Офицер у борта жестом руки указал на яму, скомандовал: «Тва!» Это, видимо, означало начало операции. Двое военнопленных слезли с машины, один обросший, однорукий, с рыжей бородой, тот самый выступавший в бараке, второй — молодой, хромой красноармеец. Плечи опущены. Чуть впереди шел молодой, за ним, глядя на яму, — бородач. Офицер — сзади с пистолетом. «Их трое, нас много. Смять всех нужно», — подумал Кузнецов и тут увидел, как офицер поднял пистолет и прицелился в идущих к яме. Послышались выстрелы. Оба упали.

«Гады! Зверюги! — Лейтенант весь дрожал. — Что делать?» — думал он.

А пожилой офицер уже снова бежал к машине. Он торопился. И взмахом руки «пригласил» еще двоих. Матрос сжал сучковатую палку и, когда вторая пара подошла к яме, сказал лейтенанту: «Бери палку, а я брошусь на офицера».

Иван понял и молчал кивнул головой. Он зажал палку в кулаке и весь напрягся, словно пружина. Ашот громко шептал:

— Госпиталь, госпиталь… дядя Николай.

Теперь палка в руках Ивана была оружием. Его взгляд был устремлен на плечистого матроса. Николай расправил плечи, стал у борта машины, как у края жизни. Казалось, отсюда он совершит прыжок на свободу или… Лейтенант сказал матросу, что готов прыгнуть.

— Подожди, — ответил он, — надо будет, скажу.

Гитлеровец подошел, держа в руках винтовку, что-то крикнул и, встав у борта, махнул рукой: «Тва!»

Матрос яростно бросился на немца и вцепился в его оружие. Прикрываясь его телом от выстрела бегущего к машине другого немца, Николай перехватил винтовку. Секунда — и Ашот тоже решился прыгнуть на голову немца. Кузнецов крикнул: «Бей фашиста!» И в тот же миг Ашот с размаху ударил немца палкой по голове. Матрос выстрелил в бегущего офицера. Выстрел был, как сигнал. Все попрыгали из машины. Стоящий у ямы гестаповец начал палить по бегущим из пистолета. Матрос прицелился и снова выстрелил. Немец свалился в ров. Шоферы тоже побежали в поле. Кто-то крикнул:

— Матрос!.. Смотри, бегут! Вот они!

Николай прицелился в левого; выстрел — немец упал. Затем взял правее, но вместо выстрела — щелчок. Патронов больше не было. Ашот, схвативший автомат гитлеровца, дал очередь, но пули не достигли цели.

— Одного не добил! — устало сказал матрос и вынул почему-то затвор.

— Бежать отсюда надо, — сказал лейтенант Николаю.

Они молча посмотрели друг на друга. Матрос взял автомат у Ашота и сказал: — Ну, друзья, теперь мы дважды смертники. Простите, что так получилось. Но Ашот молодец!.. Быть бы нам всем в яме.

— Николай, нужно уходить. Один убежал, значит, на ноги поднимется все гестапо.

Сказав это, лейтенант почему-то теперь только увидел бегущих по полю по два-три человека пленных.

— Хорошо, что вместе на машине были… Порознь бы погибли. Да, дела-то какие, — уже на ходу крикнул Николай.

Ашот еле успевал бежать за ними. Он все выпытывал у матроса, зачем сказали, что везут в госпиталь?

— А что понимать? Так проще. Ухлопать всех — и крышка. Никто не узнал бы, — отвечал матрос. — Только землицей и известкой притрусили бы, аккуратисты.

Все ждали погони. Лейтенант смотрел по сторонам. В автомате еще имелись патроны…

Около крайней хаты стоял дед. Он, видимо, все видел и слышал. Когда пробегали четверо беглецов, он снял свою шапку и отдал ее Николаю {48}. Старик сунул еще что-то завернутое в тряпку и сказал:

— Тут вас искать будут, идите через этот бугорок в дальный лес, переночуйте там и дальше.

Дед еще стоял, словно изваяние, пока они уходили все дальше по пахоте к лесу…

Шли пятые сутки. В последнем селе оставили заболевшего Бородачева. Дальше пошли втроем.

Шли, пока хватало сухарей.

Но вот припасы кончились. Трое перешли через замерзшую речку, перелезли через забор и очутились под вечер на кладбище. Все направились на огонек дома — сторожки. Слева от забора проходила дорога.

— Если раздобудем еды, пойдем дальше. Ночевать будем в лесу, — сказал Николай, прихрамывая к вечеру больше обычного.

