнату. За занавесью слышалось звяканье ведром и посудой.