РУБАИ
* * *
Как в курильницах алоэ, наши души в нас горят,
Ужасом кровавой брани наш несчастный край объят.
К нам стремишься ли, не знаю, но от нас ты так далек!
Не вступаешься, хоть видишь, что идет на брата брат.
* * *
Дни свои влачить без друга – наигоршая из бед.
Жалости душа достойна, у которой друга нет.
Утешителя лишенный, проживи-ка, не скорбя,
Эти несколько коротких, купленных у рока лет!
От очей моих влюбленных милая тайком ушла,
Не вняла моим стенаньям и, покинув дом, ушла.
Душу за полу хватало сердце бедное мое,
Но она, на них махнувши легким рукавом, ушла.
* * *
От меня ушла ты! Где же мне тебя искать, увы!
О тоске моей великой некому сказать, увы!
Знаю, что теперь до гроба не увижу я тебя.
Мне одно осталось: кровью очи омывать, увы!
* * *
Если буду плакать, кто бы мне в беде моей помог?
Если же крепиться буду, смертный час мой недалек.
Память о тебе лелея, день и ночь вздыхаю я.
От любовного томленья смертных огради, о рок!
Нет напитка лучше сока пьяных гроздий, мне поверь!
Слава лучшая кумирен в чистом их вине, поверь!
Мир земной – развалин груда: жизнь нам лучше провести
Под кабацким ветхим кровом в сладком полусне, поверь!
КАСЫДЫ
* * *
Царь царей в слаганье слов я, в нем я – только совершенство.
Небо, время и пространство чувствуют мое главенство.
Бубенец великой славы – отзвук моего дыханья.
И перо бежит по миру, словно стяг завоеванья.
Кей-кубадовой короны достигаю головою,
Поднялось мое величье над гурхановской парчою.
Словно звуки органона, слух моя газель ласкает.
Мысли тонкие сверкают, как вино благоухают.
Я в движенье звезд – основа, а они – второстепенность.
Я – сиянье небосвода, а не туч седая пена.
В барабан не бью без толку, а забью, так свадьба будет.
Я владык не славословлю, только песни слышат люди.
Я луна, но не приемлю на себя затмений черных.
Жемчуг я без белых пятен, я из жемчугов отборных.
Люди весело смеются, если это мне желанно,-
Как в день сбора винограда почки нежного рейхана.
Если б радость не лучилась из стихов моих – жемчужин,
Кто бы пил напиток магов? Никому б я не был нужен.
Не завистник я, поверь мне, жжет моей звезды сиянье,
Как Йемена светило, сына прелюбодеянья.
Разверни мой скромный свиток, дверь открой в касыду эту,
Стихолюбы всем в подарок понесут ее по свету.
Нет в ларце простой стекляшки, что ж я жемчуг рассыпаю?
Пуст кошель! Что ж рот жемчужной раковиной раскрываю?
Сердце, вера – все разбито, что же славы я взыскую?
Голова и ноги голы, что ж о вечности толкую?
Царь и государь! Прошу я, стань на путь щедрот со мною,
Чтоб не шел я больше рядом ни со злом, ни с мыслью злою.
Твой гарем – вот это сердце – скрой от зависти и мести.
Ангел с дьяволом ужиться никогда не смогут вместе.
Не гони меня от трона потому, что я ничтожен.
Лжи и слабости проклятой грех в меня природой вложен.
Ты прости меня, я грешен. Обласкай меня, помилуй,
Чтоб приниженность и слабость наконец сменились силой.
Все, что лишь движенью служит, сдует ветер, смоют реки.
Ты необходим для жизни – жизнь дана тебе навеки.
Сохрани ты это сердце – вот и счастье и награда.
Если ж этого не будет, мне и жить тогда не надо.
Будет Низами прощенье – вот его одно желанье.
Так ли грешен он? Опасно всем небес предначертанье.
Лишь по твоему веленью я смогу быть счастлив ныне.
А придет к концу дыханье,- приведи меня к кончине.
* * *
Увы, на этой лужайке, где согнут страстью я.
Какую еще отраду сорву с ветвей бытия!
У пальмы нет больше тени, ее опали плоды,
Плоды и листья той пальмы сломила буря беды.
Кривой небосвод, вращаясь, спешит мне выдолбить гроб –
И мне камфару пророчит снегами тронутый лоб.
Мой мускус в белом мешочке рождался, хоть черен он.
Теперь же мускусом черным – мешочек белый рожден.
Две нити чистых жемчужин таил мой рот молодой,
Но небо, нити порвавши, рассыпало жемчуг мой.
Мон жемчуга, как звезды, рассыпались из ларца,
Когда восток заалевший сверкнул мне звездой конца.
Мой день окончен. Прощаюсь с развалиной этой я,
Лечу, как сова, в жилые пространства небытия.