— Колонна машин идет слева, — сообщил Кузнецов матросу.

Трое пригнулись за забором так, чтобы их не было видно.

Машины с пучками света куда-то сворачивали, где-то уходили за поворот. Беглецы сели, отдышались. За крестами разглядели темное пятно дома.

— Возьми автомат, осторожно зайди к сторожу и попроси достать еды… Понял меня? — сказал Николай и подал автомат лейтенанту.

От могилы к могиле лейтенант стал приближаться к сторожке. «Не напороться бы на собаку». Подошел еще ближе. Открыл дверь. Она скрипнула. Спиной к Кузнецову сидел человек — сторож в теплом ватнике. На столе еле светит лампа-каганец.

— Дед, дай поесть и переодеться! — тихо сказал лейтенант и застыл в ожидании. Сторож повернулся, оглядел пришельца с автоматом, затем кашлянул и ответил:

— Сколько работаю, не видел мертвецов с автоматом. Опусти ствол.

— Я не мертвец еще. Нам нужно поесть, — ответил ему Кузнецов. — Я не один.

— Немцы близко шастают. Я живу на хуторе, с версту с гаком… Посидите тут, я мигом.

Не успели друзья войти, как хозяин проворно вышел, попросив потушить свет, и запер дверь за беглецами.

Послышались шаги. Николай сказал:

— Ловко он нас поймал.

— Кто он? Куда пошел? — опрашивал Ашот матроса, тоже понявший нелепость их положения.

— Садись, живьем не сдадимся. Хата сгорит вместе с нами.

Они были словно в западне. «Обхитрил старик», — думал каждый.

— Может быть, разбить окно и ходу, пока не привел кого? — посоветовал лейтенант матросу.

— А сам ты как думаешь?

— Нет, не может он сделать подлость.

— Ваня, автомат на всякий случай держи около окна. Наблюдай, — спокойно сказал матрос.

Ашот сообщил, что нашел колун. Тоже оружие. В темноте прошло минут двадцать, а казалось, что прошла вечность.

Потом послышались шаги, скрип ржавого замка. Все приготовились.

Дверь отворилась. На пороге стоял дед и держал что-то в руках. Звякнула ложка в котелке.

— Я вам старый полушубок принес, зажги свет, — потребовал хозяин, — кресало на столе.

Николай положил полушубок и высек огонь. Зажег каганец. Кузнецов взял у деда фуфайку и полушубок.

Сторож с худым лицом и глубокими темными впадинами глаз расстелил рушник и собрал ужин…

Третью неделю беглецы жили у деда Филиппа и его жены Анны Леонтьевны. Днем скрывались на кладбище в старинном генеральском склепе. Ночью переходили в сторожку и там спали. Нужно было соблюдать осторожность. Гараж немецкой воинской части размещался в пятидесяти метрах за забором.

Однажды дед Филипп принес сорванную листовку. В ней содержалась угроза: «За укрытие пленных — расстрел!» Идти вдоль деревень, в которых патрулировали немцы, это значит попасть в гестапо. Решили рискнуть и жить в склепе.

Дед снова принес листовку. В ней предлагали вознаграждение тому, кто выдаст бежавших.

Через неделю решили все же уходить. Николай пообещал деду, если все будет хорошо, встретиться после войны. Ашот молча переступал с ноги на ногу. В руках он держал котомку сухарей.

Шли лесом до самого вечера. Николай заболел. Решили его с Ашотом оставить на хуторе, где редко бывали немцы. Кузнецов пошел вечером в соседнюю деревню. Уже добыл хлеба и возвращался обратно, и вдруг услышал дикий хохот: «Рус! Капут!»

«Откуда они?» — только и успел подумать он.

…Немцы щиплют Кузнецова за бороду, думают, парик, потом повели в деревню. Люди выходили из домов и смотрели вслед. Их было мало, только бабы и дети. Все смотрят на бородатого человека, А немцы, пьяные, толкают его и хохочут. «Куда бежать? До леса с километр. Оружие бы!»

Подошли к дому с крыльцом. Полиция…

Вышли двое с повязками на рукавах. Козырнули немцам, толкнули задержанного в спину — в карцер… На другой день его отвезли в лагерь. Так Иван Кузнецов в третий раз оказался в лагере военнопленных.

Шел 1942 год. Фашисты усилили охрану лагерей, и убежать было трудно. К концу года пленных переправили в Германию, потом в Австрию. Новый побег Ивану удалось совершить только через год вместе с Бортниковым и Орловым. После долгих скитаний они встретили итальянских партизан и присоединились к ним.