Мой стан согнулся – и клонит к земле вершину мою,-
Затем что, тяжек плодами, в саду смиренья стою.
Я надвое перегнулся, чтобы не обагрить одежд.-
Затем что сердце кроваво и кровь упадет с вежд.
На лоб седые сугробы ложатся все тяжелей:
Страшусь, не рухнула б кровля непрочной жизни моей.
С горы, окованной снегом, вода свергается в дол,-
Вот так и я, омраченный, слезами весь изошел.
Истаял весь я. На землю, как тень, я упасть готов –
И я, упав, не оставлю, как тень, на земле следов.
Никто меня и не помнит,- затем что нет больше сил
Добраться до сердца милых и тех, кто меня любил.
Мой стан изогнулся луком, как будто сердцу грозит
Стрела последнего часа – и я укрылся за щит.
Увы! К зениту блаженства меня напрасно б влекло,
Коль в низшей точке надира сломилось мое крыло!
В саду вселенной нагими мои деревья стоят:
Плоды надежд с них сорвали каменья, буря и град.
Растенье, плод свой осыпав, челом вздымается ввысь,
Но пальма моя согнулась, когда плоды сорвались.
Моя голова мгновенно, втянувшись, скрылась меж плеч –
Затем что страшен ей смерти мгновенно сверкнувший меч
Глаза мои ослабели. Страшусь друзей помянуть:
Лицо умыл я слезами, сбираясь в последний путь.
Страдаю в убежище скорби – затем что нет больше сил
Ступить на порог высокий дворца, где я прежде жил.
Моя последняя буква в последнем слове моем…
Давно уж белое с черным сливает усталый взгляд -
Пусть даже солнце с луною перед ним, как свечи, горят.
Жизнь прожил – что ж совершил я? Одни грехи за спиной.
Затем-то я и согнулся, страшась расплаты людской.
Коль сердце мое в тревоге, коль дрожь в руках у меня, –
На пире веселом века как выпью чашу огня?
Смерть гостьей в дом мой явилась. Как гостью привечу я,
Коль слаще всех угощений ей жалкая жизнь моя?
Благая трапеза жизни для неба души горька:
Ведь ядом тронута сладость шербета и молока.
Жизнь вышла со мной проститься – на росстань этого дня.
Мой стан согнулся, в объятьях она сжимает меня.
Так весь я немощи полон, что трудно страх побороть:
Вот-вот рассыплется прахом моя отжившая плоть.
В пути своем спотыкаюсь, как перст ведущего счет.
Ты дивом считай, что помню, какой проживаю год.
Что воздух мне цветниковый! Что реки с чистой водой!
Исы я не жду дыханья и Хызра влаги живой.
Как туча, слезы точу я из глаз печали моей:
От них, как молния, скрылось виденье минувших дней.
Богатство юности щедрой я выронил на пути:
Теперь, сгибаясь напрасно, я силюсь его найти.
Подобна жизнь моя тени, и ей потребна стена,
Чтоб вновь, опору обретши, из праха встала она.
Взманив меня, как ребенка, на цвет, и запах, и звук,-
Душой лукавило небо, чтоб вырвать юность из рук.
Из царства радости светлой звучит к веселью призыв –
Меня ж усыпила седость, мне уши ватой забив.
Плетясь за хлебом насущным, таких я полон скорбей,
Что мудрый скажет, увидев: несет зерно муравей.
Чтоб жизнь мою обесценить, ударом камня невзгод
Разбил меня беспощадно чеканщик злой – небосвод.
Мои достоинства скрылись от глаз придирчиво злых:
Теперь любые пороки – святей достоинств моих.
Высоким светом познанья мечты мои зажжены –
Затем и стан мой согнулся, как дымный круг у луны.
В узлах и петлях без счета запуталась жизнь моя,
И что распутать сумею, доселе не знаю я.
Чтоб сгинул ствол моей пальмы, что ветвь над веком простер.
Согнувшись, небо вонзает мне в ногу острый топор.
И образа я не знаю, и я содержимым пуст,
Ушли они без возврата из сердца, очей и уст.
Столь грешен я, что страдальцам, кипящим в грешном аду,
Грехами буду я страшен, когда в то пламя сойду.
В саду мятежного духа стою согбенным ростком:
Я прежде высушен веком – в аду я вспыхну потом.
Одно лишь слово ошибки – вот все, что вещей рукой
Судьба вписала заране в житейский перечень мой.
Пускай слезой покаянья то слово сотру навек -
Что нужды! Может ли спорить с судьбой своей человек?
В бесплодной тяжбе с судьбою – судьба всесильна, а я –
Всего ничтожней, что в силах душа измыслить моя
И если выбросит искру костер страдальческий мой –
Вскипят моря небосвода от жара искры одной!